— Это я, Сим. Это я, — сказала она и взяла его за руку. — Я спрошу тебя кое о чем очень важном.

Пальцы Шульмана медленно подрагивали. Симоне понимала, что он видит ее; вдруг его глаза закатились, рот напрягся, а жилы на висках страшно набухли.

— Ты отвечал, когда мне позвонил Беньямин. Помнишь?

Эрик, у которого на груди были электроды Шульмана, видел на экране, как часто бьется его собственное сердце. Ноги Шульмана подергивались под простыней.

— Сим, ты меня слышишь? — позвала Симоне. — Это Симоне. Ты меня слышишь, Сим?

Его зрачки вернулись на место, но тут же скосились. В коридоре у двери послышались быстрые шаги, какая-то женщина что-то крикнула.

— Ты отвечал по моему телефону, — повторила Симоне.

Он еле заметно кивнул.

— Это был мой сын, — продолжала она. — Беньямин звонил…

Его ноги снова задергались, глаза закатились, язык вывалился изо рта.

— Что сказал Беньямин? — спросила Симоне.

Шульман сглотнул, медленно двинул челюстями, веки опустились.

— Сим? Что он сказал?

Он покачал головой.

— Ничего не сказал?

— Ничего… — просвистел Шульман.

— Что ты сказал?

— Не Бенья… — выговорил он почти беззвучно.

— Он ничего не сказал? — спросила Симоне.

— Не он, — сказал Шульман тонким испуганным голосом.

— Что?

— Усси…

— Как ты сказал? — переспросила Симоне.

— Юсси звонил…

У Шульмана задрожали губы.

— Откуда он звонил? — подсказал Эрик. — Спроси, откуда звонил Юсси.

— Где он был? — спросила Симоне. — Ты знаешь?

— Дома, — тонким голосом ответил Шульман.

— Беньямин тоже был в доме?

Голова Шульмана перекатилась набок, рот ослаб, кожа на подбородке сложилась в складки. Симоне нервно посмотрела на Эрика — она не знала, что делать.

— Лидия была там? — спросил Эрик.

Шульман глянул вверх, зрачки скосились в сторону.

— Лидия была там? — повторила Симоне.

Шульман кивнул.

— Юсси говорил что-нибудь о…

Шульман тонко застонал, и Симоне замолчала. Она погладила его по щеке. Внезапно он взглянул ей в глаза, совершенно отчетливо спросил:

— Что случилось? — и снова провалился в кому.

Анья вошла в кабинет комиссара и молча протянула ему папку и чашку грога. Он посмотрел на ее круглое розовое лицо. Анья не улыбнулась ему, что было на нее не похоже.

— Ребенка идентифицировали, — коротко пояснила она и ткнула пальцем в папку.

— Спасибо.

Ненавижу две вещи, подумал Йона, глядя на коричневую картонную папку. Во-первых, когда заставляют бросать дело, уходить от неидентифицированных тел, ненайденных насильников, грабителей, безнаказанных побоев и убийств. А во-вторых — противоположное: когда нераскрытые дела раскрываются. Потому что когда находишь ответ на старую загадку, он редко оказывается таким, как тебе хотелось.

Йона открыл папку и стал читать. Тело ребенка, найденное в саду Лидии Эверс, принадлежало мальчику, убитому в возрасте пяти лет. Причиной смерти стал, по-видимому, перелом темени вследствие удара тупым предметом. Кроме того, на скелете обнаружено множество заживших и полузаживших повреждений, указывавших на многократные жестокие побои. «Побои?» приписал судебный медик, поставив вопросительный знак. Побои такие жестокие, что стали причиной перелома костей и трещин в скелете. По всей видимости, избиению тяжелым предметом подвергались в первую очередь спина и плечи. Кроме того, плохое состояние костей свидетельствовало о том, что ребенка морили голодом.

Комиссар немного посидел, глядя в окно. К этому он так и не смог привыкнуть. Он говорил себе: в день, когда я привыкну к таким вещам, я перестану быть комиссаром уголовной полиции. Йона запустил руки в густые волосы, с трудом сглотнул и снова вернулся к чтению.

Итак, ребенка идентифицировали. Его звали Юхан Самуэльссон, родители заявили о его пропаже тринадцать лет назад. Мать, Исабелла Самуэльссон, по ее собственным словам, находилась с сыном в саду, когда в доме зазвонил телефон. Она пошла в дом одна и за те двадцать-тридцать секунд, пока она поднимала трубку и удостоверялась, что на том конце ей никто не отвечает, ребенок пропал.

Юхану было два года, когда он пропал.

Ему было пять, когда его убили.

После этого его останки десять лет лежали в саду Лидии Эверс.

От запаха грога, поднимавшегося от чашки, вдруг затошнило. Йона встал и приоткрыл окно. Глянул вниз, на внутренний двор управления: пустой мокрый асфальт, деревья у ограды растопырили ветки.

Лидия держала ребенка у себя три года, подумал комиссар. Три года хранила тайну. Три года побоев, голода и страха.

— Йона, с тобой все нормально? — спросила Анья, просовывая голову в дверь.

— Поеду поговорю с родителями.

— Это может сделать и Никлассон.

— Нет.

— Де Геер?

— Это же мое дело. Поеду…

— Понятно.

— Можешь пока проверить несколько адресов?

— Ну конечно могу, милый, — ответила она с улыбкой.

— Это касается Лидии Эверс. Я бы хотел знать, где она жила последние тринадцать лет.

— Лидия Эверс? — повторила Анья.

Йона с тяжелым чувством надел меховую шапку, зимнюю куртку и отправился сообщить Исабелле и Юакиму Самуэльссонам, что их сына Юхана, к сожалению, нашли.

Анья позвонила ему, когда он проезжал через шлагбаум.

— Быстро ты. — Комиссар постарался, чтобы это прозвучало весело, но у него ничего не вышло.

— Сердце мое, я как раз с этим работаю, — прощебетала Анья.

Он услышал, как она вздохнула. Стая черных птиц поднялась с покрытого снегом поля. Йона заметил их краем глаза, они показались ему тяжелыми каплями. Он вспомнил две фотографии Юхана, лежавшие у него в папке, и ему захотелось громко выругаться. На одной фотографии был изображен хохочущий во весь рот лохматый парнишка в костюме полицейского. На другой — остатки костей, разложенные на металлическом столе, аккуратно снабженные бирками с номером.

— Вот дерьмо, — буркнул он себе под нос.

— Ну ты!

— Извини, Анья, тут просто другая машина…

— Ладно, ладно. Но вообще я не люблю, когда ругаются.

— Да, я знаю, — устало сказал Йона. Спорить у него не было сил.

Кажется, Анья наконец поняла, что ему не до шуток, и доложила ровным тоном:

— Дом, где нашли останки Юхана Самуэльссона, — это дом родителей Лидии Эверс. Она в нем выросла, это ее единственный адрес.

— Семьи у нее нет? Родители? Братья, сестры?

— Погоди, прочитаю. Вроде нет… Отец неизвестен, мать умерла. Кажется, она не слишком долго воспитывала Лидию.

— Братьев-сестер нет? — снова спросил Йона.

— Нет, — ответила Анья, и он услышал, как она шуршит бумагами. — Хотя подожди, — воскликнула она. — У нее был младший брат, но он, кажется, умер совсем маленьким.

— Лидии тогда было… сколько ей тогда было лет?

— Десять.

— Она всегда жила в этом доме?

— Я так не говорила, — возразила Анья. — Она жила в другом месте, даже несколько раз…

— В каком? — терпеливо спросил Йона.

— Уллерокер, Уллерокер, Уллерокер.

— В психушке?

— Это называется психиатрическая клиника. Но в общем — да.

Йона свернул на узкую дорогу в Сальтшёбаден, где все еще жили родители Юхана Самуэльссона. Он сразу увидел их дом — кирпично-красный дом восемнадцатого века с двускатной крышей. В саду стоял ветхий домик для игр, за холмистым участком угадывалась тяжелая черная вода.

Комиссар провел ладонями по лицу, прежде чем вылезти из машины. Как он все это ненавидел. Обочина выровненной граблями гравийной дорожки аккуратно выложена булыжниками. Йона подошел к двери и позвонил, подождал, еще раз позвонил. Наконец за дверью послышался чей-то голос:

— Открываю!

Щелкнул замок, и девочка-подросток распахнула дверь. Глаза накрашены черными тенями, лиловые волосы.

— Здравствуйте, — удивленно сказала она и уставилась на Йону.