Рядовой самарланец мог проследить свой род на двадцать поколений, если не больше. Хранители Черных Архивов вели учет, уводивший намного дальше. Самми гордились своими химиками и медиками. Они владели методами, которые позволяли с исключительной точностью установить происхождение человека. По единственной капле крови они могли определить родителей ребенка, а оттуда — через исчерпывающие генеалогические своды — проследить связи с остальными ветвями рода.

Так было необходимо испокон веков. Отдельные репутации мало что значили по сравнению с наследием предков. Каждый самарланец рождался с бременем предыдущих поколений на плечах. Но не иметь всего этого означало остаться без рода, стать неприкасаемым.

Ашуа считала себя чем-то вроде неприкасаемой. Возможно, именно поэтому ей удавалось поддерживать столь тесные отношения с кастой. У нее не было близких родственников, по крайней мере, тех, о существовании которых она знала. Но «семья» у нее имелась.

Девушка разглядела, как он приближается к ней, пробираясь между зрителями. Он же не отрывал глаз от игры и, вытянув шею, пытался, как и все остальные, понять, что же случилось с «оборванцем».

Пока его внимание было сосредоточено на другом, она пристально изучала его. Он совсем сник. Плоть истаяла, глаза запали и помутнели, длинные светлые волосы потускнели и в беспорядке торчали под палящим солнцем. Одет он был, как всегда, дорого и сохранял изящную осанку аристократа. Но скрыть свое плачевное состояние ему не удавалось.

Маддеус Бринк сел рядом с ней и сказал:

— Задумчивый.

— Углубившийся в размышления, — ответила она.

— Суровость.

— Резкость.

— Проказа.

Она уставилась на него с безучастным видом и произнесла вопросительным тоном:

— Смерть?

Он неодобрительно качнул головой.

— Я рассчитываю на то, что ты к нашей следующей встрече вставишь это во фразу. Ты не забросила чтение?

— Я была занята.

— Наслышан. Джекели Скрид горит желанием побеседовать с тобой.

— Скрид меня нисколько не волнует, — солгала она.

— А надо бы, моя милая. А еще тебе следует беспокоиться из-за саммайских солдат, которые ищут тебя повсюду. В связи с одной историей об украденной реликвии, которую они жаждут вернуть. — Он пригладил ладонью волосы и тяжело вздохнул: костлявые плечи поднялись и опустились. — Тебе было бы благоразумно на некоторое время покинуть Шасиит. Да и пожалуй, уехать из Самарлы.

Ашуа показалось, что у нее внутри что-то перевернулось.

— Я не брошу тебя, — пробормотала она, притворяясь равнодушной.

— Вообще-то, я подозреваю, что скоро брошу тебя, и случится все раньше, чем мне или тебе хотелось бы, — заявил он. — И я от всей души предпочел бы, чтобы тебя не пристрелили до моего ухода.

Она промолчала. Ей было больно. Значит, он решил отослать ее прочь, да еще в такое время. Разве она не находилась рядом с ним долгие годы, с тех пор как он наткнулся на малышку, выпрашивающую милостыню на улице. Он, спьяну проникнувшись милосердием, предложил ей работу. Она бегала с наркотиками, которыми он торговал, по всему Раббану, даже в те дни, когда самми бомбили город, превращая его в россыпь щебня. Она последовала за ним в Шасиит, потому что ему надоел Раббан и он счел, что там уже не «забавно».

Глупая девчонка. Она поверила, будто нужна ему, но ведь на самом деле он ни в ком не нуждается.

Он заметил выражение ее лица и поспешил перейти к более легкой теме. Ну, конечно. Маддеусу не нравилось говорить о том, что расстраивало его.

— Кто побеждает? — осведомился он, хотя вполне мог посмотреть на табло.

— Не знаю, — мрачно пробурчала она.

— О, моя Ашуа. Ты безнадежна. Ты никогда не поймешь самарланцев, если не постигнешь их национальную игру. Она одновременно и хаотична, и исполнена порочности. В ней нет и крохи уважения к человеческой жизни. Это прекрасное метафорическое выражение их общества. Они восхитительно жестоки.

Она мысленно с ним согласилась. Самми и даки, подражавшие своим хозяевам, были просто одержимы а’ши-ши. Игра проводилась на углубленной в землю каменной площадке шестиугольной формы, и смысл ее оказался прост. Следовало загнать мяч в ворота — зачетную нишу стены противника. Но вот задача была не из легких.

В игре участвовали три команды по семь человек. Причем в каждую входило по два защищенных тяжелой броней «джаггернаута», названных так по имени мифологического чудовища из самарланской легенды. Их поддерживала пара ловких «оборванцев» и «воинов», вооруженных толстыми палками с крюками, которыми было удобно ставить подножки и колотить противника. Последний, седьмой из игроков был «героем». Только он один имел право забросить мяч в ворота.

«Джаггернауты» защищали «героя», «воины» расчищали ему путь, а «оборванцы» управлялись с мячом, чтобы «герой» мог получить его и открыть счет. Каждая команда противостояла двум другим, поэтому в ходе игры часто возникали и распадались мимолетные союзы.

Но Ашуа никогда не пыталась углубиться в подобные тонкости, сама сущность а’ши-ши была глубоко ей противна.

Большинство вардийцев считало самарланцев праздными воротилами, но лишь потому, что им приходилось видеть исключительно представителей высших каст: дворян и Божественную семью. Считалось, что она вела происхождение от Бога-императора. Именно состоятельные самми постоянно посещали Вардию до начала Аэрумных войн — послы, политики, влиятельные бизнесмены. Но среди самарланцев водилось много бедняков и людей, происходивших из плохих семей, репутация которых оказалась загублена навсегда. Мужчины, не владевшие рабами, имели низкий социальный статус, их, как правило, отвергали женщины. Для них стать атлетом зачастую означало поймать удачу и хоть как-то пробиться в жизни. Правда, атлеты, как правило, подолгу не жили. Они, кроме самых лучших, становились калеками или вовсе оставались трупами на окровавленных полях битвы — стадионах а’ши-ши.

Ашуа выросла в трущобах Раббана. Она видела, на что способны отчаявшиеся люди. Они хватались за любую соломинку, по которой рассчитывали вылезти из нищеты. Игра эксплуатировала их страдания, делала из них игрушки для богачей. Ашуа это не нравилось.

Она попыталась представить, как бы она выживала, не попадись она на глаза Маддеусу. Что, если бы он не забрал ее с собой, не заботился бы о ней, не относился бы к ней, как к дочери? Когда он нашел ее, ей исполнилось семь лет, она была одна-одинешенька на свете и, как и любой ребенок, нуждалась в любви. Он дал ей любовь, а больше Ашуа ничего и не требовалось.

И теперь он собрался ее покинуть.

Она украдкой взглянула на него, пока он наблюдал за игрой. Она не могла позволить себе долго смотреть на него. Она бы заплакала, если бы сумела вспомнить, как это делается.

«Значит, иногда твоя кровь оборачивается против тебя», — подумала она. Он копил отраву с помощью игл, наполняя свои вены грязью и ядом. И это должно было случиться как ни странно. Он был поразительно жизнерадостен и беззаботен, беспутный аристократ, нашедший себе место среди отверженных и падших.

— Я чувствую, что ты меня жалеешь, — сказал Маддеус. — Не стоит.

— Мне надо спросить тебя кое о чем, — произнесла она.

— Понятно. А я-то вообразил, что ты радуешься моему обществу.

— Ты не подпускаешь меня к себе, — обиженно проворчала она. — Ты не разрешаешь, чтобы я жила с тобой.

— Хочешь заботиться обо мне? Пичкать меня кашкой, пока буду потихоньку догнивать? Пожалуй, такое меня не устроит. Дорогая, куда делось твое чувство юмора?

— Не все на свете так уж забавно…

Зрители разразились криками и повскакивали с мест — наверняка на поле произошла очередная драка, но Маддеус остался на своем месте.

— Ты какая-то грустная сегодня, — повысил он голос, перекрывая шум. — Задавай свой вопрос. Полагаю, я и сейчас тебе не откажу.

— Ты ведь слышал об Угрике вак Мунне кез Оортуке?

— Конечно. Известный путешественник. Четвертый сын вождя Высокого Клана Йортланда.