Коля кивает согласно:

– А впрямь от них. Вот намедни наслали мечтания лихие, еле отбоярился. А верно, был у нас в роду кто из разбойников-бунтарей Стеньки Разина, а не то Емельки Пугачева.

Да про остальных прародителей рассказывает, как они в народ ходили и мировой пожар разжигали, моря высушивали, анархического князя Кропоткина почитывали. И как сам от них не отстает, вольной волею грезит.

А поп на это вздыхает:

– Себя переустроить не умеем, а мир перелицовывать – нате, пожалуйста. Нет, не кровь это, – говорит. – Дух бунтарный покоя не дает, разбойный дух, безбожный. Безбожие само бунт есть. А кровь твоя может в уксус совсем забродить, либо добрым вином станет, это как поведешь. Про талисман же ничего сказать не могу, а если утерян, то и ладно, без него жить будешь. – А потом спрашивает строго: – И зачем это все на лежанке разлеживаешь?

– Так ведь заботы тяготят, – тоже вздыхает Коля.

– Это какие такие заботы? – удивляется поп.

– А у русского человека, – отвечает Коля, – всегда забот на уме много. Планы разные агромадные, замыслы просторные. Да всего в жизни не переделаешь, оттого жалко и на душе тяжко.

– Ишь ты, – говорит поп, – замыслы у него агромадные. А ну-ка, вставай. Дело у меня для тебя есть. Как раз просторное.

Коля нехотя за попом из сараюшки вышел, а тот повел его сперва в подвал, там велел взять деревянную лестницу. Потом оставил Колю у церкви, а сам сходил, принес ведро с водой и тряпку вручил.

– Вот, – говорит, – будешь храм Божий мыть. До этой высоты, – на лестницу показывает, – чтоб все чисто было. Приду, проверю.

Коля глаза таращит, понять не может, что за бестолковое дело, стены наружные мыть.

– Так ведь чистые, – смотрит, – дождь их моет. Неосмысленно это.

– А ничего, – отвечает поп, – тебе в самый раз будет. От агромадных забот сразу вылечит да от тунеядства избавит.

И ушел, оставил Колю одного в руках тряпку посрамленно мять.

А слухи про новую душегубскую шайку все сильнее расползались. Давно в Кудеяре такого не было, почитай, с того времени как Кондрат Кузьмич начал порядок наводить и руку свою крепкую применять. В городе оттого судачили, что это заезжие лихачи к нам приблудились, которые порядков тутошних не знают и на свою голову крамольничают, да скоро их Кондрат Кузьмич к ногтю прижмет, потому как он даже своим такого нахального удальства не позволял.

Посреди бела дня несусветное творилось. То драгоценную лавку с охраной подчистую обнесут, а охрану подстрелят. То инкассацию с мешком деньжищ застопорят и пальбу откроют, а сами в черных фантомасках на голове и узнать никак нельзя. А то еще в супермагазин заявятся, ничего не возьмут, только народ попугают и пристукнут кого-нибудь, кто особо не понравится, да объявление сделают, что весь Кудеяр у них заложный и будут убивать всякое бессмысленное рыло, которое зазря небо коптит. А как выбирать эти рыла станут да по каким признакам, не сказали и ушли.

Главный дознаватель и охранитель Иван Сидорыч с ног сбился, специальных людей по городу расставляя для ловушек. А все бестолку. Лихачи в черных фантомасках будто заговоренные были и из ловушек бестрепетно утекали, а еще специальных людей калечили и из строя выбивали. Каждый раз их на новой машине видели, да каждый раз троих описывали. Уже любое бесчинство стали им предписывать, потому как они сразу в народное предание вошли. Обчистят кого в подворотне на пять рублей – черные лихачи налетели, говорят. Недостачу в лавке найдут – обратно лихачей работа, побывали неприметным образом. А мордобой если затеют, да милиция понаедет – так это точно черных крамольников приплетут, без них, мол, никак не обошлось.

Иван Сидорыч Кондрат Кузьмичу каждый день докладываться ходил и руками разводил. «Работаем, – говорит, – выявляем». А Кондрат Кузьмич зубами на это в гневности клацает.

– Да это бунт! – кричит и ногами топчет. – Сейчас же мне этих мошенников из-под земли достать и на блюде поднести, а не то я вас всех самих разделаю. Я заведенный порядок рушить не дозволю!

И цепью золотой грозно машет перед самым носом Иван Сидорыча. А тот к дверям пятится и клянется все как надо сделать. Только Кондрат Кузьмич его в двери не выпустил, а за грудки взял и говорит пронзительно:

– Ты такой-сякой, пес мой клейменый, знаю, чем занимаешься вместо того, чтоб порядок блюсти. Вынюхивать стал, шельма еловая, все ищешь-рыщешь, на хвосте у заморского моего советника сидишь. А ну отвечай, квадратная голова, какие дела тайные против меня и гостей моих замышляешь? Говори, не то на цепь посажу. – И очами желтыми вращает, зубами клацает, того гляди нос Лешаку откусит.

Иван Сидорыч шраминой побелел, а сам багровый стал.

– Ничего, – говорит, – против вас, Кондрат Кузьмич, тайного не замышляю, а наобратно интересы ваши стерегу, как пес верный. Мне же ваши наречения обидны вовсе, потому как я все для вас исполняю. А на хвосте господина Дварфинка сижу единственно ради его сохранности от бунтарных черных налетчиков, которые обещались всякое бессмысленное рыло в Кудеяре истреблять.

Кондрат Кузьмич сперва на это опешимши, а потом опять в крик и топот:

– Да как ты, шельма этакая, называешь моего заморского советника бессмысленным рылом?! Господин Дварфинк вам всем наравне со мной начальник и отец родной, да главный преобразователь вашей дикарской жизни!

Иван Сидорыч тут промашку осознал и говорит, глаза потупив:

– Это у меня не подумавши вылетело, а ничего крамольного в мыслях не держал. Только господину Дварфинку надо особое охранение приставить как государственной персоне, а за это мне спокойней будет.

Кондрат Кузьмич цепочку в карман спрятал, воды из кувшина хлебнул и говорит:

– Гм. Пожалуй, и приставь для сохранения. А только чтоб не видно было. Господин Дварфинк личность за свою сохранность тревожная и мне на тебя протестную жалобу заявлял, а на хвосте у себя сидеть не разрешает. Тут деликатность надо со всей тщательностью держать, а не топать сапожищами и в нос сопеть. Внятно ли излагаю?

– Внятно, Кондрат Кузьмич, – отвечает Лешак. – Дозвольте исполнять.

– Исполняй уже, – махнул на него Кондрат Кузьмич и пошел в подвалы. А потому как сам опасался за сохранность своего стабильного фонда от бунтарных лихачей, лично все проверял утром и вечером, да охраны натыкал столько, что сам на нее плевался на каждом шагу.

Башка и его лихая компания совсем в раж вошли и беспредельничали вкрутую, да ни одна душа им поперек ни сказать, ни сделать не могла. Вконец ополоумели. Машины на большой кудеярской дороге стали промышлять. Перегородят своей драндулеткой путь, заморскую марку побогаче стормозят и велят выходить, руки за голову, да карманы выкладывать. А так много насобирали. Ну а ежели сказать, деловая шишка случайно попадется или там с недогляду авторитетная, под большой охраной, так с этими они не связывались, а сразу деру давали в обратную сторону. Вот ежели охрана малая, тогда еще могли поотгрызаться, пострелять. Один раз вовсе деловому в бензинный бак из пистоли попали, фейерверк был могучий, аж дух захватило у всех троих.

А в другой раз сами без драндулетки остались – в столб вкатились да разбежались в разные стороны от специальных людей Иван Сидорыча, которые на них засаду поставили. Никого опять Лешак не поймал. А они недалеко убегли. На другой улице собрались вместе, фантомаски с себя посрывали и идут как ничего не бывало, шпана сопливая, руки в карманы. Никто на них и не подумает. А все в городе только мордоворотов себе в фантазии рисуют и сами этим стращаются.

Вот до кабака разгульного дошли, а оттуда хорошо отдохнувший выбрался и к машине ногами перебирает, в стороны расшатывается. Они маскировку опять напялили, ключи у него отобрали, да чтоб не шумел, по земле повалтузили, бока по-быстрому намяли ему и уехали.

А тут им запас оружный пополнять приспело, и пошли в сумерках к тайнику, да там на сюрприз натолкнулись. Сидит посреди тайника зеленорылый Вождь, целый и невредимый, пистолю на них наставил и лицом смотрит восклицательно. А сам весь, наоборот, пожухший, потощавший, зеленее обычного, одёжа на нем в земле будто вывалянная.