– Никоим образом, – ответил Паганель. – В обоих этих случаях имеется точка опоры, которая обусловливает обратное действие: у серсо – земля, а у биллиардного шара – поверхность биллиарда. Но здесь такой точки опоры нет: оружие не касается земли, а тем не менее оно поднимается на значительную высоту.

– Как же объясните вы такое явление, господин Паганель? – спросила Элен.

– Я и не объясняю этого, а только лишний раз устанавливаю данный факт. По-видимому, тут все зависит от способа, которым кидают бумеранг, и от особенностей его строения. А способ кидания – это уже тайна австралийцев.

Однако время шло, и Гленарван, считая, что не следует больше задерживаться, хотел было уже просить путешественниц занять места в колымаге, как в эту минуту прибежал один из дикарей и возбужденно выкрикнул несколько слов.

– Вот как! – проговорил Айртон. – Они завидели казуаров.

– Что, речь идет об охоте? – заинтересовался Гленарван.

– О, это надо непременно посмотреть! – воскликнул Паганель. – Зрелище, должно быть, любопытное. Быть может, снова заработает бумеранг.

– А что думаете вы на этот счет, Айртон? – спросил Гленарван боцмана.

– Мне кажется, что это не займет много времени, сэр, – ответил тот.

Туземцы между тем не теряли ни минуты. Ведь убить нескольких казуаров – для них необыкновенная удача: это значит, что племя будет обеспечено пищей по крайней мере на несколько дней. Понятно, охотники пускают в ход все свое искусство, чтобы завладеть такой добычей. Но каким образом умудряются они настигать такое быстроногое животное без собак и убивать его без ружей? Это было самое интересное в зрелище, которое так жаждал увидеть Паганель.

Эму, или астралийский казуар (у туземцев он называется «мурек»), встречается на равнинах Австралии все реже и реже. Это крупная птица в два с половиной фута вышиной, с белым мясом, напоминающим мясо индейки. На голове у казуара роговая чешуя, глаза его светло-коричневые, клюв черный, загнутый вниз. На ногах – по три пальца, вооруженных могучими когтями. Крылья его, настоящие культяпки, не могут служить для летания. Его оперение, или, можно сказать, его шерсть, более темного цвета на шее и на груди. Если казуар не летает, то зато бегает так быстро, что свободно обгонит самую быструю скаковую лошадь. Захватить казуара можно только хитростью.

Вот почему на призыв прибежавшего дикаря тотчас же отозвался десяток астралийцев. Они, словно отряд стрелков, рассыпались по чудесной равнине, где кругом синели цветы дикого индиго. Наши путешественники столпились на опушке рощи мимоз.

При приближении туземцев несколько казуаров поднялись и умчались. Прибежавший дикарь – видимо, охотник данного племени, – удостоверившись, где находятся птицы, сделал знак товарищам, чтобы те не шли дальше. Дикари растянулись на земле, а охотник вынул из сетки две искусно сшитые вместе шкуры казуаров и надел их на себя. Затем он поднял над головой правую руку и стал подражать походке казуара, разыскивающего себе пищу. Охотник направился к стае. Он то останавливался, прикидываясь, что разыскивает семена, то поднимал вокруг себя ногами целые облака пыли. Все это было выполнено безукоризненно. Невозможно было более верно воспроизвести повадки казуара. К тому же дикарь настолько точно подражал глухому ворчанью казуара, что сами птицы были обмануты. Вскоре дикарь оказался среди беспечной стаи. Вдруг он взмахнул дубиной – и пять казуаров из шести свалились подле него. Охота была успешно закончена. Гленарван, путешественницы и весь отряд распрощались с туземцами.

После спокойно проведенной ночи под 146°15? долготы путешественники 6 января, в семь часов утра, снова тронулись в путь, пересекая обширный округ Мёррей. Они двигались на восток, и следы копыт их лошадей и быков вычерчивали по равнине совершенно прямую линию. Они дважды пересекли следы скваттеров, направлявшихся на север, и все эти следы несомненно смешались бы, если бы на пыльной земле не отпечатывались подковы коня Гленарвана с клеймом стоянки Блек-Пойнт – трилистником.

Местами равнину бороздили извилистые, часто пересыхающие речки, по берегам которых росли буксы. Все эти речки берут начало на склонах гор Буффало, невысокая, но живописная цепь которых волнисто вырисовывалась на горизонте.

Решено было к ночи добраться до этих гор и там расположиться лагерем. Айртон стал подгонять своих быков, и те, сделав в этот день тридцать пять миль, хотя и несколько устали, но все же дотащили колымагу до подножия гор Буффало. Здесь, под большими деревьями, раскинули палатку. Наступала ночь. С ужином живо покончили: после такого перехода больше хотелось спать, чем есть.

Паганелю первому пришлось нести дежурство. Чтобы не поддаваться одолевавшей его дремоте, он с ружьем на плече прогуливался взад и вперед. Хотя луны и не было, но благодаря яркому сиянию южных звезд ночь была светлая. Ученый развлекался чтением великой книги неба, всегда открытой взорам и представляющей огромный интерес для тех, кто может ее понимать. Глубокую тишину уснувшей природы нарушал лишь звон железных пут на ногах лошадей.

Паганель, предавшись своему астрономическому созерцанию, был занят больше делами неба, чем земли, как вдруг он был выведен из задумчивости какими-то отдаленными звуками. Географ стал внимательно прислушиваться, и, к его изумлению, ему послышались звуки рояля. Несколько трепетно-звучных аккордов донеслось до него. Ошибки быть не могло.

– Рояль в пустыне! – пробормотал Паганель. – Никак не могу этому поверить.

Действительно, это было более чем странно, и Паганель предпочел уверить себя, что это какая-то удивительная австралийская птица подражает звукам рояля, так же как некоторые здешние птицы подражают звукам часов и точильной машины.

В эту минуту в воздухе прозвучал ясный, чистый голос – к пианисту присоединился певец. Паганель слушал не сдаваясь. Но через несколько мгновений он был вынужден сознаться, что слышит чудесные звуки арии «И mio tesoro tanto» из «Дон-Жуана».

«Черт возьми! Как ни удивительны австралийские птицы, но самый музыкальный попугай на свете не может же спеть арию из оперы Моцарта!» – подумал географ и стал наслаждаться мелодией.

Впечатление от этой пленительной арии, раздававшейся в чистом, прозрачном воздухе ночи, было неописуемо. Долго звучал этот голос, чаруя Паганеля; наконец он затих, и кругом снова воцарилась тишина.

Когда Вильсон пришел сменить ученого, то застал его в глубокой задумчивости. Паганель ничего не сказал матросу, а, решив сообщить завтра Гленарвану об этом странном явлении, пошел спать в палатку.

На следующее утро весь лагерь был разбужен неожиданным лаем. Гленарван вскочил на ноги. Два великолепных пойнтера, превосходные образцы легавых собак английской породы, прыгая, резвились на опушке рощицы. При приближении путешественников они скрылись среди деревьев и принялись лаять еще громче.

– По-видимому, в этой пустыне есть какая-то стоянка, – промолвил Гленарван, – а также, несомненно, имеются и охотники, раз налицо охотничьи собаки.

Паганель открыл было рот, чтобы поделиться своими ночными впечатлениями, но тут верхом на великолепных, чистокровных лошадях появилось двое молодых людей. Оба джентльмена – они были одеты в изящные охотничьи костюмы – остановились, увидев путников, расположившихся табором, словно цыгане. Они, казалось, недоумевали, что означает здесь присутствие вооруженных людей, но в эту минуту заметили путешественниц, выходивших из колымаги.

Всадники тотчас же спрыгнули с коней и со шляпами в руках направились к женщинам. Гленарван пошел навстречу незнакомцам и отрекомендовался им. Молодые люди поклонились, и старший из них сказал:

– Сэр, не пожелают ли ваши дамы, а также и вы с вашими спутниками отдохнуть у нас в доме?

– С кем я имею удовольствие говорить? – спросил Гленарван.

– Майкл и Сенди Патерсон – владельцы скотоводческого хозяйства Готтем. Вы уже находитесь на территории этой станции, и отсюда до нашего дома не больше четверти мили.