Коля десять ступеней отсчитал, а тут поворот с площадкой, и на полу покойник лежит в благочинном виде. Бродяжка в спину Коле ткнулась, как он встал на месте от резкости чувств, а потом высунулась, посмотрела и говорит:

– Вот и монах, как обещался.

Коля на ступеньку от слабости сел да лоб вытер.

– Сподобился, – говорит, – на чудо глазами глядеть.

Монах старенький лежит, лицом острый и ссохшийся, руки на груди мирно сложил и в них держит что-то. Ряска на нем потлевшая, а все равно целая, сбоку только заскорузлая, и пятно под ним на полу темное, расплывшее. А воздух чистый, без всякого мертвого духа.

Коля к монаху подполз и темное на полу ковырнул, разглядел на пальце.

– Кровь, – говорит, – вроде.

– Так убивали их, – сказала бродяжка, – а он ушел.

– По воде?

– По воде. И тут сам себя схоронил.

У Коли вдруг слезы на глазах, щиплются и жгутся. Он их смахнул и говорит:

– Как звали его, неведомо, мученика за веру отеческую.

– Ведомо, – сказала тут бродяжка.

– Как ведомо? – спросил Коля в изумлении.

– Так он Егору во сне назвался. Иоанном, говорит, нарекли. В печали и тяготе позови, говорит, приду невидимым образом.

А Коля опять простор в душе почувствовал да на руки монаха смотрит, чего он там держит.

– Вроде шнурок, – говорит.

Потянул за шнурок, а из сухой ладони камешек вынырнул с дыркой посредине. Коля на него глядит и зрению не верит. Талисман родовой, что матушка ему на шею некогда повесила, перед носом у него на шнурке качается.

– Что это? – спрашивает бродяжка.

А Коля камешек в кулаке зажал и глаза зажмурил.

– Это, – говорит, – судьба моя.

И на шею его повесил. Хоть в руке камешек невесомый и сам с яйцо перепелкино, а как на грудь лег, так и придавил Колю к месту.

– Теперь, – говорит, – мне отсюда некуда идти.

Наверху в это время битва продолжалась. Башка, Студень и Аншлаг оборону прочно скрепили, лихие головы близко к ним забраться не могли, да их теперь меньше осталось. Опять передышку взяли, а Башка припасы проверил, совсем их мало уже. Аншлаг к нему перебежал и к стене привалился, мокры от росы и вовсю расхристанный.

– Что, атаман, – говорит, – костями ляжем? У меня патронов одна коробка.

– У меня того меньше, – отвечает Башка. – Студень живой?

– Живой был. А из города-то должны услышать?

– Должны. Только нам все равно конец. В подвалах прятаться бестолку.

– Из тюрьмы на пенсию, – гыкнул Аншлаг. – Попрощаемся, атаман?

– Попрощаемся, – говорит Башка.

Вот они руки сцепили, обнялись и разошлись.

– А может, еще встретимся, – обернулся Аншлаг.

И со Студнем он тоже попрощался, а тот сказал:

– Если живой останусь, на воде научусь ходить, чтоб по-настоящему и без липы. Непременно научусь.

Аншлаг смеется:

– Замороченный-скособоченный. Когда научишься, меня позови, вместе по нашему озеру гулять будем.

Отмахнул рукой и к своей бойнице вернулся. Скоро бой обновился, лихие головы, вконец разозлившись, напролом полезли. Внизу у них еще машина прибавилась, тяжелые снаряды доставила. И стали лупить по-всякому, стену бомбами обваливать. Аншлаг себе позицию в старой сторожевой башне устроил, вполовину обломанной, а передняя стенка так вовсе ему по пояс была.

Расстрелял он половину коробки и думает, как бы ему патроны растянуть на подольше. А тут снаряд аккуратно в башню влетел, все вокруг вспучилось да разлетелось, и Аншлаг сквозь землю провалился. В голове у него мутно сделалось, а потом разъяснение настало, но не так чтобы до конца. Стоит на четвереньках и землей плюется, головой мотает. Ружья нигде нет, света не видно, а грохочет сверху. Глянул Аншлаг, а там дыра, да вылезать в нее совсем не хочется, в голове все бултыхается. Он на ноги встал и пошел куда-то, куда дорога была. Стенки по бокам руками держит, а они вроде кирпичные. Что такое, думает, не было тут такого подвала, самолично все проверил и обстучал на предмет клада.

А подвал длинный тянется, Аншлаг задыхаться начал, и мозги еще на место не встали, барахтаются. Опять у него помутилось, а вдруг лбом стукнулся, и прояснело чуть. Он рукой преграду обшарил и решил, что деревянная, только запертая с какой ни то стороны. Тут Аншлаг испугался, что его не выпустят и останется здесь замурованным. Он стал колотиться в дверь и орать на все лады. Башмаком по ней, кулаками долбит и благим матом ревет, а голове от этого совсем плохо, помирает у Аншлага голова и на ясный свет просится.

Бродяжка за Колю, который судьбу нашел, обрадовалась и говорит:

– А лестница тут дальше идет, надо поглядеть.

И сама первая пошла со свечкой, мимо монаха протиснувшись. Коля за ней встал, тяжел у него камешек на шее, прямо-таки сгибает, но идти можно. Тут они услышали, как долбит кто-то и вроде голос из-под земли ревет. Бродяжка прянула и в Колю ткнулась, а он ее сдвинул за себя и вперед пошел по ступеням.

– Духам безобразящим тут не место, – говорит, – кто ж это?

А бродяжка вдруг смеется:

– Тот, кто ищет клад.

Лестница кончилась, и они очутились в глухом закутье. Тут гроханье сильнее, совсем рядом. Бродяжка свечку выше подняла и ахнула, а Коля чуть было по матушке не сказал от сотрясения чувств. Вокруг старинные доски с ликами предстали, большие и малые, вскладчину и в особицу, а между ними разное церковное для служб, ларцы-ковчеги, кресты и оклады, ткани расшитые. Все вперемешку, а будто и в порядке чинном сложено. Да в стене напротив дверка дубовая, и в нее колотятся.

Коля засов отодвинул, тут на него Аншлаг выпал, очумевши и на половине рева. А Коля ему рот ладонью прижал и говорит:

– Не шуми, недоросль.

Аншлаг озирается в страшном удивлении, дышит жадно и головой для ясности встрясывает, мозги на место ставит.

– Это чего, музейный склад? – таращится. – А меня снарядом жахнуло и под башню закатало.

Бродяжка его за руку взяла и наверх по лестнице повела, а не то он головой бы совсем съехал от сильного впечатления. А как мимо монаха проходили, Аншлаг перепугался и наверх с криком убежал. Узнал старичка, который первым стену клал. Бродяжка его возле церкви отыскала, а Коля внизу с монахом остался, трезвение производить по-благочинному.

Здесь Аншлаг от бродяжки снова отбился и к воротам идет, гласит радостно:

– Мы клад нашли, атаман, самый настоящий!

Башка на миг голову от сражения отвернул, сказал через зубы:

– Кто ищет, тот найдет.

А как отвлекся, так перед ним разбойное рыло возникло. Ощерилось злорадно и стало убивать Башку. А только не успело. Между ними третий явился, Башку за руку взял и назад отодвинул, а сам впереди встал. Вся расстрельная порция ему досталась, да ничем не повредила.

Разбойное рыло в ужасти отступило и в кусты укатилось. А монах руку Башки отпустил и без оглядки с холма вниз пошел. Лихие головы в него постреляли сначала, а потом бросили и вслед ему смотрели, устрашась. Монах к озеру спустился – и вроде шел медленно, а у берега скоро оказался.

Аншлаг к Башке подбежал, и бродяжка рядом встала, а за ними Студень приковылял, утомившись войну вести. Все на монаха, как один, глядят. Вот он на воду ступил и пошел прямо по дивному озеру, аки посуху, чуть поверхность колышет.

Башка в сотрясении пукалку свою автоматную кинул и за ним рванулся. Бегом до берега добежал и по воде помчался, будто полетел, а только через пять метров бултыхнулся и стал тонуть. Забыл, верно, как плавать.

Студень ему на выручку бросился, сам сраженный и будто кипятком ошпаренный. Тут уже мигалки запиликали, и от машин возле холма сразу тесно стало, а лихим головам обидно. Милиционерия повыпригивала и всех разбойным рылом в землю положила. Студень Башку на берег вытянул, и на них тоже кандалы нацепили. А только здесь снова у всех головы посрывало.

Монах посреди озера шел, и ему навстречу из воды город встал, лучезарный и на солнце золотом сияющий. Воздвиглись у всех на виду шатры цветные, маковки резные, купола огневые, красой неописанной на все стороны расхвалились и стоят, глазам радость несут. Перед монахом ворота городские раскрылись, и вошел туда, пропал из зрения.