А еще она чувствовала, что неведомое чудовище движется. Поднимается наверх. Карабкается по стенам колодца, с нечеловеческой силой и упорством цепляясь за влажные камни. Киннитан замерла в оцепенении, руки и ноги отказывались ее слушаться. В голове ее пролетали мысли, полные леденящего ужаса и предчувствия, неумолимые, как пальцы врага, сжимающего беззащитное горло. А тот, кто скрывался в глубине колодца, приближался, как будто повинуясь беззвучному зову.

— Бриони! Помоги мне!

В первое мгновение Киннитан решила, что голос, резанувший ее слух, долетел из колодца. Однако он никак не мог принадлежать восьминогому чудовищу. Несомненно, то был голос юноши, и юноша был так же напуган, как и она сама. Неужели он умоляет ее о помощи? Но почему он называет ее незнакомым именем?

Между тем тот, кто скрывался в колодце, продолжал свое упорное восхождение. Киннитан попыталась закричать, но не смогла разомкнуть губ. Она попыталась вновь, и крик, не находя выхода, раздулся в ней, как шар, угрожая взорвать ее изнутри.

— Бриони! Я здесь!

Она уже видела незнакомца отчетливо, словно он стоял по другую сторону колодца: смертельно бледный юноша с огненно-рыжими волосами. Такими же яркими, как прядь, пламенеющая в ее темных локонах.

Сердце Киннитан готово было разорваться от ужаса. Неужели этот странный юноша не видит, как скользкие щупальца цепляются за край колодца? Киннитан хотела спросить, почему он называет ее чужим именем. Но когда ее губы наконец разжались, с них слетел совсем другой вопрос:

— Зачем ты проник в мои сны?

А потом юноша растаял, как струйка дыма, а из колодца вырвался сгусток мрака, угрожавший поглотить Киннитан. Крик, набухавший в ее груди, наконец вырвался наружу, он звенел и звенел, разбивая темноту на множество осколков…

Киннитан проснулась и села, тяжело переводя дух. Кто-то сжимал ее руку, она отчаянно вырывалась и лишь через несколько мгновений осознала, что ее держат не страшные щупальца, а человеческие пальцы, тонкие, теплые и дрожащие. У кровати стоял Голубь. Мальчик был чуть жив от испуга, он что-то невнятно бормотал, успокаивая ее.

— Не волнуйся, — пробормотала Киннитан.

Она дотянулась в темноте до головы мальчика и погладила его по волосам. Он повис на ней, точно обезьянка, прижавшаяся к хозяину, уличному музыканту.

— Мне просто приснился дурной сон, — сказала Киннитан. — Почему ты так испугался? Ты звал меня?

Разумеется, немой мальчуган не мог ее звать — по крайней мере, вслух. Голос, моливший о помощи, приснился ей. Голос звал какую-то Бриони. Странное имя. Жуткий сон. Кошмары иногда посещали ее, когда она жила в обители Уединения. Это случалось всякий раз, когда верховный жрец по имени Пангиссир заставлял ее пить эликсир, называемый «кровь солнца». От этого мерзкого снадобья у Киннитан начиналась лихорадка, и она боялась утратить рассудок.

Вспомнив страшный сон во всех подробностях, Киннитан содрогнулась. Голубь уже уснул, привалившись к ней тщедушным тельцем и придавив ей руку, которая уже затекла Как она могла надеяться, что автарк смирится с ее бегством, в тревоге спрашивала себя Киннитан. С ее стороны было до крайности неосмотрительно поселиться здесь, в Иеросоле, отделенном от Ксиса лишь морем. Море может переплыть любой корабль. Завтра утром, не откладывая, она должна собрать вещи и поискать себе более надежное пристанище.

Киннитан лежала в темноте рядом с тихо посапывающим мальчиком и слушала шум, доносившийся с улицы. За стенами барака стонал и ревел разгулявшийся ветер.

«Начинается гроза, — подумала девушка. — Ее принес ветер с юга. Как его здесь называют? Кажется, багровый вихрь. Он примчался из Ксанда… Из Ксиса…»

Киннитан осторожно подвинула Голубя и свернулась калачиком. Тот ничего не почувствовал, он сладко спал. Судя по ровному дыханию, все страхи мальчика растворились без остатка. А Киннитан никак не могла успокоиться.

«Ветер надувает паруса кораблей, — повторяла она про себя. — Корабли мчатся по морю и будут здесь со дня на день».

Сон уже представлялся ей недостижимым блаженством, далеким, как небесные светила. Киннитан встала и босиком прошлепала в коридор. Даже дыхание спящих женщин казалось ей зловещим, и она напрасно убеждала себя, что виной всему разыгравшееся воображение. Подойдя к окну, девушка с усилием подняла тяжелый ставень и увидела залитую лунным светом улицу и деревья, качавшиеся под порывами ветра. В этой картине не было ровным счетом ничего необычного или тревожного, однако Киннитан по-прежнему дрожала, словно ожидала увидеть улицу Кошачьего глаза и зияющее отверстие открытого колодца. Но взгляд ее скользил по высоким домам, теснившимся вдоль мола и совсем не похожим на те, что окружали ее во сне. Внезапно Киннитан заметила какое-то движение: мужская фигура в длинном плаще торопливо шагала по направлению к колоннаде. Скорее всего, один из бесчисленных слуг, работавших в крепости. Наверное, неотложные дела вынудили его задержаться на службе до поздней ночи и теперь он спешит домой, сказала себе Киннитан. «А вдруг этот человек наблюдал за бараком, где живут прачки?» — подумала она.

Затаив дыхание, как будто незнакомец мог услышать ее на таком расстоянии, Киннитан опустила ставень и на цыпочках вернулась в постель.

Великолепный тронный зал Ксиса Пиннимон Вэш знал так же хорошо, как дом, где прошло его детство (это огромное здание располагалось в квартале, прилегающем к храму, и для бедняков казалось воплощением роскоши, а для семьи Вэш было самым обычным жилищем). Тронный зал был для верховного министра чем-то вроде рабочего кабинета, и пышность его убранства уже не производила на Вэша никакого впечатления. Но порой ему удавалось посмотреть на это место свежим взглядом, и тогда министр вновь поражался его величию. Своды зала были так высоки, что под ними вполне могла бы уместиться небольшая деревня. Гармония, с какой сочетались черные и белые плитки пола, удовлетворила бы самый изысканный вкус, а искусная роспись потолка воистину была несравненной. Боги Ксиса, глядевшие вниз с потолочных фресок, казались живыми, и под их взглядом Вэшу иной раз становилось не по себе.

Сегодня в тронном зале яблоку было негде упасть. Создавалось впечатление, что все придворные до единого собрались на церемонию отбытия. Даже убогий скотарк Прусас был здесь. Как видно, он покинул свои покои, подчинившись требованию Сулеписа, и тем самым предоставил Вэшу не слишком приятную возможность второй раз за день полюбоваться своей особой. Впрочем, министр с удовлетворением отметил, что ради торжественного случая скотарка, официального наследника империи, нарядили в темную тогу, на которой не были заметны его постоянно текущие слюни.

Народу в зале столпилось так много, что впервые со дня коронации автарка Вэш не смог полюбоваться геометрически правильным узором на полу. Несмотря на праздничную яркость одеяний, собравшиеся хранили напряженное молчание, ожидая, пока верховные жрецы и видные государственные чиновники займут свои места у трона. А те шли непрерывной вереницей, и казалось, их шествию не будет конца. Глашатай выкрикивал громкие имена, произносимые лишь в дни великих праздников:

— Пророк Лунной гробницы из Керраха! Хранитель священных хищников! Повелитель Саркофага из Вушума! Старший жрец Ашхана из Кхехи! Очи благословенного автарка в Верхнем Ксанде! Очи благословенного автарка в Нижнем Ксанде! Пророк Шепота из Суригали! Хранитель священных пчел Нушаша! Переписчик Скрижалей судьбы! Привратник у Врат океана! Заклинатель волн Аписура! Смотритель королевских каналов! Хранитель священных обезьян Нобу! Тайный раб Поднебесья! Господин обители Уединения из Ниссары! Глава королевских стад и отар! Смотритель зернохранилищ из Зушина! Жрец Пришествия из Зораса! Хранитель кнута, убившего Па-Ину! Смотритель драгоценных копей из Укамона! Хранитель великого жезла из Хернигала!

То были лишь немногие из жрецов, явившихся на празднество. Рядом с автарком стоял Пангиссир, верховный жрец Нушаша, самый влиятельный священнослужитель в империи, за его спиной располагались жрецы Хаббили и Савамат — великой богини, которой в основном служили женщины. Однако эти женщины, подобно жрицам Улья, находились в подчинении у жрецов-мужчин и не имели права присутствовать на публичных церемониях. Иными словами, в тронном зале собрались священнослужители, поклонявшиеся всем существующим богам — и самым могущественным, и тем, что довольствовались скромным уделом при своих великих сородичах.