Прекрасная, потрясающая вещь!

— Стоит пары фунтов, да? — с живым интересом спрашивает Генри.

— Мы еще до этого дойдем, — отвечает эксперт. — Хотя она в хорошем состоянии, но, кажется, изначально стояла на ножках, скорее всего тоже деревянных. На боках нет ни трещин, ни деформаций изображений, а круглые ручки по бокам не повреждены. Итак, держа все это в голове, как вы думаете, сколько она стоит?

— Фрэнки! — Это начальник Фрэнки зовет ее из другого конца комнаты. — Почему мне жалуются, что ты балуешься с каналами?

Фрэнки встает, поворачивается спиной и, загораживая телевизор своим телом, пытается переключить его обратно на канал с бегущими цифрами.

— Эх, — недовольно говорит ее коллега. — Они как раз собирались огласить стоимость. Это самое интересное.

— Отойди, — хмурится начальник.

Фрэнки отодвигается, открывая экран, по которому бегут цифры фондовой биржи. Она широко улыбается, демонстрируя все свои зубы, а потом бежит обратно на свое место.

***

В приемной дантиста Джастин прилип к телевизору, прилип к лицу Джойс.

— Это твоя знакомая, дорогой? — спрашивает Этель.

Джастин изучает лицо Джойс и улыбается:

— Да. Ее зовут Джойс. Маргарет и Этель охают и ахают.

На экране отец Джойс — или человек, которого Джастин принимает за такового, — поворачивается к Джойс и пожимает плечами:

— Как ты думаешь, дорогая? Сколько это будет деньжат?

Джойс натянуто улыбается:

— Не имею ни малейшего представления о том, сколько это стоит.

— Как вам нравится цена между тысячей пятьсот и тысячей семьсот? — спрашивает эксперт.

— Фунтов стерлингов? — ошеломленно спрашивает старик.

Джастин смеется.

Камера берет крупный план лиц Джойс и ее отца. Они поражены, потрясены настолько, что оба потеряли дар речи.

— Вот это впечатляющая реакция! — смеется Майкл. — Итак, этому столу выпала счастливая карта, а теперь давайте перейдем к столу с фарфором, чтобы увидеть, повезет ли кому-нибудь еще из наших коллекционеров.

— Джастин Хичкок, — вызывает девушка, сидящая за стойкой регистрации.

Комната затихает. Все смотрят друг на друга.

— Джастин! — повторяет она, повышая голос.

— Это, должно быть, вот он, на полу, — говорит Этель. — Ку-ку, — окликает она и пинает его своим ортопедическим ботинком. — Вы Джастин?

— Кто-то влюбился, о-о-о да, о-о-о да! — поет Маргарет, а Этель ритмично чмокает в такт.

— Луиза, — говорит Этель регистраторше. — Почему бы мне не пройти без очереди, пока этот молодой человек сбегает к Банкетинг-хаусу, чтобы увидеть свою девушку? Я устала ждать. — Она вытягивает левую ногу и болезненно морщится.

Джастин встает и отряхивает с брюк ворсинки ковра:

— Я вообще не понимаю, чего вы обе здесь ждете. Что вы собираетесь лечить? В вашем возрасте зубы следует оставлять на некоторое время у дантиста, а через недельку, глядишь, они уже будут готовы.

Он открывает дверь приемной, и тут в его голову летит пущенный меткой рукой прошлогодний номер журнала «Дом и сад».

- Знаете, Луиза, это не такая уж плохая идея. — Джастин, идущий по коридору за регистраторшей, резко останавливается. Адреналин горячей волной растекается по его телу. — Я именно так и сделаю.

— Собираетесь оставить ваши зубы здесь? — сухо спрашивает она с сильным ливерпульским акцентом.

— Нет, я собираюсь в Банкетинг-хаус, — говорит он, чуть не подпрыгивая от возбуждения.

— Отлично, Дик. Можно, Анна тоже пойдет? Только давайте сначала спросим тетю Фанни. — Девушка сердито смотрит на Джастина, и его энтузиазм улетучивается. — Не знаю, куда это вы собрались, однако в этот раз вам сбежать не удастся. Пойдемте уж! Доктор Монтгомери будет недоволен, если вы опять пропустите прием. — И она подгоняет его дальше по коридору.

— Но постойте, Луиза. Зуб уже совсем прошел. Вообще не болит, поверьте. — И в подтверждение своих слов он клацает зубами. — Боли не чувствую. Так что же мне тут делать?

— У вас вон слезы на глаза выступили.

— Это не от боли, скорее от чувств. Я человек эмоциональный.

— Больной, у вас бред. Пойдемте. — Она ведет его дальше по коридору.

Доктор Монтгомери приветствует Джастина с бормашиной в руке.

— Здравствуйте, мистер Хичкок, — говорит он и начинает хохотать. — Опять пытались сбежать?

— Нет. Хотя да. То есть не совсем сбежать, но я понял, что должен быть в другом месте и…

Пока Джастин лепечет, крепкому доктору Монтгомери и его не менее сильной ассистентке удается усадить пациента в кресло, и к тому времени, как он заканчивает оправдываться, его уже обмотали защитной пелеринкой, а кресло начинает опускаться.

— Боюсь, что я не вполне усвоил вашу речь, Джастин, — радостно говорит доктор Монтгомери.

Джастин вздыхает.

— Вы сегодня не будете со мной драться? — Доктор Монтгомери с щелчком натягивает на руки хирургические перчатки.

— До тех пор пока вы не попросите меня сплюнуть.

Доктор Монтгомери смеется, и Джастин с неохотой открывает рот.

***

Красный огонек на камере гаснет, и я хватаю папу за руку.

— Папа, нам нужно идти, — настойчиво говорю я.

— Погоди, — отвечает папа громким шепотом. — Майкл Эспел сейчас вон там. Смотри, он стоит рядом со столом с фарфором, высокий, обаятельный, более привлекательный, чем я думал. Он оглядывается вокруг — наверняка хочет с кем-нибудь поговорить.

— Майкл Эспел очень занят, папа, он ведет телевизионную передачу в прямом эфире. — Я впиваюсь ногтями в папину руку. — Не думаю, что он так уж мечтает поговорить с тобой о нарциссах и гладиолусах.

Папа выглядит слегка задетым, и это не потому, что я поранила его ногтями. Он высоко задирает подбородок, который, как я знаю по опыту прошлых лет, связан невидимой нитью с его гордостью. Он готовится подойти к Майклу Эспелу, который стоит в одиночестве рядом со столом с фарфором, прижав палец к уху.

— Он должен купить новый слуховой аппарат, как тот, что ты купила для меня, — шепчет папа. — Отличная штука.

Оп! Легко вынимается.

— Это наушник, папа. Он слушает, о чем говорят люди в аппаратной.

— Нет, я думаю, у него проблемы со слухом. Пойдем к нему, и помни, что нужно говорить громко, и четко произносить каждое слово. У меня есть опыт в этих делах.

Я не даю ему пройти и смотрю на него самым устрашающим взглядом из всех возможных. Папа наступает на левую ногу и тут же поднимается почти на уровень моих глаз.

— Папа, если мы прямо сейчас отсюда не уйдем, мы окажемся в камере. Опять.

Папа смеется:

— Ох, не преувеличивай, Грейси.

— Я чертова Джойс, — шиплю я.

— Хорошо, чертова Джойс, не стоит так чертовски раздражаться.

— Я не думаю, что ты осознаешь серьезность нашего положения. Мы только что украли викторианскую мусорную корзину стоимостью тысяча семьсот фунтов из бывшего королевского дворца и сказали об этом в прямом эфире.

Папа бросает на меня быстрый взгляд, его мохнатые брови взлетают до середины лба. Я вижу в его глазах тревогу. А еще замечаю, что глаза немного слезятся и в уголках появились желтые пятнышки. Мысленно беру на заметку спросить его об этом позже, если нам не придется скрываться от правосудия. Или от Би-би-си.

Девушка с выпуска, за которой я бежала, чтобы найти папу, смотрит на меня с другого конца комнаты, широко раскрыв глаза. Сердце панически сжимается, и я бросаю быстрый взгляд по сторонам. Головы присутствующих поворачиваются, чтобы посмотреть на нас. Они знают.

— Папа, мы должны уйти. Думаю, они знают.

— Ничего страшного. Мы поставим корзинку на место, — храбро обещает он. — Мы даже не вынесли ее за пределы здания, в этом нет преступления.

— Ладно, сейчас или никогда. Быстро хватай ее, и выбираемся отсюда.

Я осматриваю толпу и убеждаюсь, что к нам не приближается парочка здоровенных охранников, похрустывая суставами и помахивая бейсбольными битами. Только молодая девушка с гарнитурой, но я уверена, что справлюсь с ней, а если нет — папа может ударить ее по голове своим тяжелым ортопедическим ботинком.