Таким образом, если главное должно быть только в чистой сути дела, то это точно так же обман себя самого и других; сознание, которое открывает какое-нибудь дело, напротив, на опыте узнает, что другие поспешно слетаются как мухи на только что выставленное молоко и хотят извлечь здесь выгоду, — и они, в свою очередь, узнают на опыте относительно сознания, что для него точно так же главное — не дело как предмет, а то, что это его дело. Напротив того, если считать существенным лишь само действование, применение сил и способностей или выявление «этой» индивидуальности, то опыт точно так же показывает обеим сторонам, что все хлопочут и считают себя званными, и вместо чистого действования или единичного специфического действования, напротив, открылось нечто, что в такой же мере есть для других, или открылась сама суть дела. В обоих случаях получается одно и то же и имеет лишь иной смысл в отличие от случая, который при этом имелся в виду и должен был иметь значение. Сознание узнает на опыте, что обе стороны — одинаково существенные моменты, и тем самым узнает природу самого дела, а именно, что она не есть только дело, которое противополагалось бы действованию вообще и единичному действованию, и не есть действование, которое противополагалось бы устойчивому существованию и было бы родом, свободным от этих моментов как своих видов, а она есть сущность, бытие которой есть действование единичного индивида и всех индивидов и действование которой непосредственно есть для других или есть суть дела, и лишь суть дела оказывается действованием всех и каждого; сущность, которая есть сущность всякой сущности, есть духовная сущность. Сознание на опыте узнает, что ни один из указанных моментов не есть субъект, а напротив, растворяется в самой всеобщей сути дела; моменты индивидуальности, которые для безмыслия этого сознания поочередно рассматривались как субъект, объединяются в простую индивидуальность, которая, будучи «этой» [индивидуальностью], столь же непосредственно всеобща. Сама суть дела вследствие этого теряет положение предиката и определенность безжизненной абстрактной всеобщности, она, напротив, есть проникнутая индивидуальностью субстанция — субъект, в котором индивидуальность есть в такой же мере в качестве себя самой или «этой» [индивидуальности], как и в качестве всех индивидов, и всеобщее, которое только в качестве «этого» действования всех и каждого есть бытие, действительность, состоящая в том, что «это» сознание знает ее как свою единичную действительность и как действительность всех. Сама чистая суть дела есть то, что выше определялось как категория: бытие есть «я», или «я» есть бытие, но как мышление, которое еще отличается от действительного самосознания; здесь же моменты действительного самосознания, поскольку мы называем их его содержанием — целью, действованием и действительностью, — а также поскольку мы называем их его формой, суть для-себя-бытие и бытие для другого, — эти моменты выявлены как одно с самой простой категорией, и благодаря этому категория есть в то же время все содержание.

Духовная сущность в своем простом бытии есть чистое сознание и «это» самосознание. Первоначально-определенная натура индивида потеряла свое положительное значение быть в себе стихией и целью его деятельности; она есть лишь снятый момент, а индивид есть некоторая самость как всеобщая самость. Сама формальная вещь, напротив того, имеет свое наполнение в действующей, себя внутри себя различающей индивидуальности, ибо различия этой последней составляют содержание указанной выше всеобщности. Категория есть в себе как «всеобщее» чистого сознания; она есть точно так же для себя, ибо самость сознания точно так же есть ее момент. Она есть абсолютное бытие, ибо названная всеобщность есть простое равенство бытия себе самому.

Таким образом, то, что есть для сознания предмет, имеет значение истинного; оно есть и имеет значение в том смысле, что оно есть и имеет значение в себе самом и для себя самого; оно есть абсолютное дело, которое не страдает более от противоположности достоверности и ее истины, всеобщего и единичного, цели и ее реальности, а наличное бытие которого есть действительность и действование самосознания; это дело есть поэтому нравственная субстанция, а сознание его — нравственное сознание. Его предмет имеет для него точно также значение истины, ибо оно объединяет в одном единстве самосознание и бытие; оно имеет значение абсолютного, ибо самосознание не может и не хочет больше выходить за пределы этого предмета, потому что тут оно — у себя самого: оно не может, ибо этот предмет есть все бытие и сила; оно не хочет, ибо он есть самость или воля этой самости. Этот предмет сам по себе есть реальный предмет как предмет, ибо ему присуще различие сознания; он делится на массы, которые суть определенные законы абсолютной сущности. Но эти массы не затемняют понятия, ибо в нем по-прежнему заключены моменты бытия и чистого сознания и самости, — единство, которое составляет сущность этих масс и в этом различии не допускает более расхождения этих моментов.

Эти законы или массы нравственной субстанции признаны непосредственно; нельзя спрашивать об их происхождении и основании и искать некоторого «иного», ибо иное, нежели сущая в себе и для себя сущность, было бы только само самосознание; но самосознание есть не что иное, как эта сущность, ибо оно само есть для-себя-бытие этой сущности, которая именно потому есть истина, что она в такой же мере есть самость сознания, как и его «в себе» или чистое сознание.

Так как самосознание знает себя как момент для-себя-бытия этой субстанции, то оно, следовательно, выражает наличное бытие в нем закона так, что здравый разум непосредственно знает, что правильно и хорошо. Насколько непосредственно он знает это, столь же непосредственно он это и оценивает и непосредственно высказывает: это — правильно и хорошо. И притом именно «это»; существуют определенные законы, наполненная содержанием сама суть дела.

То, что столь непосредственно дается, столь же непосредственно должно приниматься и рассматриваться; как мы рассматривали то, что чувственная достоверность непосредственно провозглашает как сущее, так посмотрим, каково бытие, провозглашаемое этой нравственной непосредственной достоверностью, или каковы непосредственно сущие массы нравственной сущности. Примеры некоторых таких законов покажут это, итак как мы берем их в форме изречений знающего, здравого разума, то нам не нужно лишь привносить момента, который доказывал бы их значимость, раз они рассматриваются как непосредственные нравственные законы.

«Всякий должен говорить правду». — При провозглашении этой обязанности как безусловной тотчас же добавляется условие: если он знает правду. Заповедь поэтому будет теперь гласить: всякий должен говорить правду, всякий раз согласно своему знанию ее и убежденности в ней. Здравый разум, т. е. именно то нравственное сознание, которое непосредственно знает, что правильно и хорошо, разъяснит также, что это условие уже настолько было связано с его общим изречением, что он именно так разумел эту названную заповедь. Но на деле он этим признает, что, провозглашая ее, он тут же и нарушил; он говорил: всякий должен говорить правду; имел же он в виду, что всякий должен говорить правду согласно своему знанию ее и убежденности в ней; т. е. он говорил не то, что имел в виду; а говорить не то, что имеют в виду, значит не говорить правды. Вместе с поправкой эта неправда или неудачная формула теперь будет гласить: всякий должен говорить правду согласно своему имеющемуся всякий раз знанию ее или убежденности в ней. — Но тем самым всеобще-необходимое, в себе значимое, что хотело выразить это положение, обратилось, напротив, в совершенную случайность. Ибо то обстоятельство, что говорится правда, предоставлено случаю: знаю ли я правду и могу ли я убедиться в ней; а этим сказано только то, что истинное и ложное будет высказываться без разбора, как кому придется их знать, иметь в виду и понимать. Эта случайность содержания обладает всеобщностью только в форме предложения, в которой она выражена; но в качестве нравственного положения оно обещает некоторое всеобщее и необходимое содержание, а из-за случайности содержания оно противоречит себе самому. — Если, наконец, это положение исправить так, что случайность знания правды и убежденности в ней должны отпасть и правда должна также стать достоянием знания, то получится заповедь, прямо противоречащая той, которая послужила исходным положением. Предполагалось, что здравый разум прежде всего непосредственно обладает способностью выражать правду, а теперь говорится, что он должен знать ее, т. е. не знает, как ее выразить непосредственно. — Если рассматривать со стороны содержания, то окажется, что последнее упущено в требовании: правду должно знать; ибо это требование относится к знанию вообще: должно знать; требуется, следовательно, скорее то, что свободно от всякого определенного содержания. Но здесь речь шла о некотором определенном содержании, о некотором различии в нравственной субстанции. Однако это непосредственное определение ее есть такое содержание, которое оказалось, скорее, совершенной случайностью и которое, будучи возведено во всеобщность и необходимость так, чтобы знание получило выражение закона, — напротив, исчезает.