Так как погода была очень благоприятной, то все участники экспедиции, не исключая и Роберта, хорошо себя чувствовали. Раз путешествие это начиналось при таких счастливых предзнаменованиях, надо было этим пользоваться и «понукать удачу», как делают это игроки. Таково было общее мнение.

На следующий день двигались быстро, благополучно переправились через пороги Рио-Бэлль, и когда вечером расположились лагерем на берегу Рио-Биобио, протекавшей на границе между Чили испанским и Чили независимым, Гленарван получил возможность записать в свой дорожный журнал, что экспедицией пройдено еще тридцать пять миль. Местность не менялась. Край был плодородный, кругом росли во множестве амариллис, фиалковое дерево, дурман и кактус с его золотистыми цветами. В чаще прятались какие-то звери: среди них оцелот – дикая кошка. Птиц было немного: иногда только мелькали цапля, одинокая сова или спасающиеся от когтей сокола дрозды и чомги. Туземцев почти не встречалось. Изредка только, словно тень, пронесется галопом гуассос – вырождающийся потомок индейцев и испанцев, всаживая в окровавленный бок своей лошади огромную шпору, привязанную к голой ноге. По дороге не попадалось никого, с кем бы можно было поговорить, разузнать что-нибудь по интересовавшему экспедицию вопросу. Но Гленарван уже примирился с этим. Он старался убедить себя, что индейцы, захватив в плен капитана Гранта, должны были увести его по ту сторону Кордильер – следовательно, поиски могли дать какие-либо результаты только в пампасах, а не по эту сторону гор. Значит, пока надо было запастись терпением и быстро двигаться вперед.

17-го тронулись в путь в обычное время и в установленном порядке. Соблюдать этот порядок Роберту было нелегко. Горячий мальчуган, к отчаянию своего мула, все порывался опередить мадрилу, и только строгий окрик Гленарвана вернул его на место.

Местность становилась менее ровной. Появившиеся холмы и бурно катившиеся многочисленные рио – речки – указывали на близость гор. Паганель часто заглядывал в карту, и если какая-нибудь из рио там не значилась, а это бывало нередко, кровь географа закипала, и он очаровательно сердился.

– Речка без имени подобна человеку, не зарегистрированному в книге актов гражданского состояния! – с возмущением говорил ученый. – Для географического закона она не существует.

На этом основании наш ученый, не стесняясь, давал названия этим безыменным речкам, причем давал им самые звучные испанские названия и тут же заносил их на свою карту.

– Что за язык! – повторял Паганель. – Какой он звучный и гармоничный! Он будто вылит из металла! Я уверен, что в нем семьдесят восемь частей меди и двадцать две части олова – как в той бронзе, из которой льют колокола.

– Но вы-то делаете успехи в испанском языке? – спросил его Гленарван.

– Конечно. Если бы только не это проклятое произношение! Беда с ним!

И Паганель, не унывая, громогласно боролся с трудностями испанского произношения, что, впрочем, не мешало ему делать и географические наблюдения. В этой-то области он был удивительно силен, и тут уж, конечно, превзойти его никто бы не мог. Когда Гленарвану случалось обратиться к катапацу с вопросом относительно какой-нибудь особенности данного края, географ всегда опережал проводника. Катапац с великим изумлением смотрел на ученого.

В этот самый день, около двух часов дня, путь отряда пересекла какая-то дорога. Естественно, Гленарван спросил у катапаца ее название, и так же естественно ему ответил Жак Паганель:

– Это дорога из Юмбеля в Лос-Анжелос.

Гленарван посмотрел на катапаца.

– Совершенно верно, – подтвердил тот, а затем, обратясь к географу, спросил: – Вы, значит, проезжали в этих краях?

– Разумеется! – серьезным тоном ответил Паганель.

– На муле?

– Нет, в кресле.

Катапац, очевидно, не понял его, так как, пожав плечами, вернулся на свое обычное место во главе отряда.

В пять часов вечера сделали привал в неглубоком ущелье, в нескольких милях от города Лоха. Эту ночь путешественники провели у подножия сьерры – первых ступеней Кордильер.

Переход через Чили совершался до сих пор без каких-либо значительных происшествий. Но теперь сразу должны были возникнуть все те препятствия и опасности, с которыми сопряжено путешествие в горах. Начиналась борьба с природными трудностями.

Прежде чем пуститься в путь, требовалось принять важное решение, а именно: выяснить, каким проходом надо было переваливать через Кордильеры, чтобы не отклониться при этом от намеченного пути. Спросили мнение катапаца.

– В этой части Кордильер, – ответил тот, – я знаю лишь два перевала, удобных для езды.

– Вы, без сомнения, имеете в виду перевал Арика, открытый Вальдивиа Мендосой? – спросил Паганель.

– Да.

– А второй, не правда ли, перевал Виарика?

– Совершенно верно.

– Но, друг мой, оба эти перевала нам не подходят, потому что один из них лежит далеко к северу, а другой – далеко к югу от нашего пути.

– А вы можете предложить нам еще какой-нибудь проход? – обратился к географу майор.

– Могу, – ответил Паганель – я разумею проход Антуко, идущий по склону вулкана под тридцать седьмым градусом тремя минутами южной широты, то есть приблизительно в полуградусе от нашего пути. И идет он при этом всего на высоте семи тысяч футов.

– Прекрасно! – промолвил Гленарван. – Но вы-то, катапац, знаете этот перевал?

– Да, мне случалось проходить им, а не упомянул я о нем только потому, что это, собственно, горная тропа, по которой гонят свой скот пастухи-индейцы с восточных склонов.

– Ну что ж, друг мой, – сказал Гленарван, – там, где проходят стада кобылиц, баранов и быков, сумеем пройти и мы. А раз этот проход ведет нас по прямой линии, надо идти через него.

Немедленно был дан сигнал к отправлению, и отряд, идя меж больших известковых скал, углубился в долину Лас-Лехас. Подъем был едва заметен. Около одиннадцати часов утра пришлось обогнуть небольшое озеро. Этот естественный водоем служил как бы живописным местом свидания для всех соседних речек: журча, стекались они сюда и безмолвно сливались в прозрачных водах озера. Над этим озером поднимались в гору льяносы – обширные, поросшие злаковыми растениями пространства, где пасся скот индейцев. Вскоре отряд наткнулся на болото, тянувшееся к югу и к северу. Только благодаря инстинкту мулов всадники выбрались оттуда благополучно. В час пополудни показалась крепость Балленаре; она возвышалась на утесе, как бы увенчивая его остроконечную вершину своими полуразвалившимися стенами. Отряд проехал мимо. Дорога становилась круче и каменистее; камни шумным каскадом скатывались из-под ног мулов. Около трех часов пополудни появились живописные развалины другой крепости, разрушенной во время восстания 1770 года.

Начиная отсюда дорога стала не только трудной, но даже и опасной. Подъемы сделались более крутыми, пропасти – угрожающе глубокими, тропинки по их краю становились все уже и уже. Мулы шли вперед осторожно, нагнув голову, обнюхивая дорогу. Ехали гуськом. Случалось, что на каком-нибудь крутом повороте мадрила вдруг исчезала из виду, и тогда маленький караван шел на отдаленное позвякиванье ее колокольчика. Нередко извилистая тропа расщеплялась, давая возможность отряду двигаться по двум параллельным линиям, и через эту непроходимую пропасть шириной всего в какие-нибудь две сажени, но глубиной в двести, катапац переговаривался со своими пеонами. Здесь трава еще боролась с камнями, пробиваясь между ними, но уже чувствовалась победа минерального царства над растительным. Близость вулкана Антуко была заметна по видневшимся там и сям застывшим потокам лавы цвета железа, испещренным иглообразными желтыми кристаллами. Нагроможденные друг на друга утесы, казалось, должны были вот-вот обрушиться и удерживались на своем месте вопреки всем законам равновесия. Конечно, эта местность должна была легко изменять свой вид при землетрясениях. И при взгляде на все эти склонившиеся набок остроконечные вершины, покосившиеся купола, боком посаженные бугры делалось очевидным, что для этой горной местности час окончательного сформирования еще не пробил.