Когда королева наконец обернулась к Пайкелу, он отбросил напускное легкомыслие.

— О–о–о, — застонал он снова.

— Мастер Пайкел, насколько я помню, я тебя таким никогда раньше не видела, — заметила королева. — В чем дело?

— Мой друг, королева? — спросил дворф.

— Разумеется, я твой друг.

— Мой друг королева, — торжественно ответил садовник.

Консеттина не сразу сообразила, что он отвечает на ее первый вопрос: его огорчало нечто, имевшее отношение к ней самой.

— Я? — спросила она, и Пайкел кивнул. — У меня будут неприятности?

Он затряс головой сильнее.

— Пожалуйста, скажи мне, что тебе известно.

Он пожал плечами, давая понять, что на самом деле знает не так много.

— Тогда объясни, что, по–твоему, со мной не так.

Пайкел глянул налево, направо, пожевал губу, словно искал подходящее объяснение — этот странный маленький садовник всегда так вел себя. Наконец он положил руку на толстый живот, потом отодвинул ее немного вперед, затем указал культей на совершенно плоский живот Консеттины.

Королева была ошеломлена. Никому не позволялось открыто намекать ей на подобные вещи. Однако гнев тут же улетучился. Перед ней был Пайкел, простой и добрый. Консеттина оглянулась, убедилась, что ее прислужницы находятся достаточно далеко и ничего не слышат.

— Нет, Пайкел, я не ношу ребенка.

— О–о–о, — сказал Пайкел. Внезапно он подпрыгнул, лицо его просветлело, и он указал пальцем на небо, как будто в голову ему пришла какая–то мысль. Он сделал знак Консеттине следовать за собой и повел ее вдоль левой «стены» из живой изгороди в дальний конец аллеи. Там он отступил в сторону и пригласил Консеттину внимательно осмотреть кустарник.

Она бросила быстрый взгляд на растение, затем недоуменно оглянулась на дворфа. В конце концов, это был всего лишь куст сирени.

Пайкел указал более настойчиво, сделав знак Консеттине наклониться ближе.

Она посмотрела на него в недоумении, но повиновалась, едва ли не уткнулась лицом в широкие листья, но Пайкел делал ей знаки наклониться еще ниже. Она приблизила лицо к кусту, и дворф просвистел что–то; листья перед Консеттиной начали шевелиться, как живые, и раздвинулись, чтобы она могла заглянуть дальше.

Перед ее изумленным взором возник соседний уголок «лабиринта».

Но это был не просто «уголок». Там стояла статуя — статуя женщины без головы.

Потрясенная Консеттина резко выпрямилась, и по приказу Пайкела кусты сирени снова сомкнулись, заслонив мрачный вид. Королева обернулась к дворфу, и на лице ее, превратившемся в маску, застыло холодное, неприязненное выражение. Ей хотелось закричать: «Да как ты посмел?!»

Она едва не вскрикнула, но затем встретила взгляд садовника — извиняющийся, грустный, и поняла, что он искренне озабочен ее положением и сочувствует ей.

— О–о–о, — выразительно произнес он.

— Мастер Пайкел, что все это значит? — строго спросила она.

Дворф указал на ее живот, затем провел пальцем по шее и снова пробормотал: «О–о–о».

Королева Консеттина сглотнула ком в горле и довольно долго молчала, стараясь взять себя в руки.

— Это очень важно, мастер Пайкел, — ровным голосом произнесла она. — Ты что–то слышал от капитана Андруса? Или от своего брата–воина?

— Ух, — ответил он, тряся лохматой головой.

— Значит, ходят какие–то слухи?

— Ага.

И снова королева Консеттина почувствовала, как у нее пересохло в горле, и попыталась собраться с силами и продолжать разговор с этим малявкой. Итак, ходили слухи — он почти наверняка слышал болтовню придворных.

— Это придворные дамы? — спросила она; он с энтузиазмом закивал, и Консеттина поняла, к чему он клонит. — Молодые женщины?..

— Хорошенькие Ножки! — кивнул Пайкел.

Консеттина не поняла, о ком идет речь, но это не имело значения, потому что, если бы даже она выяснила, кто такая «Хорошенькие Ножки», любое выражение недовольства лишь усугубило бы ее проблемы. Разумеется, ее вовсе не удивили ни слухи, ни сообщение садовника. Подобная череда событий стала в Хелгабале предсказуемой: у королевы не получалось родить, начинались разговоры, и затем что–то подталкивало короля Ярина к суровым мерам, вплоть до казни. Из откровений своих фрейлин королева поняла, что часто это финальное событие подготавливали молодые леди, каждая из которых надеялась стать следующей супругой короля.

Вполне естественно, только королеву Консеттину удивлял тот факт, что кто–то хочет стать следующей. Довольно было и того, что ей приходилось делить ложе с пожилым человеком, от которого неприятно пахло, человеком, всецело поглощенным собой, своими удовольствиями и жаждой власти. Неужели сейчас кто–то еще считал, что король Ярин не может обзавестись наследником исключительно по вине своих жен?

В подобные моменты молодой Консеттине Делказио требовалась огромная сила воли, чтобы сдержаться и не проклясть своего отца. Ведь это он поставил ее в невыносимое положение, в буквальном смысле обрек на смерть. Но он не мог знать, что так получится, — она заставляла себя в это верить.

Она снова посмотрела на Пайкела, который взволнованно топтался на месте; он показался ей очень маленьким и очень расстроенным.

— Благодарю тебя, добрый дворф, — сказала она, пытаясь придать голосу бодрое выражение. Нельзя было даже намекать постороннему на то, что она отправила в Дельфантл просьбу о помощи. — Вижу, двор уже волнуется, потому что король не молодеет, а наследника все нет. — Она театрально вздохнула. — Я сказала тебе сейчас неправду, добрый дворф, — солгала она снова. — Поэтому не бойся, положение скоро улучшится.

Лицо Пайкела озарила широкая улыбка; он начал подпрыгивать, возбужденно захлопал в ладоши и во весь голос воскликнул:

— Ребенок!

— Нет, нет, тише, мастер Пайкел, я тебя умоляю! — попросила Консеттина. — Пусть это останется нашим маленьким секретом, хорошо?

— Ага, — пробурчал Пайкел, тряся головой. Потом он успокоился и негромко произнес какое–то заклинание, но Консеттина не заметила этого, потому что взгляд ее приковали кусты сирени, то место, где находилась статуя предыдущей «бесплодной» королевы.

Когда она снова обернулась к Пайкелу, то заметила печаль на его лице, но не стала об этом задумываться.

Она наклонилась и поцеловала дворфа–садовника в лоб, отчего тот захихикал. Потом попрощалась с ним, позвала своих прислужниц и ушла прочь.

Дворф смотрел ей вслед, кивая, пока она не свернула за очередной поворот и не скрылась из виду. Только тогда он сокрушенно пробормотал: «О–о–о». Только что он сотворил заклинание, позволявшее ему угадать присутствие живого существа, и, сосредоточившись на Консеттине, обнаружил, что в ее теле бьется только одно сердце, а не два.

Пайкел подумал: если королева Консеттина считает, что носит ребенка, тогда она, к сожалению, ошибается и, скорее всего, эта ошибка должна стать фатальной.

Позднее, вернувшись в свои покои, Консеттина принялась расхаживать по комнате из угла в угол. Вокруг нее перешептывались, король Ярин наверняка тоже слышал эти унизительные разговоры, а этот человек очень не любил, когда над ним смеялись.

— Помоги мне, отец, — в отчаянии прошептала молодая женщина.

Но возможно ли это на самом деле? Разве успеет лорд Делказио вовремя приехать к ней, вырвать ее из лап короля Ярина, спасти ее?

«Скорее всего, нет», — подумала она. Затем постаралась найти в себе силы и кивнула собственным мыслям.

— Анамарин! — позвала она, и в дверях появилась ее любимая фрейлина. — Пойди, позови короля Ярина, приведи его в мою спальню.

— Да, госпожа? — удивилась молодая женщина.

— Передай ему: я сегодня чувствую, что могу понести, и у меня игривое настроение.

Анамарин смущенно хихикнула и кивнула. Она повторила: «Да, госпожа», — но уже совершенно другим тоном.

— Иди, иди, девочка, — приказала Консеттина, и Анамарин поспешила прочь.

Консеттина застыла на месте, лихорадочно обдумывая план дальнейших действий. Для начала она опровергнет произносимые шепотом оскорбления выражениями страстной любви. Да, а потом убедит короля Ярина в том, что этот раз будет отличаться от прочих, что теперь ее тело готово к зачатию, и поэтому она будет доводить его до изнеможения каждый день.