Но оба подхода — как со стороны положительного, так и со стороны негативного отношения конечного к [бытию] в себе, на деле одинаково необходимы, и все, следовательно, в такой же мере есть в себе, как и для некоторого «иного», или: все полезно. — Вое отдает себя другим, позволяет теперь другим пользоваться собою и есть для них; и теперь в свою очередь оно становится, так сказать, на дыбы, выказывает равнодушие к другому, есть для себя и пользуется с своей стороны другим. — Для человека как для вещи, сознающей это отношение, в этом обнаруживается его сущность и его положение. Такой, как он непосредственно есть, как естественное создание в себе, он добр, как единичное — абсолютен, и «иное» есть для него; и притом, так как для него как сознающего себя животного моменты имеют значение всеобщности, то все существует для его удовольствия и услаждения, и в том виде, в каком вышел из рук божьих, он разгуливает в мире, как в насажденном для него вертограде. — Он должен вкусить также от древа познания добра и зла; для него в этом заключается польза, которая отличает его от всего иного, ибо по случайности его добрая сама по себе натура также такова, что избыток услаждения идет ей во вред, или, вернее, его единичности присуще также свое потустороннее, она может выйти за пределы себя самой и разрушить себя. Напротив того, разум для него — полезное орудие для надлежащего ограничения этого выхода за пределы, или, вернее, для самосохранения при выходе за пределы определенного, ибо это есть сила сознания. Само наслаждение сознательной в себе всеобщей сущности должно быть со стороны многообразия и длительности не чем-либо определенным, а всеобщим; мера поэтому определена к тому, чтобы воспрепятствовать прекращению удовольствия в его многообразии и длительности; т. е. определение меры есть неумеренность. — Так же, как для человека все полезно, он и сам полезен, и равным образом его определение — сделаться общеполезным и общепригодным членом человеческого отряда. В какой мере он заботится о себе, в такой же именно мере он должен отдавать себя другим и в такой же мере, в какой он это делает, он заботится о себе самом; рука руку моет. Но где он находится, там его надлежащее место; он извлекает пользу из других, а другие извлекают пользу из него.

Разные вещи полезны друг для друга по-разному, но все вещи обладают этой полезной взаимностью благодаря своей сущности, состоящей именно в том, что они двояким образом относятся к абсолютному: положительно, благодаря чему они суть в себе и для себя, и негативно, благодаря чему они суть для других. Отношение к абсолютной сущности или религии есть поэтому из всего полезного — самое полезное; ибо она есть сама чистая польза, она есть это устойчивое существование всех вещей или их в-себе- и для-себя-бытие и отпадение всех вещей или их бытие для иного.

Для веры, конечно, этот положительный результат просвещения столь же ужасен, как и его негативное отношение к ней. Это проникновение здравого взгляда в абсолютную сущность, который в ней ничего не видит, кроме именно абсолютной сущности, l'etre supreme, т. е. пустоты, — этот преднамеренный взгляд, что все в своем непосредственном наличном бытии есть в себе или хорошо и, наконец, что отношение единичного сознательного бытия к абсолютной сущности, религия, исчерпывающим образом выражается понятием полезности, для веры просто отвратителен. Эта собственная мудрость просвещения необходимо кажется вере в то же время самой пошлостью и признанием пошлости; ибо эта мудрость состоит в том, что об абсолютной сущности она ничего не знает, или, что то же самое, знает о ней ту совершенно плоскую (ebene) истину, что она есть именно (eben) лишь абсолютная сущность, зато она знает только о конечном, и притом знает его как истинное, и это знание о нем как об истинном считает самым возвышенным.

Вера имеет против просвещения божественное право, право абсолютного равенства себе самой или чистого мышления, и она испытывает со стороны просвещения полную несправедливость, ибо просвещение искажает ее во всех ее моментах и делает их чем-то иным, нежели то, что они составляют в ней. Просвещение же имеет только человеческое право против веры и в пользу своей истины, ибо несправедливость, которую оно учиняет, есть право неравенства и состоит в превращении и переиначивании, — право, которое по природе свойственно самосознанию в противоположность простой сущности или мышлению. Но так как право просвещения есть право самосознания, то просвещение не только удержит также и свое право (так что два равных права духа противостояли бы друг другу и ни одно не могло бы удовлетворять другое), но оно будет утверждать абсолютное право, потому что самосознание есть негативность понятия, которая есть не только для себя, но также берет верх над своей противоположностью; и сама вера, так как она есть сознание, не сможет отказать ему в его праве.

Дело в том, что просвещение подходит к верующему сознанию не со свойственными ему принципами, а с такими, которые присущи самому этому верующему сознанию. Оно собирает воедино для верующего сознания только его собственные мысли, которые у него бессознательно разбредаются. Просвещение только напоминает ему при наличии одного из его модусов о других, которые у него также имеются, но из коих об одном оно всегда забывает при наличии другого. Просвещение именно потому оказывается чистым здравомыслием в противоположность верующему сознанию, что оно при каком-нибудь определенном моменте видит целое, следовательно, привносит то противоположное, которое соотносится с указанным моментом, и, превращая одно в другое, порождает негативную сущность обеих мыслей, понятие. Просвещение кажется вере искажением и ложью потому, что оно указывает на инобытие ее моментов; поэтому ей кажется, что оно делает из них непосредственно нечто иное, нежели то, что они суть в своей единичности, но это иное столь же существенно, и оно поистине имеется налицо в самом верующем сознании, с той только разницей, что последнее о нем не думает, но где-то оно у него имеется; поэтому оно верующему сознанию не чуждо, и последнее не может его отрицать.

Но само просвещение, которое напоминает вере о противоположности ее обособленных моментов, столь же мало просвещено относительно себя самого. Оно подходит к вере чисто негативно, поскольку исключает свое содержание из своей чистоты и принимает его за негативное себя самого. Поэтому оно и не признает себя самого в этом негативном, в содержании веры, и не объединяет на этом основании обеих этих мыслей: той мысли, которую оно привносит, и той, против которой оно ее привносит. Не признавая, что то, что оно осуждает в вере, есть непосредственно его собственная мысль, оно само существует в противоположении обоих моментов, из коих один, а именно — всякий раз тот, который противоположен вере, оно только и признает, а другой оно от него отделяет совершенно так же, как это делает вера. Оно поэтому не порождает единства обоих, как их единства, т. е. не порождает понятия; но последнее перед просвещением возникает для себя, или просвещение находит его только имеющимся налицо. Ибо в себе реализация чистого здравомыслия именно в том и состоит, что оно, сущность которого есть понятие, прежде всего открывается себе самому как абсолютно иное и отрицает себя (ибо противоположность понятия есть абсолютная противоположность) и из этого инобытия приходит к себе самому или к своему понятию. — Но просвещение есть только это движение, оно есть бессознательная еще деятельность чистого понятия, которая, правда, приходит к самому себе как предмет, но принимает этот последний за некоторое «иное», а также не знакомо с природой понятия, состоящей в том, что именно неразличенное и есть то, что абсолютно отделяется. — Следовательно, в противоположность вере здравомыслие есть сила понятия постольку, поскольку оно есть движение и соотнесение моментов, находящихся в верующем сознании друг: вне друга, — соотнесение, в котором проявляется их противоречие. В этом заключается абсолютное право насилия, которое здравомыслие учиняет над верой; но действительность, которую оно подвергает этому насилию, заключается именно в том, что верующее сознание само есть понятие и, следовательно, само признает то противоположное, которое в него привносится здравомыслием. Оно остается правым по отношению к этому сознанию потому, что придает в нем силу тому, что самому этому сознанию необходимо и что ему самому присуще.