В пять часов вечера, перед наступлением коротких тропических сумерек, мы с Конселем наблюдали очаровавшее нас зрелище.

Существует прелестное животное, встреча с которым, по мнению древних, предвещает счастье. Аристотель, Афиней, Плиний и Аппиан изучали его вкусы и наклонности и ради его описания истощили весь поэтический арсенал Греции и Рима. Они дали ему имя Nautilus и Pompylius. Но современная наука не утвердила этих названий. Ныне этот моллюск известен под именем «аргонавта».

Если бы кто-нибудь завел с Конселем речь о моллюсках, то узнал бы незамедлительно, что моллюски, или мягкотелые, подразделяются на пять классов; что класс головоногих моллюсков включает в себя два подкласса: двужаберных и четырехжаберных, в зависимости от количества жабер; что животные, относимые к подклассу двужаберных, это осьминоги, каракатицы, кальмары, аргонавты; что к подклассу четырехжаберных относится единственный представленный в современной фауне род «наутилуса». И если бы какой-нибудь невежда спутал аргонавта, имеющего настоящие присоски, с наутилусом, у которого простые щупальца, он не заслуживал бы извинения.

Навстречу нам плыл целый отряд аргонавтов. Их было много сотен. Они принадлежали к роду Argonauta tuberculata, распространенному в Индийском океане.

Эти изящные моллюски передвигались задом наперед посредством своей воронки, выкидывая ею воду, которую вобрали в себя при вдыхании. Из их восьми щупалец шесть, тонких и длинных, расстилались по поверхности воды, а остальные два, округленные дланевидно, вздувались как паруса с подветренной стороны. Я хорошо разглядел спиралевидный завиток их раковины, которую Кювье справедливо сравнивает с изящной шлюпкой. В самом деле, это настоящая лодка! Построенная из вещества, которое выделяется двумя верхними щупальцами, или руками, моллюска, раковина носит животное, но нигде с ним не срастается.

– Аргонавт волен покинуть свою раковину, – сказал я Конселю, – но он никогда с ней не расстанется.

– Так же, как и капитан Немо, – рассудил Консель. – Поэтому лучше было бы ему назвать свое судно «Аргонавтом».

Почти целый час плыл «Наутилус» под эскортом моллюсков. Вдруг, неизвестно почему, животных обуял страх. Словно по команде все паруса мгновенно были спущены, щупальца втянулись в раковину, тела сжались, раковины опрокинулись, переместив центр тяжести, и вся флотилия исчезла под водой. Никогда еще корабли, ни одной эскадры не маневрировали с такой четкостью.

В это мгновенье солнце закатилось. Внезапно наступила ночь. Только легкий ветерок подернет зыбью морскую гладь да под кормой плеснет волна!

На другой день, 26 января, мы пересекли экватор на восемьдесят втором меридиане и вступили в воды Северного полушария.

В этот день нашу свиту составляла грозная армада акул. Здешние моря кишат этими страшными животными, и потому плавание по ним не безопасно. Это были акулы с бурой спиной, белым брюхом и одиннадцатью рядами зубов; акулы глазчатые с круглым черным пятном на шее, напоминавшим глаз; акулы синие с округлой головой, испещренной черными точками. Хищные животные с яростью малоутешительной набрасывались на хрустальные стекла окон. Нед Ленд был вне себя. Он рвался на поверхность океана, чтобы пустить гарпуном в морских хищников. В особенности ему не давали покоя разъяренные тигровые акулы длиною в пять метров и акулы гладкие, пасть которых, усаженная зубами, точно мозаикой выложена!

Вскоре «Наутилус» взял большой ход, оставив далеко позади самых резвых акул.

Двадцать седьмого января, при входе в широкий Бенгальский залив, нам не раз пришлось видеть страшную картину! Навстречу нам плыли трупы. То были трупы умерших индийцев, уносимые Гангом в открытое море, которых грифы, единственные могильщики в стране, не успели еще пожрать. Но акулы не преминут помочь им выполнить погребальный обряд.

Около семи часов вечера «Наутилус», поднявшись на поверхность, плыл по молочному морю. Синее море, куда хватал глаз, стало молочным. Не было ли это игрою лунного света? Нет! Молодой месяц всего два дня как народился и еще не взошел на горизонте. И звездное небо казалось черным в сравнении с молочной белизной вод.

Консель глазам своим не верил и просил меня объяснить причину этого поразительного явления. К счастью, я мог разъяснить ему в чем дело.

– Это так называемое молочное море, – сказал я. – Огромные пространства молочно-белых вод – нередкое явление у берегов Амбоина и вообще в этих широтах.

– Но не объяснит ли мне господин профессор, – сказал Консель, – причину такого явления. Не превратилась же в самом деле вода в молоко!

– Конечно, нет, друг мой! Молочная окраска воды, которая так удивляет тебя, вызвана присутствием в воде мириадов мельчайших животных, бесцветных слизистых светящихся червячков толщиной в волос и длиной в одну пятую миллиметра. Животные прилепляются друг к другу и образуют сплошные поля в несколько лье.

– В несколько лье! – вскричал Консель.

– Да, друг мой! И не пытайся вычислять, сколько их тут! Напрасно время потратишь! Если я не ошибаюсь, некоторым мореплавателям случалось плыть по таким молочным морям более сорока миль.

Не знаю, послушался ли Консель моего совета, но он умолк, глубоко задумавшись. Он, несомненно, занялся вычислением, какое количество простейших поместится на площади в сорок квадратных миль, если длина каждого из них равна одной пятой миллиметра. Что же касается меня, я продолжал наблюдать это удивительное явление. В течение нескольких часов «Наутилус» рассекал своим водорезом воды молочного моря, и я обратил внимание, что он скользил совершенно бесшумно по этой взмыленной воде, словно бы плыл во вспененном водовороте двух встречных течений, порою образующемся в бухтах.

Около полуночи море вдруг приняло обычную окраску; но за кормой, до самой линии горизонта, небо, отражая белизну вод, казалось, было озарено отблеском северного сияния.

Двадцать восьмого января в полдень, всплыв на поверхность вод, «Наутилус» оказался в виду земли, лежавшей в восьми милях к западу. Сперва выступили из дымки вершины гор: хаотическое нагромождение горных кряжей, желтых, лиловых, серых, смотря по освещению солнца и расстоянию. Иные горные пики вздымались в высоту двух тысяч футов. Как только были установлены координаты, я сошел в салон и, отыскав это место на карте, увидел, что мы находимся у берегов острова Цейлон – этой жемчужины Индии, – лежащего у южной оконечности индийского полуострова.

Я пошел в библиотеку поискать, нет ли такой книги, где можно было бы почерпнуть сведения об этом острове, который считается самым плодородным на земном шаре, и нашел труд Сирра, озаглавленный «Цейлон и сингалезы». Возвратясь в салон, я прежде всего ознакомился со статистическими данными, касавшимися Цейлона, которому в древности давали так много различных названий. Остров Цейлон лежит между 5°55? и 9°49? северной широты и 79°42? и 82°4? долготы к востоку от меридиана Гринвича. С севера на юг он простирается на двести семьдесят пять миль, с востока на запад – не больше чем на сто пятьдесят миль; площадь его равна двадцати четырем тысячам четыремстам сорока восьми милям, иначе говоря, немного менее площади Ирландии.

В это время в салон вошли капитан Немо и его помощник.

Капитан взглянул на карту. Потом, обернувшись ко мне, сказал:

– Остров Цейлон славится своими жемчужными промыслами. Не угодно ли вам, господин Аронакс, побывать на месте ловли жемчуга?

– Вне всякого сомнения, капитан.

– Хорошо. Это легко устроить. Но вот в чем дело: мы побываем на месте ловли, но ловцов не увидим. Сезон ловли жемчуга еще не начался. Но это не важно. Я прикажу взять курс на Манарский залив. Мы придем туда ночью.

Капитан сказал несколько слов своему помощнику, и тот вышел из салона. Через короткое время «Наутилус» вновь возвратился в свою водную стихию; манометр показывал, что судно шло на глубине тридцати футов.