Есть еще плотник, мастер по парусам, кок и боцман. Единственная привилегия младших офицеров — время от времени командовать рядовыми матросами. Есть еще два… младших помощника, как решил их назвать Жеан. Эзри называла их старшими по вахте, и когда самой Эзри поблизости не оказывалось, они ее заменяли. Синей вахтой командовал Утгар, а красной — женщина по имени Нарсин, но ее Жеан еще не видел: она тоже отбыла на борт «Вестника».

Казалось, всю черную и грязную работу поручали Жеану и остальным матросам из вахты поденщиков, и это давало возможность изучить не только устройство корабля, но и иерархию его экипажа. Жеан считал, что это делается сознательно.

Со времени захвата «Вестника» погода установилась. Постоянный легкий северо-восточный ветер, облака, пролетающие по небу, словно в танце, бесконечные низкие волны, от которых море сверкало, словно сапфир с миллионами граней. Днем жарко светило солнце, и ночью в помещении для сна было душно, но Жеан быстро привык. Он загорел и цветом кожи походил на Паоло и Козетту. Локки тоже как будто чувствовал себя хорошо — загорелый, бородатый и не просто худой, а мускулистый. Рост и неразумная похвальба своей гибкостью привели к тому, что ему поручили смазывать мачты, фок- и грот-, и он должен был это проделывать каждое утро.

Пищу по-прежнему давали в конце долгого дня, и хоть она была не очень разнообразна, ее хватало. Теперь они получали и полный рацион выпивки. И хотя Жеан не хотел себе в этом признаваться, такой поворот событий его почти радовал. Он мог работать и спокойно спать: люди, управляющие кораблем, знают свое дело. Ему и Локки больше не нужно импровизировать. И если бы не проклятый судовой журнал, в котором отмечались день за днем (а срок, когда кончится действие противоядия, все приближался), Жеан назвал бы эти дни хорошими. Хорошим и спокойным периодом, когда можно подумать о Дельмастро.

Но ни он, ни Локки не могли перестать считать дни.

Восемнадцатого фестала Лысый Мазукка сорвался.

Ничто этого не предвещало, хотя несколько вечеров накануне Мазукка был мрачен; как и многие, он уставал, но никому не грозил — ни из экипажа, ни из вахты поденщиков.

Стояли сумерки, синяя вахта работала уже два или три часа, и по всему кораблю зажгли фонари. Жеан сидел рядом с Локки у клетки с курами, расплетая старый трос. Локки брал у него пряди и расплетал их еще сильней, превращая в грубые коричневые нити. Потом эти нити окунали в смолу и превращали в паклю, которую можно было использовать как угодно: от затыкания щелей до набивки подушек. Работа скучная и неприятная, но солнце почти село, и совсем скоро вахта должна была закончиться.

Поблизости послышался стук, за ним проклятия и смех. Появился Лысый Мазукка со шваброй и ведром в руках, а за ним матрос, которого Жеан не узнал. Матрос сказал что-то, чего Жеан не расслышал, и тут вдруг Мазукка развернулся и швырнул в него тяжелым ведром, попав прямо в лицо. Оглушенный матрос упал на бок.

— Будь ты проклят! — крикнул Мазукка. — Я тебе что, дитя малое?

Матрос ощупью поискал оружие — короткую дубинку, увидел Жеан, — но Мазукка уже вышел из себя. Он пнул моряка в грудь, вырвал у него дубинку, поднял ее над головой… но больше ничего не успел. Три или четыре моряка одновременно ударили его, свалили на палубу и вырвали дубинку.

С мостика послышались торопливые тяжелые шаги. Капитан Дракаста явилась без вызова.

Когда она пронеслась мимо, Жеан — веревка была забыта — почувствовал, как внутри все съеживается. Это в ней было. Дракаста носила, как плащ, ту самую ауру, которую он некогда видел у капы Барсави: нечто такое, что спит внутри, пока не вырвется в минуту гнева или необходимости, неожиданное и ужасное. Сама смерть шла по палубе «Орхидеи».

Матросы держали Мазукку за ноги и за руки. Тот, кого он ударил ведром, забрал свою дубинку и потирал голову. Замира остановилась и показала на него.

— Объясни, Томас.

— Я… я… Простите, капитан. Я просто забавлялся.

— Он преследует меня весь проклятый день, — сказал Мазукка, покорный и почти успокоившийся. — Ничего не делал, не работал. Только ходил за мной, опрокидывал ведро, разбрасывал мои инструменты, пачкал то, что я сделал, и заставлял переделывать.

— Это правда, Томас?

— Я только… капитан, это только для забавы. Дразнить вахту поденщиков. Я ничего плохого не хотел. Я больше не буду.

Дракаста проявила такое проворство, что Томас не успел и глазом моргнуть, а уже лежал на палубе с разбитым носом. Жеан отметил изящное движение руки и точное использование ребра ладони. Он сам дважды в жизни получал такие удары. И как ни глуп Томас, Жеан ему сочувствовал.

— Аг-г-гх, — сказал Томас, плюясь кровью.

— Вахта поденщиков все равно что инструменты, — сказала Дракаста. — Я хочу, чтобы она содержалась в порядке и чтобы ею можно было пользоваться. Хотите позабавиться — убедитесь сначала, что эта забава никому не причинит вреда. Сокращаю вдвое твою долю взятого на «Красном вестнике» и вырученного от его продажи. Вы. — Она показала на двух женщин, стоявших за моряком. — Утащите его на корму и найдите ученую Треганн.

Когда Томаса утащили на ют, к врачу, Дракаста повернулась к Мазукке.

— Ты слышал мое правило в первый же вечер на корабле.

— Знаю. Простите, капитан Дракаста. Он просто…

— Ты слышал. Слышал, что я сказала, и понял.

— Да. Но я был в бешенстве…

— Коснешься оружия — смерть. Я объяснила это ясно, яснее некуда, но ты все равно не послушался.

— Погодите…

— Ты мне не нужен, — сказала Дракаста и правой рукой схватила Мазукку за горло. Матросы отпустили его, и он попытался обеими руками оторвать руку Дракасты, но тщетно. Капитан потащила его к правому борту. — Слушайте все! Потеряете голову, допустите ошибку — и можете потопить весь корабль. Если не в силах делать то, что вам было сказано ясно и четко, вы только балласт.

Брыкаясь и задыхаясь, Мазукка пытался сопротивляться, но Дракаста неумолимо тащила его к борту. В двух ярдах от планшира она стиснула зубы, отвела правую руку и швырнула Мазукку вперед, вложив в этот толчок всю силу. Мазукка сильно ударился, потерял равновесие и перевалился через борт. Секунду спустя послышался всплеск.

— Балласта на моем корабле хватает.

Все матросы, включая вахту поденщиков, кинулись к правому борту. Бросив быстрый взгляд на Локки, Жеан присоединился к ним. Дракаста осталась на месте. Она развела руками, весь ее внезапный гнев испарился. И в этом она напоминала Барсави. Жеан подумал, как она проведет остаток ночи: в мрачной задумчивости или даже за выпивкой?

Корабль шел ровно, со скоростью четыре-пять узлов, а Мазукка не был хорошим пловцом. Его уже отнесло от курса корабля на пять или шесть ярдов, и отставал он ярдов на пятнадцать. Голова его торчала над поверхностью воды, он звал на помощь.

Сумерки. Жеан содрогнулся. Голодное время в открытом море. Яркий дневной свет прогоняет многих тварей в глубину, и плавать в воде почти безопасно. Но в сумерках все меняется.

— Выловить его, капитан? — спросил один из стоявших рядом с Дракастой моряков. Говорил он так тихо, что слышали всего несколько человек.

— Нет, — ответила Дракаста. Она повернулась и медленно пошла на корму. — Вперед. А при нем скоро кто-нибудь объявится.