– Баль! – Голос Лируда был глухим и слабым, но Марик был уверен, что каждое слово ловится ушами зрителей, как сверкающая песчинка в долбленке пальцами мойщика золота. – Баль. Это локон с головы Лиди, лучшего воина нашей деревни, отца вот этого парня. Когда он уходил последний раз, то попросил меня об одолжении. Лиди попросил меня, чтобы я представил Единому будущего воина – Марика из рода Дари.

– У него нет меча! – выкрикнул староста.

– Он добудет себе меч, – сказал Лируд.

– Только воин может добыть себе меч. Тот, кто только собирается стать воином, должен получить оружие при посвящении! – не унимался староста. – Меч должен быть подарен старшим рода или выкован заново! А кузнеца у нас в деревне нет. А в соседней деревне кузнец не возьмется, а…

– Замолчи, Багди, – поморщился Лируд, и староста вдруг испуганно замычал, пытаясь расковырнуть сомкнувшиеся губы толстыми пальцами. – Хотя бы до завтрашнего утра избавь достойных жителей нашей деревни от глупых слов. Или ты не знаешь, что даже десятилетним мальчишкам не требовалось посвящения в воины, чтобы стать ими, когда на деревни баль накатывались сайды или риссы? А много ли посвященных воинов было среди тех бальских женщин, что обороняли сторожевые башни баль в прошлые годы? Ты-то хоть объясни это нашему умнику! – раздраженно обернулся Лируд к оторопевшему колдуну. – Ладно.

Старик махнул дрогнувшей рукой и бросил прядь волос Лиди в огонь. Не заметил Марик колдовства. Ни губы у старика не шевельнулись, ни пальцы не щелкнули, а только пламя на мгновение взметнулось едва ли не выше окружающих поляну сосен. Судорожным вздохом ответила толпа жителей деревни. Переступили с ноги на ногу молодые воины.

– У меня нет меча, парень, – сказал Лируд. – Но реминьский кузнец Уска из рода Барида сделает для тебя меч. Должен он мне. Не денег, но дело должен. Скажи, что я попросил. Найдешь его в четырех днях пути от впадения Мглянки в Ласку. Вверх по течению пойдешь. За желтым утесом он живет – поднимешься на него и крикнешь.

– Мне… – Марик судорожно сглотнул. – Мне нечем заплатить.

– Есть чем, – улыбнулся Лируд, и Марик вдруг почувствовал, что старик умирает. Остаток жизни, растянутый мудрецом на последние четыре года, истончился до толщины волоса. – Отработаешь. Уска не берет работников, – скажешь, что обет возьмешь на себя: дело, которое он назначит. А если упрется кузнец, попроси Анхеля слово замолвить.

– Кто это – Анхель? – не понял Марик.

– Тот, кто может уговорить Уску, – с трудом выговорил Лируд, почти закатывая глаза и кусая губы. – Он тоже мне должен…

– Когда мне идти? – прошептал Марик.

– Теперь и иди, – ответил старик и умер.

Глаза его закатились, под оханье женщин и крики детей кровь побежала из ноздрей и уголков рта, но Лируд удержался на ногах и, качнувшись, двинулся к костру уже знакомым многим, внушающим ужас шагом. Сотни глоток выдохнули одновременно, раздался плач, но уже через мгновение толпа повалила прочь. Никогда еще живой человек не превращался в движущегося мертвеца на глазах целой деревни, не валясь с ног. Никогда еще мертвец сам не всходил на погребальный костер.

«Он оказался сильнее даже этого колдовства!» – подумал Марик, оглянулся на замерших у тусклых клинков растерянных ровесников и побежал к избе, чтобы собраться в далекий путь. Не ощутил он радости от обряда – только ветер почувствовал. Ветер перемен.

– Ну и как, рыбачок? – ровно через две недели словно ударом хлыста обжег голос. – Все разглядел?

Марик вздрогнул, обернулся, чувствуя, как краска заливает щеки и сердце выпрыгивает из груди, но тут же замер вновь – как стоял, окаменев, долгие мгновения, когда, высматривая под кустами рыбу, увидел на мелководье танцующего речного духа. Именно духа – вряд ли кто-нибудь смог бы разубедить баль в пришедшей на ум догадке, – хотя никогда Марик не встречал не только духа или иной колдовской твари, но даже и магии никакой не видел, исключая легкий дождичек, на который у деревенского колдуна пота уходило вдвое от влажного прибытка с неба. Дух – кто же еще! Ведь не может человек летать над водой, едва касаясь ее пальцами ног, не может изгибаться в неминуемом падении, но не падать, не может так двигаться, что движения сливаются в неразличимые вихри. Тут и деревенский староста речи бы лишился, и вовсе не по предсмертному велению мудреца Лируда. А уж если бы враг подобрался в такое мгновение – тут и закончился поход будущего воина за полагающимся ему мечом.

Вот только не походил незнакомец на врага. Хотя кто может угадать врага или друга в незнакомце? Мгновением раньше за спиной, а теперь уже перед лицом Марика стоял воин ремини и презрительно улыбался. Настоящий ремини – ростом ниже среднего, с темными, с зеленой искрой, длинными волосами, черными большими глазами, в темно-зеленых рубахе и портах. Воин, а не охотник – пусть даже румяный, невысокий и полный, почти толстый, – потому что кроме лука в руках на поясе у него висел то ли короткий меч, то ли тесак в кожаных ножнах, а копья или дротика не было вовсе. Кто же охотится с мечом? Без копья в лес вовсе соваться не следует: и ту добычу, что с луком добудешь, от крупного зверя не убережешь. Другое дело, что добыча разной бывает. Не самому ли Марику пришла пора в учет пойти? И хоть вполсилы натянутая тетива тугого реминьского лука насмешливо подрагивала и стрела смотрела в воду, но твердый взгляд толстяка ясно давал понять – явный недостаток удачи случился у его встречного. Как он сумел подойти так близко? Ни один зверь не мог подобраться неслышно к Марику!

– Такушки-такушки, – нараспев продолжил воин, неуловимо коверкая бальские слова. – Судя по перьям и меховым лоскуткам, украшающим одежду, ты, дорогой мой, с юга, хотя личина и стать у тебя сайдские. Старшим в доме стал четыре года назад, значит, потерял отца, успел взять трех медведей, чему я никогда не поверю, а также пяток волков, в чем позволь мне тоже усомниться, и другого зверя без счета, но все еще не воин, хотя лет тебе уже полторы дюжины. Впрочем, ты ведь не убил ни единого врага? Или у баль в воины посвящают без испытаний? Да-да. Припоминаю. Танцы вокруг костра… Значит, еще и не муж? Детей, выходит, тоже нет? И плоти девичьей отведать тоже не успел? Или как? По хвосту белки, который ты прицепил над правой ключицей, надо думать, что нет. Голову сломаешь, пока все эти бальские мозаики выучишь! Лучше бы ты, парень, грамоте обучился, чем столь никчемному ремеслу! Лоскутки к курткам, если блажь такая мужчине в затылок вдарит, должны женщины пришивать. Пришивать – да колдуна деревенского кликать, дабы мужа от недоумства излечить. Хотя ведь нет у тебя никого? И колдуна позвать некому? Нет, все-таки не понимаю я, зачем каждому встречному являть собственную подноготную! Можно было бы еще и имя выкрикивать на ходу. Или у тебя язык к нёбу присох? Ну что делать с тобой, блуждало чужеземное? Получается, сразу скажу, постыдная история! Ведь ты – сын погибшего воина, сам почти воин, но тем не менее позволяешь себе подглядывать за купающейся женщиной! Или куртка на тебе чужая, лоскутки все эти и шкурки – не твои, и ты не почти воин, а малец – хоть и горячий, но неразумный?

Марик, чувствуя, что на лбу выступили капли пота, судорожно дернул подбородком, оглянулся. Словесные кружева, что неторопливо и с наслаждением выплетал толстячок, сложились в его голове в неразличимый узор, отчего в висках застучала недостойная бальского воина злость. Между тем утренний Аилле уже начал разгонять тени среди кустов, далекие Сеторские горы окрасились розовым, мель блеснула рябью ярких лучей, но от речного духа уж и всплеска не осталось. Сгинул он, исчез, растаял, как колдовской морок. Или его этот розовощекий спугнул? Как он смеет насмехаться над незнакомым человеком? Эх, не заберись Марик за последние две недели так далеко в чужие земли – не вытерпел бы, наказал за насмешку, тем более что, как бы ни был тих и удачлив этот упитанный ремини, не может он оказаться быстрее сына Лиди! Не стоит ли отнять лук да тетиву на нос ему намотать? А вдруг он из нужной деревни? По всему выходит, что недалеко уже до реминьского поселка осталось! Не тот ли утес возвышается в отдалении над заросшим кустами берегом? Или поостеречься? Обидишь местного – все тогда кувырком полетит!