– Иди, – прохрипела девчонка, падая на руки Зиди.

А впереди зашевелилась, забугрилась сама земля. Словно огромные мыши забегали под каменным ковром, складывая его в волны, сминая в складки.

– Иди же! – в отчаянии повторила Рич. – Беги!

И Зиди побежал. Не был он моряком. Никогда не вставал на палубу не то что в ладье, лодкой не баловался! Не удержался бы на ногах в качку, да и по деревьям не бегал уже с юности, а тут словно молодость вспомнил. Камень дрожал под ногами, невидимая рука то поднимала мгновенно взмокшего воина, то опускала его. То ли вой, то ли стон стоял в воздухе, или урчание взбесившегося зверя, который пожирал сам себя, но лес приближался с каждым шагом. Зиди влетел в иччу с разбега, подняв легкое тело Рич над головой, и даже не почувствовал боли от колючек. Остановился у первых деревьев и, прижав к груди замершую девчонку, обернулся.

Второй круг Суйки больше не существовал. И вправо и влево земля горела, расколовшись на части, словно невидимая хозяйка выложила на раскаленную плиту тесто, да перестала за ним смотреть, только посекла его на куски, чтобы сгорело быстрее.

В оставленных за спиной воротах стояла хрупкая фигурка. Показалось Зиди или нет, только вглядываться он не стал. Развернулся и шагнул под покров леса. Но одно успел заметить: не стало меча за поясом, только нож.

«Вот и щетину сбрею», – отчего-то подумал баль.

В середине схватки, когда скулящие, алчущие живой плоти тени наконец почувствовали, что противник с легкостью или нет, но кромсает их на части, рвет их кожистые или бесплотные тела, жжет их пламенем и обращает в прах, Айра поняла, что боится только одного – безумия. Она вовсе не чувствовала себя неуязвимой. Одежда уже была посечена то ли зубами, то ли когтями, то ли хлыстами стремительного противника. Вот и ожоги появились, и обморожения, и ссадины превратились в раны, и жезл раскалился в руке, грозя разлететься в щепу.

Но в этой схватке Айра могла проиграть только самой себе. Бой пьянил ее. Рычание, с которым она начала схватку, обратилось торжествующим хохотом, а сама она, вместо того чтобы двигаться по отчетливым следам беглецов, рвалась в самую гущу противника, размахивала жезлом и растопыренными пальцами, выкрикивала заклинания и, не вполне понимая, что творит, жгла, рвала на части, секла ветром, била молниями мерзость, что окружала ее плотным кольцом.

Внезапно Айра замерла. Так бывает, когда знания воина или колдуна достигают определенной полноты, и он поднимается ступенью выше. Там, на следующей ступени, он опять почувствует себя неучем и неумехой, но чтобы туда подняться, нужно стать всесильным на низшей ступени и понять силу обретенную.

И Айра поняла.

Она поняла, что сражается с одним противником, который не воинов шлет в схватку с неведомой гостьей, а клочья самого себя. И она помогает ему, рассекая его клочья на части, тем самым увеличивая рать собственных врагов. Она поняла, что ее враг абсолютно безразличен к ней, и жажда крови и ненависть, которая рвется наружу из порождений тьмы – это отражение страха, ненависти и жажды самой Аиры. И еще поняла колдунья, что она не враг этому противнику, но и союзником его не будет никогда.

Она прочитала заклинание перемены, застыла на долгое мгновение, как и сгрудившаяся в кольцо нечисть, и с великим трудом сломала это заклинание, но только для себя. Сунула жезл за пояс, прочитала заклинание маски и расплылась в полумгле, сама обратилась черной тенью с извивающимися хлыстами вместо рук.

Запустила руку, которая для нее все-таки осталась рукой, за пазуху и сняла прилепленный меж маленьких крепких грудей липкий шарик плода молочной травы. Еще летом его сорвала и носила полгода на теле, только не думала, что пригодится. Пот ее, страх ее, голос ее впитал спящий росток. Пришла пора ему послужить хозяйке. В тот самый миг, когда заклинание перемены начало гаснуть, Айра бросила шарик в толпу нечисти. Зацепились тонкие крючочки за могильные лохмотья, и сразу же ближайшая тварь обратилась Айрой. Исчезло кольцо теней. Обдав настоящую Аиру холодом и тленом, они ринулись на обманку. Растоптали ее, разорвали в клочья, но в том и секрет молочного орешка – тверд он как камень. Можно сорвать его с одежды, но растоптать не удастся. Тут кузнец с молотом нужен. А уж если кто другой коснется его одеждой или шкурой звериной, тем более в толпе и давке, так он тут же новое прибежище отыщет. Смотришь, мгновения не прошло, одну обманку разорвали, а в куче оскаленных рож новая появилась. И снова вся стая рвет противника.

И еще одно поняла Айра, когда уже подошла к стене храма и вслед за Рич провела рукой по холодным камням, – ничего эта стена не дает. Совсем ничего не дает, но многое позволяет. Так копье Сади, которое принимает в руки очередной конг, ни силы ему не прибавляет, ни магией не наделяет, не дарит прозорливость и ум, но позволяет ему быть конгом. Дает такое право, уверенность в правоте – не больше, но и это немало.

Грустно стало колдунье. Она даже не оглянулась на развилку мертвых улиц у холма, где нечисть продолжала уничтожать сама себя, на самом деле не принося себе ни малейшего урона. Айра шла по следам непонятного воина баль и странной девчонки, которая все больше казалась ей похожей на нее саму. Она была очень слаба, много слабее Аиры. И не только потому, что никто не учил магии эту сумасшедшую танцовщицу храма Сади, не только потому, что была она вымотана то ли испытаниями, то ли странной ворожбой со смертью, которую Айра почувствовала еще на входе в Суйку. Она слабее горела. Она была как свет звезды в сравнении с обжигающим пламенем костра.

На мгновение Айра подумала, что для сравнения костра со звездой надо бы приблизиться к звезде, но тут же отвлеклась. На южном выходе из Суйки вновь начиналась какая-то странная ворожба. Что же это за враг, который заставляет ворожею забыть даже то немногое, что она успела почерпнуть из манускриптов и некоторых наблюдений? Что это за враг, в оскаленный зев которого мечутся не только сила, но и дух ворожеи? Что же это за враг, если неумеха в отчаянии сумела призвать стихии природы?

Когда Айра добежала до последних ворот, огромный болотный течень уже был мертв. Куски его тела покрывали полосу от скал, окаймляющих темную падь до берега моря. Земля дымилась, и встать на нее было невозможно. Колдунья пригляделась и увидела в кустах силуэт баль. Он уходил, унося на руках девчонку.

«Ну вот, – подумала Айра. – Теперь можно и отдохнуть. Подожду, пока дорожка остынет, а то сапожки испорчу. Пусть теперь Смиголь поупражняется против этой девчонки. Хотя что от нее осталось? Не соперница она мне теперь, не соперница».

Айра присела у арки, протягивая озябшие руки к земляному жару, и внезапно подумала, что смотрит вслед беглянке, как смотрит воин вслед малолетнему сыну врага, которого сейчас можно раздавить пальцем, но через некоторое время не победишь и мечом.

– А это мы еще посмотрим, – зло прошептала колдунья.

Смиголь все делал обстоятельно. Его отец, который был удачливым рыбаком, с детства приучил крепыша сына к тому, чтобы перед выходом в море не торопясь проверить – на берегу каждый узелок снасти, каждый шов в корпусе ладьи, запасы пищи и воды, нитки и запасной парус.

Перемерить, сколько веревок в бухтах, а сколько в мотках. Пересчитать амулеты для морских демонов и прочитать нужное количество раз наговоры для удачи и попутного ветра. Эта неторопливость исчезала в море. Там все делалось очень быстро, хотя и не менее надежно.

Таким Смиголь и вырос: неторопливым и быстрым, обстоятельным и умеющим действовать без лишних раздумий. А уж когда отец заметил, что от наговоров, произнесенных сыном, действительно польза случается, тут-то рыбацкая доля белоголового молодого сайда и закончилась. В дом к рыбаку пришел Синг. Отец попытался протестовать – не хотел он в сыне видеть храмового служку, – но полтора десятка золотых мгновенно склеили ему рот.

Постепенно Смиголь вошел во вкус новых занятий. Его обстоятельность сослужила ему хорошую службу. То, что приходило к Тируху в виде удач и догадок, то, что бурлило у Аиры в крови, Смиголь осваивал благодаря усидчивости и собственным, не таким явным, но не менее действенным талантам. И вот теперь он вел себя так, как будто собирался выйти в море. Но не с отцом, а в одиночку. Его даже присланные Арухом воины не заинтересовали. Он договорился с десятником, что позовет их, когда потребуется помощь, и приступил к подготовке.