— Дело даже не в том, что у него сестра моей жены. Дело в том, Илюха, что этот мудак попёр на мой дом! Он моей дочери в окно камень захерачил! Ты бы простил?

Илья шумно выдыхает и сталкивает ноги спящего Андрея с журнального столика. Тот просыпается, недовольно на нас зыркает и снова закрывает глаза.

— Я бы не простил. Но разобраться во всём нужно обязательно. Не пори горячку. Даже если начнётся война, пусть она не будет «сучьей»*. Нам ни к чему это. Да и не малолетки давно, чтобы без повода кровь лить.

— Ладно, разберёмся, адрес давай, дипломат хренов.

Ворохов-младший несомненно прав. И я знаю, что в случае той самой войны полетят головы многих, в том числе, правильных людей.

Да только первым камень бросил не я. В прямом смысле этого слова. А за такие поступки нужно держать ответ. Не по понятиям это — по бабам с детьми бить.

После разговора с Каиновым я за всю ночь не смогла глаз сомкнуть.

Как будто танком по мне проехались.

В состояние шока повергла новость о том, что Николай — тот самый скромный, тихий и немного сутулившийся Коля, из-за которого мы с Катей потеряли доверие друг к другу.

Она подло поступала, когда встречалась с ним за моей спиной, а я совершила ещё большую ошибку…

Более мерзкую и сволочную…

Но ведь мы были так молоды. Кто не совершает ошибок в таком возрасте? Да, не все, конечно, на зло сестре спят с её парнем и мне нет оправдания.

Однако, трудно поверить, что такое далёкое прошлое может так возвратиться.

Я так и не поняла смысл поступков Николая.

Месть? Смешно. Не дети ведь уже давно.

Что-то другое?

Но что?

Утром я выбросила эти ненужные мне мысли из головы, посвятив всё своё время дочери и нашим успехам. А им уже поражались врачи, что каждые три дня делали анализы и проводили обследования. Моя малышка активно шла на поправку и доктора пророчили скорое выздоровление.

Разумеется, нам ещё много предстоит пройти, но самое страшное позади, а впереди лишь радость и счастье от того, что моя девочка, наконец, встанет на ноги.

К своему огромному облегчению, я обнаружила, что Каинова нет дома. И пусть…

Хотя где-то на задворках сознания неприятно шевелился вопрос — а был ли он дома ночью?

В любом случае, мне нет до этого дела. Даже если он развлекается по ночам с какими-нибудь шлюхами.

На этой мысли меня снова что-то резануло изнутри.

Ревность проклятая.

Она хуже яда.

От яда человек хотя бы умирает быстро. А от ревности можно сгорать заживо всю жизнь.

Наверное, этим я и оправдываю Каина, когда позволяю владеть своим телом…

Одно не ясно, кто и зачем разбил окно в спальне моей малышки и что было в той записке, которую мне так и не показали?

Каинов, разумеется, знает. Не может не знать.

Василий сказал лишь, что нам с Даной ничего не угрожает. На этом наш разговор, а вернее его короткий монолог закончился.

Дима по-прежнему считает, что я наивная дурочка.

А я по-прежнему знаю, что он бандит.

Ничего не меняется, а люди в особенности.

Только Дана моя не должна страдать из-за бандитских разборок. Она не виновата, что её отец криминальный авторитет, а мать — слабовольная дура.

Словно кость в горле стоял Василий, что с важным видом стражника из средневековья почти круглосуточно таскался за мной попятам.

Стоит ли говорить, что из дома меня не выпускали, поясняя это тем, что Каинов желает держать свою семью в безопасности.

Разумеется, доказывать охраннику, что я Дмитрию Каинову не семья и даже не дальняя родственница, смысла не было.

Как и попытаться доказать это самому Каину.

Хотя, конечно, глупо рисковать, зная, что где-то там бродят его враги, которым, в принципе, как-то до фонаря настоящая я ему жена или бывшая.

Эти звери привыкли ломать и крушить всё на своём пути. Даже людей. Особенно людей. Тех, что слабее их и не могут дать отпор.

Та женщина, что была замужем за бандитом никогда не назовёт свой брак счастливым.

Нет в этом романтики.

Лишь постоянно оголённые нервы, словно провода, что искрят под напряжением.

Правда, если любишь, плевать на всё и всех. С одной стороны.

А с другой… Постоянный дикий страх. Не за себя. За него.

— Доброе утро, — Дима вошёл на кухню, когда я готовила завтрак для Даны и уселся за стол. — Может хотя бы чая предложишь?

Вернулся.

Где-то в душе разлилась теплая нега и я совру, если скажу, что не рада его видеть.

Всё-таки он прав в том, что мы не чужие… В какой-то степени. Ведь нас соединяет наша дочь, а скоро родится и ещё один маленький…

Положила руку на живот и зажмурилась. А ведь я дрянь…

Хотела убить собственного ребёнка! И чем я лучше Каинова? Он хотя бы не знал. А я добровольно хотела пойти на аборт.

— Что? Живот болит? — Дима развернул меня к себе и склонился к моему лицу так низко, что почувствовала запах стойкого перегара.

— Ты пил? — не знаю, почему спросила.

Само собой вырвалось.

— Да, есть такое, — вздохнул и прислонился своим лбом к моему. — Ты не думай, я с мужиками был, — зачем-то начал оправдываться и хоть мне захотелось заорать, что плевать я хотела, да только ложью это будет.

— Это твоё дело, — голос мой осип, как случалось всегда, когда хотелось заплакать.

Проклятые гормоны…

— Варюш, — накрыл мои губы своими, но я отстранилась. — Ясно. Меня здесь, как всегда, не очень-то и ждали.

Отошёл и сел за стол. Вальяжно развалившись на стуле, не сводил с меня пристального взгляда и я от волнения прикусила губу до крови.

Молча поставила перед ним чашку и заварочный чайник и вернулась к плите.

— Спасибо, конечно, но может ты присядешь рядом? Хотя бы на пять минут.

— Мне нужно кормить Дану.

— Что ж, позовёшь меня, когда сама решишь поесть. Я буду у себя, — он поднялся из-за стола и покинул кухню так быстро, что о его недавнем присутствии говорил лишь лёгкий ветерок.

Я вздохнула, опираясь на кухонную панель. Понемногу начинался токсикоз и от нервотрёпки становилось только хуже.

Знаю, что могу навредить этим своему малышу, но ничего не могу поделать с собой. Как только Каинов оказывается поблизости моё сердце колотится в груди так бешено, что вот-вот выпрыгнет.

И сейчас он фактически не оставил мне выбора. Я, конечно, могу поесть и без него, но он хорошо знает, что так не поступлю никогда.

Понемногу Каинов снова прибрал мою жизнь к рукам и манипулирует ею, как хочет того сам.

Я осознаю, что связана с ним на всю оставшуюся жизнь и бороться не имеет смысла. Он победит в любом случае. Всегда побеждает и добивается, чего желает.

У нас общий ребёнок и скоро будет ещё один… Нет, я не кладу свою жизнь на алтарь ради детей. Если бы так сказала, то однозначно соврала.

Жертвуют собой лишь те, кто живёт ради детей с нелюбимым. Я же не одна из них.

Каин не вызывает во мне отвращения и моя слепая ненависть, которую я внушала себе годами с каждым днём становится слабее.

Я по-прежнему люблю его и презираю себя за это. Но простить…

Это выше моих сил.

Сучья война* — это жестокая борьба между группами заключённых.

«Воровской закон» запрещал ворам работать где-либо и малейшим образом сотрудничать с властями, включая и службу в армии. Нарушителей воры по своему воровскому закону объявляли «суками». Отсюда и пошло это название.

Лагерная администрация поначалу намечала использовать «сучью войну» для сокращения численности воров. С молчаливого одобрения начальства, поддавшегося на идею «нового воровского закона», выдвинутую «суками», в исправительных учреждениях началась «междоусобная война». Воюющие группы преднамеренно размещались вместе, и администрация не сразу подавляла возникающие побоища.

Тихонько открываю дверь в надежде, что Каинов уснул.

И немного огорчаюсь, когда вижу, что так и есть. Дура — она и есть дура!