Этот культ есть лишь некоторое тайное, т. е. лишь воображаемое недействительное исполнение; он должен быть действительным действием; недействительное действие противоречит себе самому. Сознание в собственном смысле возвышается благодаря этому в свое чистое самосознание. Сущность имеет в нем значение свободного предмета; благодаря действительному культу последний возвращается в самость, — и поскольку он в чистом сознании имеет значение чистой сущности, живущей по ту сторону действительности, эта сущность через это опосредствованно нисходит из своей всеобщности к единичности и смыкается таким образом с действительностью.

Как обе стороны вступают в действие, это определяется тем, что для стороны, обладающей самосознанием, поскольку она есть действительное сознание, сущность проявляется как действительная природа; с одной стороны, природа принадлежит этому сознанию как владение и собственность и считается наличным бытием, сущим не в себе; с другой стороны, она есть его собственная непосредственная действительность и единичность, которая рассматривается и снимается им равным образом как не-сущность. Но в то же время эта внешняя природа имеет для его чистого сознания противоположное значение, а именно — она есть сущая в себе сущность, для которой самость жертвует своей несущественностью, как и обратно, себе самой приносит в жертву несущественную сторону природы. Действие в силу этого есть духовное движение, потому что оно есть двусторонность: оно снимает абстракцию сущности в том виде, в каком благоговение определяет предмет, — и превращает сущность в то, что действительно, а это действительное — в том виде, в каком действующее определяет предмет и себя, — оно снимает и возводит во всеобщность.

Действие самого культа начинается поэтому с чистого пожертвования некоторого имущества, которое собственник его, по-видимому, без всякой для себя пользы проливает или воскуривает. Таким образом, перед сущностью своего чистого сознания он отказывается от обладания и права собственности и потребления ее, от личности и возвращения действования в самость, и он рефлектирует действие скорее во всеобщее или в сущность, чем в себя. — Но, наоборот, при этом точно так же гибнет и сущая сущность. Животное, которое приносится в жертву, есть знамение божества; плоды, которые потребляются, суть сами живые Церера и Вакх; в животном умирают силы высшего права, которое имеет кровь и действительную жизнь, а в плодах — силы низшего права, которое бескровно обладает тайной лукавой властью. — Жертвование божественной субстанцией свойственно, поскольку оно есть действование, стороне, обладающей самосознанием; чтобы это действительное действование было возможно, сущность уже в себе должна была пожертвовать самой собою. Она достигла этого тем, что сообщила себе наличное бытие и сделала себя единичным животным и плодом. Этот отказ, который, следовательно, сущность совершает уже в себе, выражает действующую самость в наличном бытии и для ее сознания и заменяет указанную непосредственную действительность сущности более высокой действительностью, а именно действительностью себя самой. Ибо возникшее единство, результат снятой единичности и разъединения обеих сторон, не есть только негативная судьба, а имеет положительное значение. Только абстрактной сущности подземного мира целиком отдается то, что ей приносится в жертву, и тем обозначается рефлексия обладания и для-себя-бытия во всеобщее, отличная от самости как таковой. Но в то же время это — только незначительная часть, а другое жертвование есть лишь разрушение непригодного к употреблению и, напротив, приготовление приносимого в жертву для пиршества, вкушение которого обманным способом лишает действие его негативного значения. Приносящий жертву в случае первой жертвы удерживает большую часть, а от второй — пригодное для своего потребления. Это потребление есть негативная сила, которая снимает сущность точно так же, как и единичность; и вместе с тем оно есть положительная действительность, в которой предметное наличное бытие сущности превращено в обладающее самосознанием наличное бытие и самость имеет сознание своего единства с сущностью.

Хотя, впрочем, этот культ и есть некоторое действительное действие, тем не менее значение последнего в большей мере заключается лишь в благоговении; то, что принадлежит благоговению, не создается как нечто предметное, равно как и результат в потреблении лишает себя самого своего наличного бытия. Культ поэтому идет дальше и возмещает этот недостаток прежде всего тем, что сообщает своему благоговению предметную устойчивость, будучи общей или единичной, для каждого выполнимой работой, которая создает в честь божества жилище и украшения. — Этим, с одной стороны, снимается предметность статуи, ибо этим посвящением своих даров и труда работающий снискивает себе благосклонность божества и созерцает свою самость как принадлежащую божеству; с другой же стороны, это действование есть не единичная работа художника; наоборот, эта особенность растворена во всеобщности. Так, однако, не только оказана почесть божеству, и благодать его благоволения снисходит на работающего не только в представлении, но труд имеет и обратное значение по отношению к первому значению — отрешения и почитания чужого. Человек пользуется жилищами и храмами божества; сокровища, которые сохраняются в них, в случае нужды суть его сокровища; почести, которыми божество услаждается в своем убранстве, суть почести, оказываемые народом, художественно одаренным и великодушным. Во время празднеств этот народ украшает точно так же и свои собственные жилища и одежды, как и свои церемонии, парадным убранством. Так он за свои дары получает воздаяние от благодарного божества и доказательства его благоволения, в котором он связал себя с божеством посредством труда, не в надежде и не в будущей действительности, а оказывая почести и принося дары, он непосредственно наслаждается своим собственным богатством и убранством.

Народ, в культе художественной религии приближающийся к своему богу, есть нравственный народ, который знает свое государство и действия его как собственную волю и свое собственное осуществление. Этот дух, противостоя народу, обладающему самосознанием, не есть поэтому то светлое существо, которое, будучи лишено самости, не содержит в себе достоверности отдельных лиц, а есть, напротив, лишь их всеобщая сущность и повелительная сила, в которой они исчезают. Религиозный культ этой простой бесформенной сущности в общем воздает своим приверженцам поэтому лишь тем, что они — народ своего бога; он добывает для них только их существование и простую субстанцию вообще, но не их действительную самость, которая, напротив, отвержена. Ибо они почитают своего бога как пустую глубину, а не как дух. Культ же художественной религии, с другой стороны, не имеет указанной абстрактной простоты сущности и, следовательно, глубины ее. Но сущность, которая непосредственно соединена с самостью, в себе есть дух и знающая истина, хотя ее еще не знают или она не знает себя самое в своей глубине. Так как сущность, стало быть, заключает здесь в себе самость, то ее явление благожелательно сознанию, и последнее получает в культе не только всеобщее оправдание своего существования, но и свое внутри себя обладающее самосознанием наличное бытие; точно так же как и наоборот, сущность имеет свою лишенную самости действительность не в отверженном народе, лишь субстанция которого признается, а в народе, самость которого признана в его субстанции.

Из культа, таким образом, выступает в своей сущности удовлетворенное самосознание, и божество проникает в это самосознание как в свое местопребывание. Это местопребывание есть для себя ночной мрак субстанции или ее чистая индивидуальность, но уже не полная напряжения индивидуальность художника, еще не примирившаяся с своей сущностью, которая опредмечивается, а удовлетворенный ночной мрак, которому присуща полнота его пафоса, потому что он возвращается из созерцания, из снятой предметности. — Этот пафос есть для себя сущность восхода, которая, однако, теперь закатилась внутри себя, и в самой себе заключает свой закат, самосознание, и тем самым — наличное бытие и действительность. — Она совершила здесь движение своего претворения в действительность. Нисходя из своей чистой существенности к предметной силе природы и ее внешним проявлениям, она есть некоторое наличное бытие для другого, для самости, которая поглощает ее. Мирная (stille) сущность лишенной самости природы в своих плодах достигает ступени, на которой природа, готовя и переварив себя самое, предстает перед самостной жизнью; в полезности, т. е. в возможности утолить собою голод и жажду, она достигает своего высшего совершенства, ибо в этом — возможность для нее более возвышенного существования, и тут она приходит в соприкосновение с духовным наличным бытием; — превращаясь, с одной стороны, в умиротворяющую (stillkraftig) субстанцию, а с другой стороны, в духовное брожение, земной дух развился в своей метаморфозе, в первом случае в женское начало питания, а во втором — в мужское начало побуждающей себя силы наличного бытия, обладающего самосознанием.