Мощная волна жгучей, оглушающей энергии ударила Дзирта, и у него перехватило дыхание; вместо вопроса у него вырвалось шипение. Он пошатнулся и даже не понял, что мечи выскользнули у него из рук, даже не слышал, как они звякнули об пол.

Он чувствовал, как враждебная энергия проникла в его тело, оглушила его, лишила способности ориентироваться в пространстве. Он почувствовал себя так, словно чей–то гигантский коготь поддел нить его жизненной энергии, натянул ее и отпустил, и она загудела, будто струна лютни.

И Дзирт почувствовал, как вибрирует эта внутренняя энергия, услышал ее нестройную, режущую слух мелодию, и тогда колени у него подогнулись, и он снова зашатался, и даже не понял, почему до сих пор не упал на пол.

У него промелькнула мысль, что следует подобрать с пола клинки, когда он обнаружил прямо перед собой магистра Кейна.

Монах пожал плечами и грустно вздохнул, затем нанес Дзирту мощный удар правой; дроу перекувырнулся в воздухе и рухнул на пол без сознания.

— Мы должны спасти его, — громко произнес Кейн, обращаясь к высокопоставленным монахам, которые, как он знал, наблюдали за поединком с балкона. — Он посвятил свою жизнь самосовершенствованию и совершенствованию мира вокруг себя, и поэтому он — произведение искусства, высокого искусства. Мы не можем допустить, чтобы это произведение погибло.

Консеттина знала, что король Ярин ждет от нее сегодня ночью исключительного внимания. Он принес ей прекрасное ожерелье — серебряную цепочку, украшенную мерцающими камнями. Она не понимала, в чем дело, но Ярин, судя по всему, очень гордился своим подарком и тяжелой золотой цепью, которую носил сам. Он настоял на том, чтобы, ложась с ним в постель, она не снимала нового украшения.

Королева попыталась изобразить восторг, попыталась быть ласковой и внимательной, хотя в действительности эти побрякушки никак не могли согреть ее супружеское ложе.

По крайней мере, так казалось сначала.

— Если честно, плохо у тебя с этим делом, — услышала она собственные слова и не поверила ушам, так же, как и Ярин, который в этот момент — во всяком случае, так он воображал — трудился изо всех сил.

— Что ты сказала? — спросил он после довольно долгой паузы, и на лице его отразилась такая растерянность, какой прежде Консеттине не доводилось видеть.

— Если бы ты умел как следует заниматься любовью, мы давно уже зачали бы ребенка. — И снова Консеттина не могла поверить в то, что это говорит она, не понимала, где она нашла смелость — или глупость — произнести подобные слова.

Ярин приподнялся на локтях, уставился на жену, и его затрясло. Он сжал кулак и ударил ее в лицо.

Консеттине захотелось кричать, но она неожиданно для самой себя… рассмеялась.

— Уже лучше, — заявила она.

Король Ярин ударил ее снова, потом попытался ударить третий раз, но Консеттина поймала его руку, и он замер, словно наткнулся на каменную стену.

— Ты быстро учишься, это хорошо, — процедила она, с невероятной силой подняла Ярина над собой и перевернула его на спину, а затем, прежде, чем он успел возмущенно вскрикнуть, уселась сверху.

Спустя некоторое время король Ярин, пошатываясь, вышел из ее спальни, полуодетый и совершенно обессиленный. Один из стражников, дежуривших в коридоре, что–то сказал ему, но он отмахнулся, и этот взмах руки отшвырнул воина к противоположной стене.

В комнате, у него за спиной, королева Консеттина рассмеялась, и этот смех преследовал короля Ярина до тех пор, пока один из стражей не закрыл дверь спальни.

Консеттина, лежавшая в кровати, почувствовала себя… всемогущей. Она не могла поверить в то, что сейчас сделала, не понимала, как именно она это сделала. Она никогда не была ни сильной, ни настойчивой, ни склонной к риску — никогда в жизни. Она не знала, откуда это все взялось — ее смелые слова, ее физическая сила. Он ударил ее, но она сумела его остановить, и последнее слово осталось за ней! И потом, когда она набросилась на него…

Отчаяние, решила женщина. Возможно, она уже достигла того состояния, в котором здравый смысл и приличия теряют всякое значение. Она знала, что наверняка умрет, если не сумеет зачать ребенка.

Или если король Ярин не отправится на тот свет спустя несколько недель.

Несмотря на потрясение, на смятение, царившее в ее мозгу, на воспоминания о происшедшем, женщина невольно усмехнулась. Она представила себе растрепанного старика, который только что, хромая, вышел из ее комнаты, и подумала, что король не переживет и десятка таких «свиданий».

Королева сняла новое ожерелье, чтобы спрятать его в шкатулку, где хранилась внушительная коллекция украшений, но помедлила. Пальцы ее как будто бы не желали разжиматься и выпускать цепь.

«Ты же не можешь спать в нем, дурочка», — беззвучно обратилась опа к себе самой и хотела убрать ожерелье.

— Надень его, — услышала она тихий шепот. А может быть, ей показалось.

Консеттина огляделась, и взгляд ее в конце концов остановился на портрете короля. Может быть, Ацелия снова шпионит за ней?

Но нет, решила она, у Ацелии был гнусавый выговор, и она всегда говорила с каким–то жалобным, недовольным выражением; а незнакомый шепот был низким, мелодичным. Это был прекрасный, чарующий голос.

— Ожерелье — твой единственный выход, Консеттина, — продолжал голос. — Надень его.

Встревоженная Консеттина подошла к двери и приложила ухо к замочной скважине, затем отважилась немного приоткрыть дверь.

Там дежурил только один часовой; он уже засыпал, сидя на стуле и опираясь на свою алебарду.

Королева вернулась в комнату.

— Кто ты? — прошептала она.

— Надень цепь, — повторил голос более настойчиво. — Тебе нужна сила.

Консеттина готова была повиноваться, но в следующую секунду волна ужаса захлестнула ее, и она хотела швырнуть ожерелье на пол.

Но обнаружила, что не может выпустить его из рук.

Ей доводилось слышать о магических предметах, дающих обладателю сверхъестественные способности, и она снова вспомнила, что сделала сегодня ночью, с какой легкостью сумела поднять Ярина с постели и швырнуть его на спину. Она не может и дальше оставаться беспомощной жертвой короля — тогда ей наверняка конец. Ей придется полагаться только на себя, на свою сообразительность и физическую силу.

В этот момент взгляд Консеттины упал на высокое зеркало; она подошла к нему вплотную и, выронив халат, который держала в руках, принялась рассматривать себя. Она обнаружила, что собственное отражение странным образом завораживает ее, и подумала, что она красива, хотя прежде уделяла относительно мало внимания внешности.

— Он прикончит тебя, — прошептал голос.

— Кто?! — воскликнула королева и оглянулась. — Кто это? Кто говорит?

Консеттина обнаружила, что тяжело дышит. Она подумала, что надо бежать из комнаты, но сначала, разумеется, отшвырнуть прочь это ожерелье.

Однако взгляд ее снова приковало отражение в зеркале; внезапно там, за стеклом, возник какой–то черный дым. Он окутал женскую фигуру и полностью скрыл ее.

Дым поднимался, постепенно рассеивался, и женщина снова увидела свои ноги, потом появились бедра, живот, грудь, плечи и шея…

— Надень его! — настаивал голос, но Консеттина едва слышала эти слова, потому что глаза у нее полезли на лоб от ужаса. Дым рассеялся, и ее отражение снова было четко видно.

У тела не было головы — кровь хлестала из обрубка шеи, и эта картина выглядела настолько правдоподобно, что женщина, задыхаясь, подняла руку, чтобы прикоснуться к подбородку, почувствовать, что ее голова на самом деле на месте.

Не думая о том, что делает, Консеттина надела цепь и защелкнула замок, быстро натянула сорочку, нырнула в постель и укрылась одеялом с головой. Все это время она напрягала слух в страхе снова услышать загадочный шепот.

Наконец ей удалось убедить себя, что на самом деле не было никакого призрачного голоса, не было и реалистичного отражения в зеркале. Она говорила себе, что ожерелье спасет ее, будет напоминать ей, что во время встреч с королем Ярином нужно брать инициативу на себя.