Айра с трудом сползла с лошади, но Лега сына ей не отдал и отнес Тира наверх сам. Айра вслед за ним по ступеням почти ползла. Очень бы удивился воин, если бы увидел, как хмель слетел с колдуньи, едва закрылась за ним дверь. Она тут же метнулась к спящему сыну, долгие мгновения гладила его лицо, прислушивалась к дыханию, затем начала собираться. Застегнула перевязь, вставив в нее оба меча – прямой гиввский и кривой, подарок Чаи. Повесила на пояс нож, набросила на плечи мешок с запасом еды на пару дней, выудила из-под ложа черный осколок и сунула его в сапог. Затем подхватила одеяло и завязала его концы узлом, чтобы нести Тира. Поймала пальцами конец стягивающих горло нитей и рванула их в стороны. Словно пакля вывалилась у нее из ушей. Струна, стягивающая руки и ноги ее, лопнула. Молния ударила в голову и загрохотала, изгибая в напряжении кости. Упала Айра на колени, хрипя и отплевываясь кровью. Затем поднялась, размазала кровь по лицу и рукам, натянула стеганый рваный халат и села ждать. Сила к ней вернулась. Окатила валом до ночного неба, но не сбила с ног, а покорно замерла возле них.

Ждать пришлось недолго. В стороне замка замелькали факелы, раздались крики и зазвенело оружие. Во дворе что-то закричал Зеес, ворота распахнулись, и сотня выкатила на улицу.

– Десяток воинов остались в здании, – прошептала Айра, стоя возле узкого окна, и сама же добавила: – А также Зия, Ноя, Айдара, Зерта и Чая. Пожелаю им крепкого сна.

Тир заворочался на ложе и засопел, сжимая маленькие кулачки.

– Не спеши, – прошептала Айра, оглянувшись. – Подожди, мой мальчик. Уже скоро.

Она сплетала сонное заклинание ровно до того мгновения, пока по улице мимо особняка не пошли первые мертвые. Порубленные мечами и пронзенные копьями, на северо-восток из Дуисса потянулись первые, кто не сумел пережить эту ночь. Значит, и Айре пришло время прощаться с Дуиссом, власть над которым захватывал Лек. Старый тан, Кирас и братья Лека неминуемо должны были стать юрргимами и погибнуть.

«Прощай», – прошептала Айра ночному городу, в очередной раз обливающемуся кровью.

– Прощайте, – прошептала Айра провалившимся в глубокий сон сторожам. – Прощай, – бросила последний взгляд в сторону крепости и удивилась сама себе, словно вместе с последней шаманской плетью выдернула из себя и незаживающую боль. Даже обиды не осталось в сердце.

Сонный Тир приник к матери, толстый халат запахнулся поверх его спины, превратив Айру в нелепого толстяка, вымазанного в крови. Тяжелая воротина заунывно заскрипела за ее спиной, и колдунья влилась в ряды бредущих на северо-восток мертвецов. Туда же, куда призывал неизвестный чужой голос сердце ее маленького сына.

Непривычно было Марику в ладье плыть. И в лодке-то сидеть не приходилось: к чему были лодки на Мглянке, которая и полсотни локтей не достигала в самом широком месте, а уж в ладье днище сапогами топтать – вовсе чудным делом показалось. Хорошо, хоть плавать еще в отрочестве научился, омуты мглянские на спор переныривал, а то вовсе бы покой потерял, прочувствовав, что не один десяток локтей зеленоватой глубины под килем. Деревяшка под ногами, а под ней пропасть непроглядная. Впрочем, в первый же день привык Марик к реке, да и как было не привыкнуть – ведь ладили репты с рекой: каждый поворот ее знали, каждую мель именем окликали. Да и река ладью несла течением бережно и не спорила с веселыми потешками, которыми нетерпеливые репты каждый взмах весел отмечали, каждое хлопанье паруса значили. В первый же день привык к реке и ладье Марик, а на второй – заскучал, хотя от берегов, лесами непроходимыми заросших, глаз не оторвать было. Но уж больно томиться молодое тело в бездействии не хотело, а мечом или глевией на корме размахивать – ни теснота, ни взгляды рептские прищуренные не позволяли, хоть и рассматривали они большей частью тот морок, что Кессаа на Насьту накинула. Видно, не одному Вегу стройная дучка на глаз легла.

Заскучал Марик, но Смакл быстро разглядел, что неймется безусому баль, – сначала рявкнул пару раз, чтобы тот ладью не раскачивал, от борта к борту мечась, а потом схитрил, хотя уж никак хитрость к простодушной, хоть и внушительной, рептской физиономии не подходила. Сказал, что ни один баль больше полудня на веслах не выдержит. Один из рептов тут же побрел на нос палить в крохотной жаровне уголь для скорого перекуса, а на свободное место плюхнулся разгневанный Марик. И вправду, не сразу он ритм поймал, не сразу понял, как одним вдохом и одним выдохом с прочими гребцами дышать, но уж как поймал – даже Смакл крякнул ввечеру, глядя на вздувающиеся крепкими мускулами плечи юнца.

– Прямо скажу, удивил ты меня, парень. Только одно в голову приходит: что с отрочества тебя заставляли валить лес или руду в Сеторских горах колупать, но кормили при этом, как тана какого-нибудь!

– Тана не тана, а от обычной доли рептского гребца я бы не отказался, – довольно отвечал Марик, чувствуя, как приятная тяжесть разливается по натруженному телу.

Так и пошли, побежали, понеслись над водой первые летние дни. Звенели птичьим гамом берега Ласки, трепетал парус, когда ветер был попутным, вздымались весла, вглядывался в повороты русла Смакл, теребя отполированную до блеска рукоять рулевого весла, сутулился на краю скамьи несчастный Насьта в платье Оры, молчала, опустив тонкую руку в воду, Кессаа. О чем она думала, к чему прислушивалась? Никак не мог угадать этого Марик, взрезая зеленую воду деревянным веслом. Раз или два в день Смакл приказывал приставать к берегу для короткого отдыха, стараясь использовать для стоянки крохотные островки, однако ночью ладья неизменно оставалась на течении, цепляясь якорем за какую-нибудь отмель.

– Береженый – не обожженный, – приговаривал Смакл и радовался полнеющей Селенге, которая раскатывала серые отсветы над темной гладью реки. – Тут ведь уже не реминьские места, да и не бальские еще. Леса дикие – кто их знает, кто после напасти, что на Оветту накинулась, смог через нижние топи в сеторские леса перебраться? Нет, тот, кто спит вполглаза, – спит и просыпается, а кто в оба глаза уснуть норовит, так и вовсе не обязательно проснется!

Так или иначе, но за неделю речной дороги ничто не насторожило крепкого репта, да и Кессаа, как показалось Марику, в полусне-полуяви эту часть пути провела. Только когда бурыми скалами ощетинились берега Ласки да сама река сдвинулась в тугой бурлящий жгут, очнулась сайдка, прищурилась, словно высматривала на берегу кого.

– Навались! – заорал Смакл, и гребцы, уже без Марика, которого кормчий отправил отдыхать перед опасным местом, начали загребать к реминьскому берегу и, как показалось баль, едва успели вырваться из плотного потока, который будто срывался с привязи и с ревом устремлялся в месиво острых камней и кипящей воды. – Вот! – крякнул Смакл, когда ладья ткнулась носом в заводь, тихой которую нельзя было назвать лишь по причине близких порогов. – Сладили! Только разве это работа? Вот когда вверх выгребаешь – тогда да, хоть и посудинка без груза идет! Что ж, половина пути, значит, за нами.

– Подожди! – первой спрыгнула на илистую гальку Кессаа. – Дай осмотреться. Что-то запах мне не нравится.

– Запах?

Смакл шумно втянул ноздрями речную сырость, сплюнул.

– Осматривайся, времени вдосталь. Сейчас будем ладью разгружать, тут пять сотен локтей до каменной лестницы: пока перетаскаем, пока ладью перенесем, пока опять погрузимся – там уж и вечер. А другой дороги в обход порогов нет. На противоположном берегу и пристать-то не получится, я о тропе уж и вовсе не говорю. Так ты и девчонку с собой потащишь? Или она у тебя не только хозяйка молчаливая, но и лучница?