— С превеликим удовольствием,— отозвался Гамут, вновь водрузил на нос очки в железной оправе и, вытащив свой любимый томик, незамедлительно протянул его Алисе.— Что может быть приличнее и успокоительней, чем вознести хвалу господу на склоне дня, полного безмерных опасностей!

Алиса улыбнулась, но, взглянув на Хейуорда, вспыхнула и заколебалась.

— Не стесняйтесь,— шепнул офицер.— Разве можно м такую минуту отвергать предложение достойного тезки царя-псалмопевца?

Ободренная его словами, Алиса сделала то, к чему се побуждало собственное благочестие и любовь к музыке. Она раскрыла книжечку и выбрала гимн, который соответствовал положению путников и в котором поэт, не задаваясь честолюбивой целью превзойти царя израильского, обнаружил скромное, но достойное похвал дарование. Кора тоже выразила желание подпевать сестре, после чего педантичный Давид, проделав уже знакомую нам процедуру с камертоном, задал тон, и полился тихий, торжественный напев.

Иногда голоса прелестных девушек, склоненных над книгой, звучали в полную силу; иногда понижались так, что глухой, словно аккомпанемент, шум воды почти перекрывал мелодию. Давид с его природным вкусом и безошибочным слухом руководил пением, соразмеряя силу звуков с масштабами небольшой пещеры, каждая расщелина и выбоина которой вторила трепетным модуляциями свежих голосов. Индейцы, вперив взоры в скалy, слушали с таким вниманием, словно сами превратись в каменные изваяния. Однако суровые черты разведчика, который, подперев голову рукой, сидел поначалу с видом холодным и равнодушным, стали постепенно смягчаться, и, по мере того как стих сменялся стихом, все отчетливей чувствовал, как слабеет его железная воля и воспоминания уносят его в далекое детство, когда в поселениях родной провинции он внимал подобным же гимнам, хотя исполняли их и не столь приятные голоса. Беспокойные глаза его увлажнились, и еще не кончилось пение, как из них, этого, казалось бы, давно пересохшего источника, закапали крупные жгучие слезы, стекая по щекам, которые чаще орошались потоками дождя, низвергающимися с неба, нежели соленой влагой, свидетельствующей о слабости человеческой. Певцы закончили пение одним из тех низких, замирающих аккордов, которые слух впивает с особенной жадностью, словно сознавая, что наслаждение вот-вот придет к концу... И вдруг снаружи раздался вопль, непохожий на крик человека или иного обитателя земли; си потряс воздух и проник не только во все уголки пещеры, но и в самые сокровенные сердечные глубины каждого, кто его слышал. Вслед за ним наступила тишина, такая полная, словно воды и те, оцепенев от ужаса, остановили свой бег.

— Что это? — прошептала Алиса, стряхнув наконец с себя парализовавший ее страх.

— Что это? — громко повторил Хейуорд.

Ни Соколиный Глаз, ни индейцы не ответили. Они прислушивались, ожидая, очевидно, повторения вопля, повергшего даже их в молчаливое изумление. Наконец они быстро и встревоженно заговорили меж собой по-делаварски, после чего Ункас осторожно выскользнул из пещеры через ее дальний скрытый выход. Когда он исчез, разведчик вновь перешел на английский:

— Мы не можем сказать, ни что это было, ни что это значит, хотя двое из нас странствуют по лесам уже лет тридцать с лишним. Я считал, что мое ухо знает любой звук, испускаемый индейцем или зверем, но Этот вопль доказывает, что я был просто самонадеянным и тщеславным хвастуном.

— Разве это был не боевой клич, которым воины пугают врага? — полюбопытствовала Кора, поправляя вуаль со спокойствием, явственно отличавшим ее от младшей сестры.

— Нет, нет, в этом зловещем, потрясающем вопле было что-то неестественное. Кто хоть раз слышал боевой клич индейцев, тот его уже ни с чем не спутает. Ну, Ункас,— перешел он на язык делаваров, обращаясь к возвратившемуся молодому вождю,— что ты видел? Не проникает ли свет от костра наружу?

Последовал краткий, но, видимо, исчерпывающий ответ на том же языке.

— Снаружи ничего не видно,— продолжал Соколиный Глаз, недовольно покачивая головой.— Тайна нашего убежища все еще не раскрыта. Ступайте в соседнюю пещеру и ложитесь спать — вам нужен отдых; мы должны быть на ногах задолго до восхода, чтобы добраться до форта Эдуард, пока минги наслаждаются утренним сном.

Кора беспрекословно повиновалась, подав пример мужества более робкой Алисе. Однако, выходя из пещеры, она все-таки шепотом попросила Дункана проводить их. Ункас откинул перед сестрами одеяло, и, обернувшись, чтобы поблагодарить его за внимание, они увидели, что разведчик вновь сидит у догорающего костра, подперев голову руками и, вероятно, усиленно раздумывая о природе необъяснимого крика, прервавшего их пение.

Хейуорд прихватил с собой горящую ветку, которая слабо озарила узкое пространство их нового жилища. Укрепив этот факел в расщелине скалы, офицер подошел к сестрам, впервые оставшимся с ним наедине с тех самых пор, как они покинули дружественные стены форта Эдуард.

— Не оставляйте нас, Дункан,— взмолилась Алиса.— Нам не заснуть в таком месте, особенно сейчас, когда у нас в ушах еще звучит этот ужасный вопль.

— Сначала проверим, достаточно ли надежна ваша крепость,— ответил он,— а уж после поговорим обо всем остальном.

Хейуорд проследовал в дальний угол пещеры, к выходу, также завешанному одеялом, и, отогнув этот тяжелый занавес, вдохнул живительную свежесть, которой веяло с водопадов. Один рукав реки тек по узкому и глубокому ущелью, проточенному в мягком камне, и вода, струившаяся прямо под ногами молодого человека, представляла собой, на его взгляд, отличную защиту от опасности с этой стороны. Несколькими саженями выше река, низвергаясь со скал, билась, скользила и бешено рвалась вперед.

— С этой стороны природа воздвигла для наших врагов непреодолимую преграду,— заметил он и, прежде чем опустить одеяло, указал рукой на отвесный утес над горным потоком.— Вход же, как вам известно, охраняют наши добрые и верные проводники. Не вижу поэтому оснований пренебрегать советом нашего честного хозяина. Полагаю, Кора согласится со мной и подтвердит, что вам обеим надо поспать.

— Кора может согласиться с вашим советом, но вряд ли последует ему,— возразила старшая сестра, опускаясь на ветви сассафраса рядом с Алисой.— Не будь даже этого таинственного вопля, нам все равно было бы трудно заснуть. Подумайте сами, Хейуорд, в состоянии ли дочери забыть о тревоге, которую испытывает их отец, не зная, где они и что с ними могло случиться в лесной глуши, среди бесчисленных опасностей?

— Он — солдат и знает не только опасности, но и преимущества лесов.

— Он — отец и не может подавить в себе отцовские чувства.

— Как снисходителен он был к моим капризам! С какой нежностью предупреждал любое мое желание! — всхлипнула Алиса.— Мы были эгоистками, сестрица, настояв на приезде сюда во что бы то ни стало.

— Быть может, я поступила неблагоразумно, вынудив его согласиться на наш приезд в такую трудную минуту, но мне хотелось доказать, что если другие могут покинуть его в опасности, то уж дочери всегда останутся ему верны.

— Когда он узнал о вашем решении приехать в форт Эдуард,— мягко вмешался Хейуорд,— в душе его началась жестокая борьба между страхом и любовью, и любовь, усугубленная,— если ее можно усугубить,— долгой разлукой, взяла верх. «Их ведет сюда мужество и благородство моей Коры, Дункан, и я не хочу препятствовать ей,— сказал он мне.— Дай бог каждому, кому выпала честь защищать его величество короля, быть хоть вполовину столь же стойким, как она!»

— А про меня он ничего не сказал, Хейуорд? — с ревнивой нежностью спросила Алиса.— Не мог же он не вспомнить о своей маленькой Элси!

— Разумеется, не мог: он ведь так хорошо ее знает,— успокоил девушку офицер.— Он наговорил про вас множество ласковых слов, повторить которые я не решусь, хотя готов поручиться в том, что они заслуженны. Он сказал...

Тут Дункан внезапно умолк: в тот момент, когда он впился глазами в Алису, которая в порыве дочерней любви повернулась к нему, жадно ловя каждое его слово, снаружи вновь раздался тот же ужасный вопль, и Хейуорд лишился дара речи. Наступила долгая пауза, и все трое уставились друг на друга, с трепетом ожидая повторения страшного воя. Наконец одеяло медленно приподнялось, и в отверстии появился разведчик: таинственные звуки, предвещавшие неведомую опасность, перед которой бессильны были весь его опыт и находчивость, поколебали, видимо, даже его твердость.