Проводив частного пристава, граф выслушал просьбы своих крестьян и приказал позвать скрипача Бродецкого, который получал от него ежегодную субсидию. Легкомысленный юноша наделал долгов, благодетель узнал об этом стороной и, без церемонии, отхлестал молодого артиста по щекам.

Вслед затем в кабинет вошел бывший воспитатель графа, иезуит патер Глинский, единственный человек, имевший влияние на необузданного деспота, быть может, потому, что обращался с ним чрезвычайно осторожно и никогда слишком явно не обнаруживал своей нравственной власти над ним.

— Здравствуй, святой отец! — приветствовал его Солтык. — Ну, что новенького?

— Анюта Огинская вернулась из пансиона, — это самая свежая новость в Киеве.

Граф равнодушно пожал плечами.

— Не возражайте преждевременно, любезный граф, — продолжал патер, — вы еще не знаете, что за прелестное создание эта Анюта Огинская! Она расцвела, как майская роза; это такое совершенство во всех отношениях, что… Взгляните на нее сами и тогда уж излагайте о ней свое мнение.

— Быть может… В детстве она подавала надежды сделаться хорошенькой.

— Теперь она красавица в полном смысле слова, — прибавил иезуит. — Девушка умная, добрая… так что, будь я на вашем месте, то непременно бы женился на ней.

— Вам хочется женить меня?

— Я очень хорошо знаю, что вы не слушаетесь моих советов и делаете все по-своему; тем не менее я имею право желать, чтобы вы наконец изменили этот дикий образ жизни.

— Почему же?

— Почему? — переспросил патер Глинский. — А потому, что я искренне люблю вас и предчувствую, что ваши необузданные выходки будут иметь печальные последствия.

— Уж не вздумали ли вы запугать меня? — надменно произнес аристократ. — Я не стремлюсь дожить до преклонных лет и не хочу банально, как все, закончить свою жизнь… Мне завидна смерть Сарданапала… Погибнуть в огненном море!.. Вот это я называю наслаждением!.. Жизнь давно уже утратила для меня всю свою прелесть. Да и долго ли продолжается эта нелепая жизненная комедия? Стоит ли тянуть ее до седых волос? Нет, слуга покорный! Я от души презираю радости престарелого дедушки, любующегося своими внучатами… и тому подобное дурацкое, мещанское блаженство… Мне бы следовало родиться на ступенях трона, повелевать миллионами верноподданных… О! Тогда бы я удивил весь мир своими подвигами!.. А я стеснен, так сказать, вставлен в узкую рамку… вот почему мне опротивела жизнь… Иногда мне кажется, что я лев, замкнутый в душную клетку, которому на самом деле следовало бы мчаться по необозримым пустыням…

Наступила довольно продолжительная пауза.

— И в настоящем вашем положении вы можете сделать много добра вашим ближним, — начал хитрый иезуит, — кроме того, на вас возложены обязанности… С вашей смертью прекратится древний, знаменитый род ваших доблестных предков.

Солтык глубоко задумался.

— Женщина не может наполнить и украсить моей жизни… для меня она не более как сорванный и затем отброшенный цветок, — возразил он. — Я взгляну на Анюту Огинскую, почему же нет? Ведь я при этом ничем не рискую.

— Это совершенно справедливо, — с принужденной улыбкой заметил патер Глинский и прибавил: — Не хотите ли сыграть партию в шахматы, граф?

— Извольте!

Не прошло и двух дней, как Казимир Ядевский снова отправился к Огинским и застал Анюту в саду, где она играла в горелки со своими подругами. Увидев молодого офицера, барышни начали приглаживать свои растрепавшиеся волосы и оправлять туалет, только одна Анюта не позаботилась об этом и с раскрасневшимися щечками побежала навстречу своему гостю.

— Как вы хорошо сделали, что пришли к нам! — воскликнула она, глядя на него блестящими от радости глазами. — Теперь мы вдоволь набегаемся!

Молодая хозяйка представила Казимира своим приятельницам: Генриетте Монкони, стройной девушке с темно-русыми волосами и прелестными голубыми глазами, Катеньке Калашниковой, похожей на испуганную газель, и Ливии Доргвилла, блондинке с обворожительными профилем.

— Давайте играть в городки, — предложила последняя, медленно, как бы нехотя произнося слова.

— Нет, лучше в волка, это гораздо веселее! — перебила ее Анюта.

— Кто же будет волком? — спросила Генриетта.

— Разумеется, господин Ядевский.

— Кого же будете изображать вы, mesdames? — спросил офицер, снимая шпагу.

— Собак, которые будут травить волка.

— А когда мы вас поймаем, — вмешалась Анюта, — вы должны будете в продолжение целого вечера исполнять все наши приказания. Вам дается десять минут на то, чтобы спрятаться, а затем начнется травля. Вы можете употреблять всевозможные хитрости, но не смеете выбегать за садовую ограду.

Барышни побежали по дорожке к дому, а Казимир нашел себе убежище под кучей рогож, лежавших у дверей оранжереи. Несмотря на то, что это была только игра, сердце юноши замерло, когда звонкие девичьи голоса снова раздались в саду и разноцветные шубки их начали мелькать там и сям между зеленью кустарников.

Вдали, у бассейна, показалась стройная фигура в темно-лиловой бархатной шубке; это, должно быть, Генриетта. Вот Катенька с кошачьей ловкостью пробирается между отцветшими кустами роз; а там мелькнуло что-то белое, как снег, — это обложенная горностаем синяя кофточка Ливии. Но где же Анюта? Она только раз показалась в конце большой аллеи и потом исчезла.

Катенька подошла очень близко к оранжерее, но не заметила волка, и тот с облегчением вздохнул, когда ее светленькая юбочка скрылась за кустами георгинов. Генриетта постояла несколько минут в раздумье у бассейна и углубилась в чащу парка. Этих двух Казимир не боялся; опасность представляла Ливия, и он уже начал обдумывать план побега в случае нападения. Ровными, медленными шагами Ливия приблизилась к оранжерее, приподняла рогожу и проговорила совершенно равнодушным тоном:

Вот где вы спрятались.

Казимир с быстротой стрелы перепрыгнул через ограду и обратился в бегство, но Ливия и не думала его догонять.

По лугу навстречу ему бежала Генриетта и тут же, из-за старой сосны, внезапно появилась Катенька. Началась настоящая травля — по парку разносился веселый смех. Ловко преследовали хищника быстроногие собачки, но ему наконец удалось пробиться сквозь густой кустарник и скрыться в глубине парка. Он прислонился к стволу развесистого дерева, собираясь отдохнуть, как вдруг две нежные ручки обхватили его, и послышалось радостное восклицание: «Поймала!» Казимир оглянулся и, увидев так близко от себя прелестное личико Анюты, не устоял против искушения и крепко поцеловал ее в губы. Девочка не стала защищаться и не рассердилась — ее удивило и обрадовало это первое проявление юношеской любви. Шорох приближающихся шагов заставил ее опомниться и оттолкнуть от себя молодого человека.

— Я поймала волка! — объявила она подошедшей к ним Ливии.

Вслед за Ливией прибежали Генриетта и Катенька.

— Теперь он сделался твоей собственностью; что прикажешь ты ему делать? — спросила последняя.

— Он обязан ухаживать за мной целый вечер.

— Да это награда, а не наказание! — возразил юноша.

— Вот увидите, как я вас буду мучить! — и милая девочка взглянула на него с такой любовью, что он готов был снова прижать ее к своей груди, — вот только мешали подруги.

— В саду уже сыро, не пора ли нам вернуться в комнаты? — заметила Ливия.

Разумное предложение было принято единодушно, и барышни вместе со своим кавалером пошли по направлению к дому. В конце большой аллеи они повстречались с двумя молодыми людьми, Сесавиным и Беляровым. Первый из них был блондин, высокого роста, с густыми, вьющимися волосами и бородой. Второй казался апатичным: черты его лица были мягкие, невыразительные; сонные глаза равнодушно глядели на все и на всех; ноги, казалось, с трудом удерживали тяжесть мощного, богатырского тела.

Анюта познакомила молодых людей с Ядевским, и все общество отправилось в залу, где занавеси на окнах были уже опущены и лампы зажжены. Молодежь немедленно затеяла игру, состоящую в угадывании под звуки музыки заочно данного приказания.