Итак, различие в обоих случаях не есть различие в себе самом; или: всеобщее, сила, равнодушно к разделению, которое имеется в законе, или различия, части закона, равнодушны друг к другу. Но рассудок имеет понятие этого различия в себе, именно в том, что закон, с одной стороны, есть «внутреннее», в-себе — сущее, но в то же время он — нечто различенное в нем; то, что это различие, таким образом, есть внутреннее различие, видно из того, что закон есть простая сила, или есть в качестве понятия его, следовательно, есть различие понятия. Но это внутреннее различие пока лишь исходит от рассудка и еще не установлено в самой сути дела. Следовательно, рассудок провозглашает лишь собственную необходимость, — различие, которое он, следовательно, проводит, только выражая в то же время, что это различие не есть различие самой сути дела. Эта необходимость, заключающаяся только в слове, есть тем самым перечисление моментов, составляющих круг этой необходимости; они, правда, различаются, но в то же время их различие, не будучи различием самой сути дела, находит свое выражение и потому тотчас само опять снимается; это движение называется объяснением. Итак, провозглашается некоторый закон; от него различается его в-себе-всеобщее или основание как сила; но об этом различии говорится, что оно не есть различие, а, напротив, с основанием дело обстоит совершенно так же, как с законом. Единичное явление молнии, например, понимается как всеобщее, и это всеобщее провозглашается законом электричества: объяснение тогда концентрирует (fast… zusammen) закон в силу как сущность закона. Эта сила тогда такова, что, когда она внешне проявляется, выступают противоположные электричества, которые вновь исчезают друг в друге, — это значит, что сила — такого же характера, что и закон; утверждают, что оба вовсе не различаются. Различия составляют чистое всеобщее внешнее проявление или закон и чистую силу; но у обоих одно и то же содержание, один и тот же характер; различие как различие содержания, т. е. сути дела, следовательно, опять-таки отнимается.

В этом тавтологическом движении рассудок, как оказывается, упорно держится за покоящееся единство своего предмета, и движение относится только к нему самому, а не к предмету; оно есть объяснение, которое не только ничего не объясняет, но отличается такой ясностью, что, собираясь сказать что-нибудь отличное от уже сказанного, оно скорее ничего не высказывает, а лишь повторяет то же самое. В самой же сути дела благодаря этому движению не возникает ничего нового, оно принимается в соображение только как движение рассудка. Но в этом движении мы познаем именно то, что недоставало закону, а именно, самоё абсолютную смену; ибо это движение, если к нему присмотреться ближе, прямо противоположно себе самому. А именно, оно устанавливает некоторое различие, которое не только для нас не является различием, но которое оно само снимает как различие. Это та же смена, которая проявлялась как игра сил; в ней было различие возбуждающего и возбуждаемого, силы, внешне проявляющейся и оттесненной обратно внутрь себя; но то были различия, которые в действительности не были никакими различиями, и потому также непосредственно опять снимали себя. Налицо не только простое единство — в том смысле, что нельзя было бы установить никакого различия, но это движение состоит в том, что некоторое различие, конечно, проводится, но так как это различие не есть различие, то оно опять-таки снимается. — Итак, вместе с объяснением перемена и смена, которые прежде были вне «внутреннего» и были только в явлении, проникли в само сверхчувственное; но наше сознание из «внутреннего» как предмета перешло на другую сторону — в рассудок и в нем находит смену.

Эта смена, таким образом, не есть еще смена самой сути дела; она проявляется скорее как чистая смена именно благодаря тому, что содержание моментов смены остается тем же. Но так как понятие как понятие рассудка есть то же, что «внутреннее» вещей, то эта смена становится для рассудка законом «внутреннего». Закон самого явления, как узнает, следовательно, рассудок на опыте, состоит в том, что возникают различия, которые не есть различия; другими словами, что одноименное отталкивается от себя; и точно так же, что различия суть только такие различия, которые в действительности не есть различия и снимают себя; иначе говоря, что неодноименное притягивается. — Получается некоторый второй закон, содержание коего противоположно тому, что прежде было названо законом, т. е. постоянному остающемуся себе равным различию; ибо этот новый закон выражает, напротив, то, что одинаковое становится неодинаковым, а неодинаковое — одинаковым. Понятие ждет от безмыслия, что оно сведет вместе оба закона и осознает их противоположение. — Второй закон есть, конечно, также закон или внутреннее себе самому равное бытие, но равенство себе самому есть скорее равенство неравенства, постоянство непостоянства. — В игре сил этот закон обнаружился именно как этот абсолютный переход, или чистая смена; одноименное, сила, разлагается на противоположность, которая сперва кажется некоторым самостоятельным различием, но, как оказывается на деле, не есть различие; ибо отталкивается от самого себя именно одноименное, а то, что оттолкнулось, поэтому по существу притягивается, ибо оно есть то же самое; так как сделанное различие не есть различие, оно, следовательно, опять снимает себя. Тем самым оно проявляется как различие самой сути дела или как абсолютное различие, и это различие сути дела есть, следовательно, не что иное, как то одноименное, которое оттолкнулось от себя, и поэтому устанавливает лишь противоположность, которая не есть противоположность.

Благодаря этому принципу первое сверхчувственное, покоящееся царство законов, непосредственное отображение воспринимаемого мира обращается в свою противоположность; закон был вообще тем, что остается себе самому равным, точно так же, как и его различия; но теперь установлено, что и то и другое скорее составляют противоположность самому себе; равное себе, напротив, отталкивается от себя, а себе неравное, напротив, устанавливается как равное себе. На деле только при этом определении различие есть внутреннее различие, или различие в себе самом, так как равное не равно себе, а неравное — равно себе. — Этот второй сверхчувственный мир есть таким образом мир наизнанку, а именно (поскольку одна сторона уже имеется в первом сверхчувственном мире) перевернутый мир этого первого мира. Тем самым «внутреннее» как явление завершено. Ибо первый сверхчувственный мир был лишь непосредственным возведением воспринимаемого мира во всеобщую стихию; он имел свой необходимый противообраз в воспринимаемом мире, еще удерживавшем для себя принцип смены и изменения; первому царству законов недоставало этого принципа, но оно получает его в качестве мира наизнанку.

Согласно закону этого мирра наизнанку, одноименное в первом мире есть, следовательно, неравное с собою самим, а неравное в нем точно так же неравно с собою самим, или становится равным с собою. На определенных моментах это сказывается в том, что то, что в законе первого мира сладко, то в этом «в себе наизнанку» (verkehrten Ansich) — кисло; что в первом черно, то во втором — бело. То, что в законе первого, в магните — северный полюс, то в его другом, сверхчувственном «в-себе» (т. е. в земле) — южный полюс; а то, что там — южный полюс, здесь — северный полюс. Точно так же то, что в первом законе электричества есть кислородный полюс — анод, то в его другой, сверхчувственной сущности становится водородным полюсом — катодом; и наоборот, то, что там — катод, здесь становится анодом. [14] Если мы обратимся к другой сфере, то, согласно непосредственному закону, месть врагу есть высшее удовлетворение оскорбленной личности. Но этот закон, предписывающий, чтобы я выказывал себя как сущность по отношению к тому, кто обходится со мною не как с самодовлеющей сущностью, и, напротив, снял его как сущность, — этот закон превращается благодаря принципу другого мира в противоположный закон: восстановление меня как сущности путем снятия чужой сущности превращается в самоуничтожение. Если же это перевертывание, которое проявляется в наказывании преступления, возводится в закон, то и оно в свою очередь есть только закон одного мира, которому противостоит сверхчувственный мир наизнанку, где в почете то, что в первом презирается, а к тому, что в нем в почете, относятся с презрением. Наказание, которое, по закону первого мира, позорит и уничтожает человека, превращается в соответствующем ему перевернутом мире в помилование, сохраняющее человеку жизнь и доставляющее ему почет.