Телега, увлекаемая пленниками, выехала через дверь в дальнем конце пещеры и двинулась в непроглядную тьму. С одной стороны возвышалась каменная стена, с другой — тянулся головокружительно высокий обрыв. Проехав несколько сотен шагов, телега замедлила движение, а потом и вовсе остановилась, ибо колеса ее забуксовали в грязи. Косматому и его товарищам пришлось, выбиваясь из сил, толкать телегу, пока колеса не высвободились. Пещеру сотряс новый удар — Вансен не столько услышал его, сколько ощутил, как этот гром эхом отозвался в ушах косматого. В течение нескольких мгновений перед глазами узника стояла чернота. Дорога резко уходила в сторону и тонула в густом мраке, который не разгоняли огни факелов.

Узники медленно тащили тяжелую телегу, с трудом преодолевая бесчисленные повороты. Несмотря на все попытки держаться как можно дальше от края обрыва, один из низкорослых пленников потерял равновесие и с отчаянным воплем (Вансен едва расслышал его, но ощутил, как он резанул по ушам косматого) сорвался в бездну. Товарищи погибшего остановились, охваченные ужасом, но стражники тычками и ударами заставили их двигаться дальше.

Преодолев очередной крутой поворот, арестанты увидели целый отряд мохнатых стражников, двигавшийся им навстречу. Звериные лица охранников были повязаны платками, над ними посверкивали лишь маленькие злобные глазки. Это придавало им еще более жуткий вид. Увидев телегу, преградившую им путь, стражники пришли в ярость. Они наставили на узников раздвоенные пики и принялись что-то злобно выкрикивать. Косматому и его товарищам пришлось отодвинуть телегу к скалистой стене, давая стражникам дорогу. Когда отряд прошел мимо, пленники продолжили свой мучительный путь.

Та часть сознания Вансена, что по-прежнему принадлежала капитану, пыталась понять, откуда взялись мертвые тела и куда их везут. Гадать ему пришлось недолго. По мере продвижения телеги свет становился все ярче; он явно исходил не только от факелов, укрепленных на каменной стене. Через каждую сотню футов дорога совершала поворот, и всякий раз свет усиливался. Все сильнее становился и запах — такой отвратительный, что те арестанты, на ком сохранились лохмотья одежды, закрывали ими носы и рты. Косматому, не имевшему на себе ни единого лоскута, оставалось лишь зажимать рукой свою вытянутую морду. Его ощущения были доступны Вансену далеко не в полной мере, но запах гниющей плоти вызвал у капитана приступ тошноты.

В какой-то момент Феррас Вансен почувствовал не только животный ужас, охвативший косматого арестанта, не только свой собственный страх, но и отчаяние принца Баррика. Эти три чувства слились воедино. Баррик пытался встать на ноги, более не в силах выносить обрушившийся на него кошмар. Вскоре Вансен осознал, что связь, соединявшая их с Джаиром, начала слабеть.

«Погоди! — прозвучал у него в голове властный голос воина из страны теней — Не отворачивайся! Ты должен все это увидеть!»

Капитану гвардейцев оставалось лишь подчиниться и крепче сжать холодную руку Джаира.

Несколько десятков стражников в длинных плащах с капюшонами, почти полностью закрывавшим и их лица, выстроились в ряд на широком выступе над исполинской впадиной, почти до краев наполненной трупами самых разных существ. Повсюду горели костры, огромные по краям ямы, маленькие на широких участках выступа. По всей вероятности, дым костров должен был заглушить жуткий аромат разложения. Столбы дыма и снопы искр взмывали вверх, к потолку пещеры, и исчезали в темноте. Горячий зловонный воздух дрожал, колеблемый сквозняками из коридора.

«Нет… нет… я не могу на это смотреть… это слишком страшно…»

Вансен не мог понять, чья это мысль — его собственная, косматого, Баррика или Джаира. Он почувствовал, что кошмарное видение расплывается, ибо глаза его наполнились слезами. А потом темнота поглотила все, и капитан гвардейцев очнулся на полу рядом с Джаиром и Барриком, слабый, разбитый, измученный душой и телом.

Пиннимон Вэш, верховный министр Ксиса и других владений великой империи, окинул свою гардеробную недовольным взором. Трое нагих юношей с золотыми ожерельями на шеях и браслетами на лодыжках распростерлись на ковре. Рабы слишком хорошо знали, что дурное настроение господина может иметь для них самые печальные последствия.

— Я не вижу своей шелковой тоги с вышитым соловьем, нашим фамильным гербом, — процедил Вэш. — Ее здесь нет. Эта тога стоит дороже, чем все вы вместе с вашими семьями. Где она?

— Вы приказали отдать ее в стирку, господин, — осмелился напомнить один из рабов.

— Я приказал отдать ее в стирку и принести назад. Однако никто из вас не потрудился этого сделать. Я собираюсь в путешествие. Тога с гербом мне необходима.

Вэш раздумывал, кого из рабов избить первым и хватит ли у него времени избить всех троих, когда прибыл посыльный — наемник из когорты «леопардов», облаченный в боевые доспехи. Судя по его воинственному виду, «леопард» уже предвкушал грядущие дни кровавых сражении. Остановившись у дверей, солдат вытянулся, как стрела, коснулся ладонью лба в знак приветствия и провозгласил:

— Наш повелитель Сулепис, повелитель Поднебесья, властелин Всего Сущего, требует, чтобы вы незамедлительно явились к нему.

Пиннимон Ваш подавил приступ раздражения. Весьма неосмотрительно было бы показывать кому-то, даже простому солдату, что визит к автарку не вызывает у него радости. Тем не менее верховный министр не мог не испытывать досады, поскольку был вынужден оставить безнаказанным непозволительное разгильдяйство рабов. Разумеется, автарк не станет ждать, пока он воздаст негодяям по заслугам. Что ж, делать нечего. Сегодня рабам повезло.

— Иду, — кратко бросил Вэш.

«Леопард» резко повернулся на каблуках и вышел прочь. Министр помедлил в дверях.

— Я скоро вернусь, — грозно изрек он, переводя взгляд с одного раба на другого. — И если к тому времени тога не будет висеть в гардеробе, пеняйте на себя. Если она не будет безупречно чистой, в путешествие со мной отправятся другие рабы. А вы вернетесь к вашим родителям в таком виде, что им придется оплакивать вас. Конечно, если они узнают свои отродья в изуродованных трупах, что произойдет далеко не сразу.

Страх на лицах рабов несколько вознаградил Вэша, с тоской предвкушавшего томительные часы в обществе безумного, властного и требовательного повелителя. Как все старики, верховный министр привык ценить маленькие удовольствия, выпадавшие на его долю.

Автарк принимал ванну в комнате, освещенной огромным количеством свечей. Пиннимону Вэшу не раз доводилось видеть своего повелителя раздетым, но он никак не мог к этому привыкнуть. Дело было отнюдь не в том, что в обнаженном виде автарк представлял собой неприглядное зрелище. Напротив, молодой Сулепис отличался пропорциональным сложением, он был высоким, хотя и слишком худым, на взгляд Вэша (верховный министр предпочитал юнцов, еще не согнавших щенячий жирок). Нет, не похотливые желания, пробуждаемые обнаженным телом автарка, выводили Вэша из душевного равновесия. При виде нагого повелителя им овладевали мысли совсем иного толка. Как это ни дико, ему казалось, что Сулепис носит телесную оболочку лишь потому, что так принято и требуется по статусу. Если бы не вынужденная необходимость, автарк вполне удовольствовался бы лишенным плоти скелетом или бесформенной грудой мяса. Несмотря на гармоничные пропорции, в теле автарка не было ничего человеческого. Именно поэтому, глядя на его наготу, министр не испытывал ни стыда, ни вожделения, ни отвращения — ни одного из тех чувств, какие обычно пробуждает человеческое тело, мужское или женское.