Но так как непосредственно всеобщая индивидуальность есть то, что извращено, и то, что извращает, то сам этот всеобщий порядок, будучи законом всех сердец, т. е. законом того, что извращено, не в меньшей мере есть в себе то, что извращено, как это было выражено буйным помешательством. — Из-за сопротивления, которое закон одного сердца встречает в других сердцах, этот порядок когда-нибудь оказывается законом всех сердец. Существующие законы защищаются от закона одного индивида, потому что они не бессознательная пустая и мертвая необходимость, а духовная всеобщность и субстанция, где те, в ком эта субстанция имеет свою действительность, живут как индивиды и сознают самих себя; так что хотя они и жалуются на этот порядок, будто он противоречит внутреннему закону, и противополагают ему мнения сердца, на деле они сердцем своим преданы ему как своей сущности, и если у них отнимается этот порядок или они сами нарушают его, они теряют всё. Так как именно в этом состоит действительность и мощь общественного порядка, то последний, следовательно, выступает в качестве себе самой равной всеобще-оживотворенной сущности, а индивидуальность — в качестве ее формы. — Но этот порядок есть также то, что извращено.

Ибо в том, что этот порядок есть закон всех сердец, в том, что все индивиды непосредственно составляют это всеобщее, он есть некоторая действительность, которая есть лишь действительность для себя сущей индивидуальности или сердца. Сознание, которое устанавливает закон своего сердца, испытывает, таким образом, сопротивление других, ибо оно противоречит столь же единичным законам их сердца, и эти другие действуют в своем сопротивлении не иначе, как устанавливая свой закон и заставляя с ним считаться. Всеобщее, которое имеется налицо, есть поэтому лишь некоторое всеобщее сопротивление и борьба всех друг против друга, в которой каждый заставляет считаться со своей собственной единичностью, но в то же время не достигает этого, потому что эта единичность испытывает то же сопротивление и взаимно растворяется другими. То, что кажется общественным порядком, есть, следовательно, эта всеобщая вражда, в которой каждый прибирает к рукам, что может, учиняет суд над единичностью других и утверждает свою, которая точно так же исчезает благодаря другим. Этот порядок есть общий ход вещей (Weltlauf), видимость непрерывного процесса, который есть лишь мнимая всеобщность и содержание которого есть, напротив, лишенная сущности игра утверждения единичностей и их растворения.

Если мы рассмотрим обе стороны всеобщего порядка в их взаимном отношении, то [мы убедимся, что] последняя всеобщность имеет своим содержанием непокойную индивидуальность, для которой мнение или единичность есть закон, действительное — недействительно, а недействительное — действительно. Но в то же время она есть сторона действительности порядка, ибо к ней относится для-себя-бытие индивидуальности. — Другая сторона — это всеобщее как покоящаяся сущность, но именно поэтому лишь как нечто внутреннее, которое хотя не совсем не существует, новое же не есть действительность и только через снятие индивидуальности, присвоившей себе действительность, само может стать действительным. Формообразование сознания, которое открывается себе в законе, в истинном и добром в себе, не как единичность, а только как сущность, но в то же время знает индивидуальность как то, что извращено и извращает, и потому оно должно пожертвовать единичностью сознания, — это формообразование [сознания] есть добродетель.

В первой форме деятельного разума самосознание есть для себя чистая индивидуальность, и ему противостояла пустая всеобщность. Во второй форме обе стороны противоположности, каждая из них заключала в себе оба момента — закон и индивидуальность; но одна сторона, сердце, была их непосредственным единством, другая — их противоположением. Здесь в отношении между добродетелью и общим ходом вещей оба члена составляют каждый единство и противоположность этих моментов или движение закона и индивидуальности друг по отношению к другу, но движение противоположное. Для сознания добродетели закон есть то, что существенно, а индивидуальность — то, что подлежит снятию и притом как в самом ее сознании, так и в общем ходе вещей. В сознании собственная индивидуальность должна подчиниться дисциплине всеобщего, в себе истинного и доброго; но сознание остается при этом еще личным сознанием: истинная дисциплина, однако, есть пожертвование всей личностью как подтверждение того, что оно на деле уже рассталось с единичностями. В этом единичном пожертвовании индивидуальность в то же время уничтожается в общем ходе вещей, ибо она есть также простой момент, общий обеим сторонам. — В общем ходе вещей индивидуальность ведет себя обратно тому, как она выявлена в добродетельном сознании, а именно, она стремится возвести себя в сущность и, напротив, подчинить себе доброе и истинное в себе. — Общий ход вещей, далее, для добродетели точно так же есть не только это всеобщее, извращенное индивидуальностью; абсолютный порядок в равной мере есть общий момент, лишь в общем ходе вещей имеющийся налицо для сознания не в качестве сущей действительности, а составляя внутреннюю сущность сознания. Поэтому названный порядок не должен быть впервые создан, собственно говоря, добродетелью, ибо созидание, будучи действованием, есть сознание индивидуальности, а эта последняя, напротив, должна быть снята; но благодаря этому снятию как бы очищается только место для в-себе[-бытия] общего хода вещей, дабы оно вступило в существование в себе самом и для себя самого.

Всеобщее содержание действительного общего хода вещей уже обнаружилось; рассматривая его ближе, мы находим, что он опять-таки есть не что иное, как оба прежние движения самосознания. Из них возникла [новая] форма — добродетель; так как они — ее источник, то они ей предшествуют; но она стремится к тому, чтобы снять свой источник и реализовать себя, иначе говоря, стать для себя. Таким образом, общий ход вещей есть, с одной стороны, единичная индивидуальность, которая ищет своего удовольствия и наслаждения, хотя находит в них свою гибель и тем самым удовлетворяет всеобщее. Но само это удовлетворение, точно так же как и прочие моменты этого отношения, есть извращенная форма и движение всеобщего. Действительность есть только единичность удовольствия и наслаждения, всеобщее же противоположно ей; это — необходимость, которая есть лишь пустая форма всеобщего, лишь негативная реакция и бессодержательное действование. — Другой момент общего хода вещей — это индивидуальность, которая в себе и для себя хочет быть законом и, воображая это, нарушает установившийся порядок; всеобщий закон, правда, сохраняется вопреки этому самомнению и более не выступает как нечто противоположное сознанию и пустое, [т. е.] выступает не как некая мертвая необходимость, а как необходимость в самом сознании. Но существуя как сознательное соотношение абсолютно противоречивой действительности, оно есть помешательство; а будучи предметной действительностью, оно есть извращенность вообще. Следовательно, всеобщее проявляется, конечно, на обеих сторонах как мощь их движения; но существование этой мощи есть лишь всеобщее извращение.

Теперь всеобщее должно получить от добродетели свою подлинную действительность путем снятия индивидуальности, принципа извращения; цель добродетели в том, чтобы этим путем вывернуть обратно извращенный ход вещей и восстановить его истинную сущность. Эта истинная сущность заключена в общем ходе вещей сначала лишь как его «в себе», она еще не действительна; и добродетель поэтому только верит в нее. Добродетель старается поднять эту веру до созерцания, не вкушая, однако, плодов своего труда и жертвы. Ибо поскольку она есть индивидуальность, она есть ведение борьбы с общим ходом вещей; цель же ее и истинная сущность — это победа, одержанная над действительностью общего хода вещей; вызванное этим существование добра есть тем самым прекращение ее действования или сознания индивидуальности. — Как бы ни велась сама эта борьба, что бы в ней ни испытала добродетель, будет ли — благодаря жертве, которую она принимает на себя, — общий ход вещей побежден и победит ли добродетель — это должна решить природа того живого оружия, которое пускают в ход участники борьбы. Ибо это оружие есть не что иное, как сущность самих борющихся, которая лишь для них обоих проявляется взаимно. Каково их оружие — это явствовало, следовательно, уже из того, что в этой борьбе наличествует в себе.