— Погляди только, какая красота! — громко воскликнула Киннитан.

Она остановилась и указала на небо, где догорали последние отблески заката. Это маленькое представление помогло ей хорошенько разглядеть преследователя. Одет он был очень скромно и внешне не отличался от простолюдинов, которых в этот час на Променаде было множество. Волосы его имели тусклый коричневый оттенок, который, как успела заметить Киннитан, был так же распространен в Иеросоле, как угольно-черный — в Ксанде. Несомненно, он избегал ее взгляда и всячески делал вид, что не обращает на Киннитан ни малейшего внимания.

— Ты о чем, о закате? — удивилась Язи. — Поражаюсь тебе, подруга, честное слово! После целого дня над корытом у тебя еще хватает сил любоваться небом.

Когда Киннитан обернулась снова, незнакомец уже исчез в толпе. Она не знала, что и думать. Посоветоваться ей было не с кем, ибо она боялась довериться даже Язи.

Когда они подошли к дверям барака, где жили прачки, навстречу им выскочил Голубь, возбужденный и радостный, как щенок. Он бросился Киннитан на шею, потом схватил ее за руку и потащил к кровати, где они спали вместе. Свободной рукой мальчик беспрестанно делал какие-то знаки, пытаясь что-то сообщить Киннитан. Киннитан уже немного обучилась языку жестов, при помощи которого Голубь объяснялся с другими немыми слугами во дворце автарка, но сейчас мальчик жестикулировал слишком оживленно и понять его было невозможно. Прачки смотрели, как он тащит Киннитан по узкому проходу между кроватями, и улыбались, вспоминая собственных сыновей и младших братьев. Некоторые, однако, бросали на Голубя сердитые взгляды — они слишком устали после трудового дня, и ребенок раздражат их своей неуемной энергией. Киннитан со вздохом подумала, что ей вновь приходится делить кров со множеством женщин. В длинном помещении — при покойном короле Иеросоля здесь были конюшни — стояло не меньше сотни кроватей, и рядом теснились такие же бараки. Здешняя атмосфера была слишком хорошо знакома Киннитан: в точности так же, как в гареме автарка, быстро завязывалась дружба, а еще быстрее возникали соперничество и ненависть. Иногда ей казалось, что ее вновь окружают жены автарка, утратившие молодость и привлекательность, переодетые в убогое тряпье. Только внешность этих потрепанных жизнью женщин отличала их от холеных обитательниц обители Уединения и богобоязненных послушниц Улья.

«Я сменила одну клетку на другую, — уныло подумала Киннитан. — И почему мужчины так боятся женщин, что вечно строят для них клетки?»

Вне всякого сомнения, нравы в Иеросоле были куда свободнее, чем в Ксисе, однако и тут действовали строгие правила, отделяющие мужчин от женщин. Даже замужние прачки не могли жить вместе со своими мужьями. Голубя допустили в барак только после вмешательства Сорайзы, и теперь он проводил здесь целые дни вместе с дюжиной ребятишек, по большей части не умевших ходить. Пока матери работали, дети оставались на попечении двух древних старух, бывших прачек. Каждое утро старухи выбирали самое теплое место в бараке и устраивались там, предаваясь воспоминаниям о давно минувшей молодости. Дети между тем были предоставлены самим себе.

— Сорайза сказала, что у нее есть для тебя работа, — сообщила мальчику Киннитан.

В первые дни она приводила его с собой в прачечную, однако хозяйка отправила его в барак, ибо Голубь «болтался без дела», а для Сорайзы это было худшим грехом, чем убийство.

— Завтра ты пойдешь со мной.

Новость, судя по всему, не особенно заинтересовала Голубя. Добравшись наконец до их кровати, он с гордостью указал на кособокую деревянную птичку, сидевшую посреди огромной кучи стружек и обрезков дерева. Киннитан не сразу поняла, что это голубок. Сияя от гордости, мальчик вытащил из стружек маленький нож, который он стащил из дома Аксамиса Дорсы.

— Ты сам сделал эту птичку? Она очень красивая, — улыбнулась Киннитан и тут же добавила, слегка нахмурив брови: — И все же тебе не стоило заниматься резьбой прямо здесь, на кровати. Сегодня нам придется спать на стружках, а это не слишком приятно.

Голубь взглянул на девушку с такой обидой, что она поспешно нагнулась, взяла в руки деревянного голубя и стала его рассматривать. Перевернув птичку, Киннитан увидела, что Голубь вырезал ее имя, правда, с ошибками: внизу красовалась надпись «Кинатан», сделанная ксисскими буквами. Ее охватил приступ жгучей нежности к мальчику. Впрочем, к этому чувству примешивался страх — вдруг кто-нибудь увидит ее настоящее имя, хотя и в искаженном варианте. Среди обитательниц барака не только Язи владела ксисским, некоторые женщины умели читать на этом языке. А Киннитан уже поняла, что назойливое женское любопытство может навлечь на нее множество неприятностей.

— Очень, очень красивая птичка, — тихо повторила Киннитан. — Но ты должен помнить, что мое имя — Нира. То, другое, лучше выбросить из головы. А тебя зовут Нонем.

На этот раз во взгляде мальчика мелькнула не столько обида, сколько сожаление по поводу собственного промаха.

— Не переживай, — прошептала Киннитан, обнимая его. — Сейчас мы все исправим. Дай-ка мне нож.

Она поцеловала его в макушку, ощутив едва уловимый запах мальчишеских волос, и огляделась по сторонам. Несколько женщин внимательно наблюдали за ней. Киннитан показала им подарок Голубя, затем взяла птичку и направилась в уборную, расположенную в дальнем конце комнаты. Там она устроилась в одной из маленьких кабинок, чрезвычайно напоминавших лошадиные стойла — каковыми они, без сомнений, и были прежде. Убедившись, что ее никто не видит, Киннитан торопливо соскребла ножом корявые детские буквы с деревянной фигурки.

На обратном пути она остановилась, чтобы одолжить у одной из прачек зеркальце. За него Киннитан дала круглый комок мыла, который слепила из крошечных обмылков, остававшихся в прачечной. Зеркальце размером с ладонь было вставлено в покрытую многочисленными зазубринами рамку из черепашьего панциря.

— Не забудь вернуть его сегодня же, — предупредила владелица зеркала.

Киннитан кивнула.

— Мне нужно… для моих волос, — пробормотала она на своем ломаном иеросольском. — Скоро верну.

Подойдя к кровати, она увидела, что Голубь старательно очистил постель от стружек. Киннитан поставила деревянную птичку на пустой бочонок, служивший ей и ее соседке ночным столиком. У этой соседки она одолжила расческу — женщина оказалась настолько щедра, что ничего не попросила взамен.

Устроив зеркало на коленях, Киннитан принялась изучать собственное отражение. К своему великому огорчению, она обнаружила, что ее непослушные волосы вновь выбились из-под платка и приметная рыжая прядь открыта для всеобщего обозрения. Подумать только, в таком виде она разгуливала по крепости, где ее мог увидеть всякий! Киннитан оставалось лишь пожалеть, что в ее распоряжении больше нет красок и притираний, излюбленных обитательницами гарема. Для того чтобы скрыть злополучную прядь, она пользовалась сажей, но во влажном горячем воздухе прачечной сажа недолго держалась на волосах. Самые старшие из прачек коротко стригли свои волосы. Быть может, решила Киннитан, никто не сочтет слишком странным, если она последует их примеру.

— Ты ведь Нира? — раздался за ее спиной скрипучий голос.

Киннитан вздрогнула, поспешно спрятала волосы под платок и обернулась. В проходе между кроватями стояла пожилая женщина — та самая прачка с обожженным лицом и гнилыми зубами, что сегодня спасла Киннитан от назойливых расспросов.

— Да, меня зовут Нира, — с замиранием сердца ответила девушка.

— А я Лоза. Я сразу тебя узнала, как только увидела здесь. Это кто, твой младший братишка?

Голубь взглянул на женщину с опаской — жизнь научила его не доверять незнакомым людям.

— Да. Его зовут Нонем.

— Славный мальчуган. Мне не хотелось тебя беспокоить, детка, но дело в том…

Она не договорила, потому что в комнату вошла Язи в сопровождении юной девушки в красивом голубом платье. Такие наряды попадали в руки прачкам чрезвычайно редко, лишь тогда, когда их призывали знатные дамы из верхних покоев. Женщины изумленно уставились на необычную посетительницу.