Мы с Лавром долго думали, под какой личиной идти в Афганистан. В конце концов, решили, что торговец с работниками, не говоря уж про дервишей, нам не подходит. Мои знания пушту, фарси и дари, практически забытые, просто просили для меня роль глухонемого. Только кому такой работник нужен.

Выручил Худайкули, предложив стать нам бригадой по рытью кяризов. Кто не знает, кяриз – это очень сложное гидротехническое сооружение, представляющее собой систему колодцев, соединенных подземными галереями. Строительство кяризов, глубина которых доходит до нескольких сотен метров, а длина галерей – километров, является чрезвычайно трудоемким делом.

При этом мастера роют колодцы снизу-вверх, что является очень опасным занятием, так как довольно часто случаются обвалы. Строительство одного кяриза растягивалось на годы, порой даже десятилетия, но извлеченная из них вода орошает потом десятки гектаров ставших плодородными земель.

Поэтому кяризгены являются очень уважаемыми людьми и считаются неприкасаемыми, в том смысле, что их не трогают ни бандиты, ни противоборствующие стороны во время вооруженных конфликтов. Вода нужна всем.

Так Худайкули стал главным мастером – кяризгеном, а мы его помощниками. Туркмены ещё во времена Александра Македонского славились как лучшие мастера по рытью колодцев. Да и само слово «кяриз» или «кяргиз» – древнее туркменское слово, обозначающее «подземный переход (тоннель) для водоотвода».

В общем, отправились мы в наше путешествие как кяризгены. Пара осликов тащила кирки, небольшие лопаты, защитную доску, кожаные мешки и главную драгоценность – специальный ворот с крепкими веревками, который применялся для спуска и подъема мастеров, мешков с землей, инструментов.

Всё бы ничего, да только вот я и Лавр Георгиевич, видимо, на помощников кяризгена Худайкули плохо были похожи. Военную выправку, вбитую годами, тяжело скрыть. Хотя мы с Корниловым и старались, горбились, шаркали ногами при встрече с другими людьми. Я ещё и глухонемого дебила изображал, почти как Бельмондо в фильме «Чудовище». Только не инвалида, а физически сильного дебила, которого за это и использовали в качестве работника. Плюс одет был в обноски и рванину.

Во всяком случае, до Кундуза добрались, пройдя шесть проверок англичан по дороге. Те ничего не заподозрили и не тронули, как ценных специалистов, которые идут в Кундуз по приглашению уважаемого человека, чтобы рыть колодец. А сейчас мы шли на встречу с лавочником, который должен был нас переправить на место встречи со старейшинами.

Чем ближе к центру рынка, тем гуще толпа народа, тем ярче и богаче становятся халаты. Проходим мимо чайхонэ, из которой идёт умопомрачительный запах готового плова и жарящегося шашлыка. Мой живот, не выдержав такого издевательства, громко заурчал. С утра ничего не ели, а солнце уже на закат пошло.

Худайкули, который шел впереди меня, услышав призыв моего желудка, обернулся и оскалился в белоснежной улыбке. Я в ответ скорчил ему дебилистическую рожу, краем глаза наблюдая, как работник чайхонэ переворачивает шашлык из бараньей печени и курдючного сала, присыпая их специями. Запах пошел такой, что мой живот вновь напомнил всем окружающим, что не ел с утра, вызвав их смех и грубые шутки. Почему бы не поиздеваться над убогим.

Рядом с чайхонэ разместились груды арбузов, дынь, урюка и гранат, испускающих под жгучими лучами солнца невыносимый, одуряющий аромат. И всё это, смешиваясь с запахом плова, шашлыков и лепешек, создавало неповторимую, густую воздушную смесь восточного рынка, которую буквально глотаешь, как воду, а не дышишь.

Дальше нам путь перекрыла конная группа, судя по одежде, туркмен, дорогу которым загородила арба, запряженная в одну лошадь, на спине которой, оперевшись ногами на оглобли, сидел погонщик-пуштун, невозмутимо выслушивая ругань всадников. Рядом оборванные дервиши, став в ряд, монотонно распевали стихи Корана, не обращая внимания на возникший спор.

С трудом обогнув этот затор, добрались до плотной толпы и встали. Как оказалось, народ слушал музыкантов. Заунывные звуки извлекались из конструкции, похожей на что-то среднее между балалайкой и домброй, но с огромным, в два аршина грифом, на котором натянуты три струны.

Старик-сарт с длинной седой бородой, закрыв глаза, сосредоточенно бренчал струнами и что-то тихо напевал-говорил себе под нос. Его музыкально поддерживала ещё пара человек, один из которых играл на чём-то похожем на скрипку, гриф которой был прикреплен к выделанной, небольших размеров тыкве с пустотой в середине. А второй стучал в бубен.

Однообразная мелодия с небольшими вариациями, речитатив старика, видимо, рассказывающего какой-то эпос, задержали нас минут на пятнадцать-двадцать. Довольный Худайкули, как и многие другие слушатели-туркмены, бросил музыкантам несколько медных пулов, когда те закончили, и мы смогли двинуться дальше.

Наконец-то достигли нужной точки рынка, где, разложив на кошмах горки мелкой серебряной и медной монеты, сидели менялы, занимаясь разменом афганских рупий на бухарскую теньгу, хорезмскую таньгу или тибетскую тангку. Рядом с менялами должна быть лавка, в которой нас ждут.

В этот момент я почувствовал толчок в спину. Развернувшись, готовясь отразить нападение, увидел всего лишь водоноса, который протягивал мне медную чашку с мутной водой.

– Су, су, су[51], – произнёс он, выжидательно глядя мне в глаза.

Я похлопал рукой по небольшому бурдюку, который висел у меня на боку, и отрицательно повертел головой.

Аллах его знает, где он набрал эту воду, лучше пить проверенную и самим прокипяченную.

– Кирам ту бачигият, – пробормотал себе под нос водонос и двинулся дальше.

«Трахни своё детство, – перевел я про себя. – Оригинально».

Вслух же ничего не промычал, ограничившись дебильной улыбкой.

Если верить описанию, вот и необходимая нам лавка. Небольшие головы сахара подвешены к потолку, по сторонам лавки – открытые ящики с различными сортами конфектов[52], керосиновые лампы, куски материи, связки нагаек и различные мелкие железные изделия: замки, ножи, подковы, гвозди и прочая мелочь.

На богатом ковре, поджав под себя ноги, важно сидит владелец лавки, судя по одежде, пуштун лет сорока-пятидесяти. Перед ним, как и перед многими другими торговцами, три небольших чайника с горячею водою и заваренным зеленым чаем. Как я уже успел убедиться, те, кто имеет такую возможность, для утоления жажды в течение дня употребляют неимоверное количество чашек зеленого кок-чая, особенно любимого торговцами.

Худайкули, передав повод от узды осла, направился к лавке.

– Ассаляму алейкум, – произнёс он, прикладывая правую руку к сердцу.

– Ва-алейкум ас-салям ва-рахмату-Ллахи ва-баракятух, – ответил купец и в знак приветствия погладил правою рукою свою густую бороду. При этом зорко оглядел и меня, и Корнилова.

Худайкули садится на землю напротив купца и, получив от него чашку зеленого чая без сахара, сосредоточенно втягивает в себя горячую влагу.

Степенно, не торопясь, он начал разговор о стоимости товара, о новостях, о семейных делах и лишь минут через двадцать купил два аршина красного ситца и большую, фунтов в пять-шесть, голову сахара, осмотрев которую, попросил продать ему ещё десять таких же и хороший мешок под них. Это был пароль.

Купец замер и вновь внимательно осмотрел нашу троицу. Погладив бороду, развернулся в глубь лавки и что-то гортанно быстро прокричал. Из-за занавеса появился молодой пуштун.

– Билал проводит вас ко мне домой. В лавке нет такого количества сахара, – произнес купец отзыв-пароль и взял в руки чашку с чаем.

При этом он внимательно смотрел на меня, а мне показалось, будто в его глазах мелькают цифры так же, как бежали строки на компьютере в фильме «Матрица». Судя по всему, наш связной пытался просчитать, являюсь ли я тем самым посланцем Белого царя, которого ждут на Лойя-джирга. Признаюсь, я бы и сам усомнился, если бы передо мной предстал такой посланник – дебил в обносках. Из образа я не выходил.