Может не может, а стук копыт сотник услышал первым. Поднял руку, чтобы спешившиеся воины в седла взлетели. Тронули коней, выстроились у ближних скал стрелки с взведенными самострелами. Обнажили мечи лучшие мечники. Подал коня вперед сотник, и тут же брови удивленно поднял. Свои же, скирские доспехи в просвете зимнего леса блеснули. Правильно молвил Ирунг: сотня Седда Креча, лучшие воины навстречу коней торопили. Почти всех их по именам сотник знал, одного он понять не мог, отчего их старик маг ведет? И не слишком ли хорошо держится он в седле? Да и почему под седлом у него один из лучших жеребцов Скира, к которому Седд даже конюха не подпускал.

– Стой! – заорал сотник, подняв руку над головой.

Вскинули самострелы стрелки. Замерли с обнаженными клинками мечники. Дело невиданное, чтобы своих в крошево сечь, но всякий воин в голове держит, что, если и случится такая незадача, нападать ли нет, случай рассудит, и оборониться всегда надо суметь.

– Стой, – повторил сотник и еще дальше из плотного строя выехал.

Такая уж судьба у всякого среднего командира – собственной грудью первую стрелу пробовать и твердо знать: место твое займет лучший десятник.

Сгрудилась сотня Седда Креча на дороге. Неправильно сгрудилась, кучей. Значит, не собирается силой пробиваться к храму, а если не собирается, тогда можно и поговорить со странным предводителем отряда.

– Закрыт проход! – зычно выкрикнул сотник. Поднял в ответ руку старик, оседлавший коня тана Креча, властно, не по немощному поднял. Оставил воинов своих порядки править, а сам навстречу сотнику выехал.

– Закрыт проход! – так же громко повторил сотник, хотя старик уже на длину копья приблизился.

– Для кого? – знакомым голосом спросил старик.

– Для всякого, – твердо ответил сотник и добавил для острастки: – А для Седда Креча пуще других.

– Чем же не угодил Седд Креча конгу? – снова знакомым голосом удивился старик.

– Если бы прибыл сюда, так не угодил бы тем, что приказа конга ослушался, на Гивв не пошел, – без запинки выпалил сотник. – А если нет его с вами, так нечего и языками об этом шлепать.

– Даже и не соображу сразу, что тебе, сотник, сказать, – отчеканил старик, выпрямился в седле, плечи расправил и одной рукой морок с личины сдернул.

– Тан Креча! – с дрожью, но упрямо повторил сотник. – Имею приказ к храму тебя не пропускать! Если прорываться станешь, имею приказ рубиться с тобой! Если развернешь коней, одумаешься и на Гивв все-таки пойдешь, преследовать тебя приказа не имею.

– Хороший командир у вас, воины! – обернулся Седд Креча к стрелкам, что самострелы не опустили, но растерянности место на лицах нашли. – Понимает ведь, что срублю одним взмахом, а честь блюдет!

– Честь дороже жизни, – ответил тану сотник. – Жизнь чужой рукой отнять можно, а честь только собственной.

– Что ж, – вздохнул Седд. – Раз уж мы о чести заговорили, давай тогда законы Скира вспомним. И чужая воля способна честь порушить. Правда, жизнь отнятую не вернешь, а честь восстановить можно. Вот только жизнь для этого придется у того, кто на честь покусился, забрать. Или свою отдать. Прав ты, сотник. По-всякому честь дороже жизни выходит.

– Яснее говори, тан, – упрямо наклонил голову сотник. – Я спорить с тобой не стану. Не было приказа спорить. А законы скирские и сам знаю.

– Это хорошо, – процедил Седд Креча, распустил шнуровку плаща, ухватил двумя руками за ворот кольчуги, напряг скулы и рванул стальную одежку в стороны, разорвал до грудины, словно кожушок плетеный на морозе распахнул.

– Кому вызов бросаешь? – с хрипотцой спросил сотник.

– Димуинну, тану Ойду и конгу Скира! – выкрикнул Седд Креча. – За то, что на дочь мою, не признанную, но по крови единую, покусился. За то, что опозорить пытается дом Креча перед другими домами. Смертного боя хочу с конгом!

– Сотню свою здесь оставь, – с облегчением выдохнул сотник. – Одного пропущу к храму. Воины закон знают – никто не остановит сайда с разодранным воротом.

Раздался строй в стороны. Опустили стрелки самострелы. Подал коня вперед тан Креча, и в это мгновение со стороны храма долетел до дозора истошный вой. Не звериный, не человеческий. Что не перенести нельзя, не измыслить. Заржали кони, некоторые на передние колени попадали, кое-кто из воинов в седлах не удержался. Половина стрел из опущенных самострелов мерзлую землю посекла, чудом никого не поранила.

– Не успел, – мрачно проговорил Седд Креча.

Еще до алтаря не меньше полусотни шагов оставалось, а Кессаа уже начала лапы тетерке разматывать. Пальцы у девчонки дрожали, рыдания в груди бились, но она упрямо прижимала испуганную птицу к себе, торопясь освободить ее от пут. Сорвала наконец бечеву, прижалась на мгновение к черному крылу и вверх птицу подбросила, а затем уж и платок с лица сдернула, короткие волосы распустила и тут же слезами залилась.

– Зачем же плакать? – прозвучал впереди голос.

Замерла Кессаа. Зиди остановился, окаменел, а девчонка брови выцветшие подняла, сказать что-то хотела, но захлебнулась словами, руки вперед вытянула и пошла, побежала, полетела к Леббу Рейду.

У алтаря ее избранник стоял, в одной руке птицу пойманную держал, локтем другой самострел взведенный к боку прижимал. Возмужал с тех пор, как последний раз с Кессаа виделся, вроде даже в плечах раздался. Прильнула девчонка к Леббу, на шее его повисла, щекой о холодную кольчугу поранилась, замерла.

– Так вот он каков, беглый баль? – сузил глаза красавец Лебб. – Уж не в жены ли собрался тебя брать, Кессаа?

– А как по-другому к алтарю пройти? – всхлипнула девушка. – Тут же дозоры кругом. Ищут меня, Лебб. Конг ищет, Ирунг, стражники всего Скира меня ищут! Не собиралась я замуж за Зиди, вон даже тетерку распутала.

– Не сберег он тебя, Кессаа! – вздохнул Лебб. Птицу на камень отпустил, взял девчонку за плечо, отстранил от себя, в заплаканное лицо вгляделся:

– Не сберег.

– Почему же? – шмыгнула носом Кессаа. – Волосы отрастут. Брови и ресницы потемнеют. Отдохну, так и румянец на щеки вернется.

– От крови не сберег, – упрямо повторил Лебб. – Вымазал тебя в крови с головы до ног. Это сколько же крови придется пролить, чтобы им пролитую отмыть?

– А сколько бы ни пришлось! – засмеялась Кессаа. – Я же пришла к тебе, Лебб. Добралась, как обещала. Помнишь свою записку?

– Я все помню, – успокоил Кессаа Лебб.

Снова прижал к себе девчонку, по затылку погладил, короткие волосы взъерошил, по спине ладонью пробежал:

– Я все помню, Кессаа. И от слов своих не отказываюсь. И конгу тебя не отдам. Никому не отдам! Все равно моей будешь. А ты бы нож-то из руки вынул, баль. Или за пояс его заткнул. Я не сын Ирунга. Не старший и не младший. И не Салис безмозглый. И не раб, кровью юррга очарованный. Нечего тебе опасаться за девочку. Шел бы ты, куда шел. Или отвернулся хотя бы, что ли?

Замер Зиди. Не шелохнулся. Кессаа тогда обернулась, счастливо засмеялась:

– Отвернись, Зиди. Иди в свой лес. Спасибо тебе за все. Иди…

Ноги вдруг у Зиди словно отнялись. Болью, забыл уже о которой он, колено прострелило. Спина взмокла в одно мгновение. «Что ж, – подумал Зиди. – И правда, шел бы, куда шел, да вот не получается. Не получается бросить тебя, Кессаа, хотя, может быть, ты и хочешь этого. Не дорого ли придется заплатить, чтобы глаза твои открылись, Рич?»

Повернулся спиной Зиди и услышал щелчок самострела.

Похолодела Кессаа. Услышала страшный звук и окаменела. Затряслась в судорогах, потому что не может тело в камень обращаться, не может камень дышать, сердце каменное стучать не может. Обернулась, выскользнула из-под чужой руки. Попробовала закричать и не смогла.

Зиди лежал лицом вниз. Короткая стрела вошла в голову ниже затылка, почти полностью скрылась в незащищенной кольчугой плоти. Забрала смерть баль. Без сомнения, забрала, вот только подрагивали в коленях ноги, да пальцы левой руки трепетали, словно даже не на руке, а на одних лишь пальцах пытался подняться воин.