Эмма на прощание протянула студенту руку.

— Вы уже уходите? — спросил тот.

— Да, мне не нравится это общество.

— До свидания!

На дворе еврейка догнала Эмму и сказала:

— Теперь вы убедились, что я не обманула вас. Я знаю, как трудно обратить этого человека!

— Я с ним поговорю еще раз.

— Зачем? — как змея прошипела Рахиль. — Это только потеря времени, а он между тем ускользнет от нас. Сегодня он в меня влюблен, а завтра, быть может, променяет на другую. Если вы уже решили принести его в жертву, то сделайте это как можно скорее.

Эмма почувствовала, как мурашки пробежали у нее по спине.

— Сегодня? — спросила она.

— Нет, не сегодня и не здесь, но непременно в ближайшие дни… Вы не боитесь ехать по лесу ночью?

— Я не боюсь ничего, когда речь идет о спасении погибающей души. Скоро ли ты передашь его в мои руки?

— Елена даст вам знать, когда наступит время.

— Хорошо, я принесу его в жертву.

Еврейка кивнула, и губы ее расплылись в кровожадной улыбке.

На улице не было ни души. Эмма закуталась в шинель и быстрыми шагами пошла к дому купца Сергича, чтобы снова переодеться в женское платье. Возвращаясь домой, она заметила, что ее преследует молодой человек. Это ее встревожило: она прибавила шаг и свернула на одну из людных улиц, надеясь исчезнуть в толпе. Но незнакомец не терял ее из виду. Тогда она остановилась и грозно посмотрела на него. Но это не помогло.

— Жестокая красавица! — шепнул он ей. — Ледяная богиня любви!

Убедившись в том, что причиной преследования была ее внешность, Эмма спокойно продолжала свой путь. Незнакомец проводил ее до самого подъезда. Войдя в комнату, девушка приказала не зажигать свечей и, подойдя к окну, увидела, что таинственный поклонник ее все еще стоит у нее перед домом.

— Мечтай, голубчик, — подумала она, — мечты сладки, но каково-то будет пробуждение.

Было светлое, морозное октябрьское утро. Яркие, но холодные лучи солнца золотили фасад роскошного графского дома. Пестрое, фантастическое здание несло на себе черты всех эпох и архитектурных стилей — в нем соединились элементы и древнепольской и византийской и современной французской архитектуры.

В обширной зале, украшенной дорогими картинами и статуями, собралось несколько человек — представителей разных сословий, — которым была назначена аудиенция. Все они более или менее боялись грозного, властолюбивого, непредсказуемого графа Солтыка и с озабоченным видом справлялись у старика камердинера, в каком настроении барин.

Красивый молодой деспот сидел в своем рабочем кабинете и пробегал взглядом поданные ему письма. Правильные, но суровые черты лица его обрамлялись целой копной черных волос и черной же небольшой бородой. Легкий румянец играл на щеках. Гордость, пылкость и отвага так и светились в больших черных глазах, взгляд которых был одновременно и грозен, и лукав, и загадочен. Стройный, но не высокий стан его, красотой пропорций и силой мускулов напоминал стан римского гладиатора. Граф был закутан в желтый атласный, подбитый горностаем халат; на ногах его были красные сафьяновые сапоги.

Прочитав письма, граф отбросил их в сторону и позвонил. В комнату вошел казачок с чашкой кофе на серебряном подносе. Суровый взгляд барина до такой степени смутил бедного слугу, что он вздрогнул, фарфоровая чашка с портретом короля Станислава Августа упала на пол и разбилась вдребезги. Несчастный зарыдал, бросился к ногам своего грозного хозяина и проговорил умоляющим голосом:

— Виноват, ваше сиятельство, простите меня… я сделал это нечаянно…

— Знал ли ты, что эта чашка досталась мне в наследство от моей бабушки? — спросил граф.

— Пощадите, Христа ради!

— В другой раз будь осторожнее, — проворчал деспот, насупив брови. — А теперь убирайся к черту, собачья кровь! — И граф толчком ноги отбросил несчастного мальчика за дверь.

Старик камердинер подал барину другую чашку кофе и на вопрос:

«Много ли собралось народу в приемной?» — ответил:

— Четверо жидов, комчинский управляющий, скрипач Бродецкий и несколько человек крестьян.

— Впускай их ко мне по очереди, а когда приедет частный пристав, приди доложить.

Не прошло и минуты, как в полуотворенную дверь протиснулись четыре еврея и, беспрестанно кланяясь и изгибаясь, направились в сторону графа.

— Что вам нужно? — усмехнулся граф.

— Мы, всепокорнейшие рабы вашего графского сиятельства, — отвечал один из них, — пришли умолять вас… окажите нам благодеяние…

— Как тебя зовут?

— С вашего позволения я Вольф Лейзер-Розенштраух… это мой тесть, это мой зять, а это мой брат… на дворе стоят мои родственницы: теща, сестра и жена с семью маленькими ребятишками.

— В чем состоит ваша просьба?

— Мы желаем снять в аренду шинки в имении милостивого нашего благодетеля…

— Хорошо, я согласен; ты человек аккуратный.

— Награди вас Боже, господин граф, и деточек ваших, и внучков ваших!..

— Погоди! Даром ты от меня ничего не получишь.

— Чем же прикажете нам заслужить такую великую милость?

— Протанцуйте здесь передо мною кадриль.

— О, вей мяр! Да как же мы будем танцевать без музыки?

— За этим дело не станет.

Граф позвонил и приказал позвать своего кучера, большого охотника играть на скрипке. Минуту спустя комната огласилась пронзительными звуками плохого инструмента. Танцоры выделывали преуморительные па, а граф хохотал, как ребенок.

Наконец комедия закончилась, евреи ушли, и в кабинет вошел управляющий. Он был бледен, глаза его беспокойно бегали — было очевидно, что он трусит.

— Занятные вещи узнал я о вас, милейший! — начал помещик, закутываясь в халат. — Вы корчите из себя барина в моем имении! По чьему приказанию вы рассчитали кастеляна?

— Он горький пьяница, ваше сиятельство, и я полагал…

— Не смейте рассуждать! Вы обязаны повиноваться и больше ничего… Кто приказал вам построить новую ригу?

— Старая сгорела в прошлом году.

— Вы должны были донести об этом мне… Да, вы приказали вырубить сотню лучших дубов в моей роще, — это зачем?

— Нам дали за них хорошую цену…

— Вы мне больше не слуга, — решил Солтык.

— Пощадите меня, ваше сиятельство! — взмолился управляющий. — Не погубите! У меня жена, дети!

— Идите, вы мне больше не нужны.

— Мне остается только застрелиться!.. Сжальтесь надо мной… Накажите меня, как вам угодно, только не лишайте куска хлеба.

— Да накажи я только вас, — так, для примера, — как на меня со всех сторон нападут здешние власти и привлекут к ответственности.

— Клянусь Богом, что я не пожалуюсь! Не отказывайте мне от места…

Пожалейте!

Граф усмехнулся.

— Говорят, что вы разъезжаете четверкою в карете? — заметил он. — А жена ваша выписывает туалеты из Парижа, и все это делается на те деньги, которые вы у меня крадете. Ну, хорошо, я вас накажу… С этого дня вы будете исправлять должность цепной собаки, это приучит вас к покорности.

Солтык позвонил.

— Отведи этого господина в собачью конуру и посади его на цепь, — сказал он вошедшему камердинеру. — Вечером освободишь его. Есть ли у вас часы? — прибавил он, обращаясь к управляющему.

— Есть, ваше сиятельство.

— Через каждые десять минут вы должны громко лаять… Понятно?

— Понятно.

Солтык кивнул головою, и сконфуженный, до глубины души оскорбленный управляющей вышел из кабинета со слезами на глазах.

Доложили о приезде Бедросова, и граф немедленно принял его.

— Ну, что? — спросил он, пожимая руку полицейского чиновника.

— Дело улажено, граф, но это обойдется вам очень дорого.

Солтык вздохнул свободнее. Это была скверная история, вполне обнаруживавшая нероновский темперамент избалованного барина, но и тут Бедросов его выпутал. В одном из имений графа сельский священник не согласился похоронить самоубийцу на общем кладбище. Разгневанный помещик поклялся, что он за это закопает в землю самого служителя церкви и сдержал свое слово. Он приказал своим слугам связать его по рукам и ногам, положить в гроб, опустить в могилу и слегка прикрыть землей. Минуту спустя священник был освобожден, но эта варварская шутка имела самые пагубные последствия: несчастный так сильно испугался, что у него обнаружилась горячка и он вскоре умер. Бедросову удалось замять это дело, и он был щедро вознагражден графом.