— Не знаю, папа. — Я с трудом сглатываю. — Я не знаю, какое решение правильное.

— Да знаешь! Ты всегда шла по собственному пути, дорогая. Всегда.

— Что ты имеешь в виду? Он смотрит в сад:

— Видишь ту тропинку?

— Садовую дорожку?

Он качает головой и показывает тропку на газоне, где трава примята и слегка проглядывает земля. — Ты проложила эту дорожку.

— Что? — Теперь я озадачена.

— Когда была маленькой, — улыбается он. — В садоводстве мы называем их «линиями желаний». Это тропинки и дорожки, которые люди прокладывают для самих себя. Ты всегда избегала путей, проложенных другими людьми, дорогая.

Ты всегда шла своей собственной дорогой, даже если в итоге приходила к тому же, что и они. Ты никогда не пользовалась проторенными дорожками. — Он тихо смеется. — Нет, никогда. Ты бесспорно дочь своей матери: срезаешь углы, прокладываешь свои тропинки, в то время как я остался бы на знакомой дороге и сделал бы большой крюк. — Он улыбается, вспоминая.

Мы разглядываем вытоптанную ленту примятой травы, ведущую через сад к дорожке.

— «Линии желаний», — повторяю я, видя себя маленькой девочкой, подростком, взрослой женщиной, каждой раз срезающей угол на этом участке газона. — Наверное, желание не похоже на прямую. Нет прямого пути, чтобы добраться туда, куда хочешь.

— Ты знаешь, что ты будешь сейчас делать? — спрашивает он, когда приезжает такси.

Я улыбаюсь и целую его в лоб:

— Знаю.

Я вылезаю из такси на Стивене-Грин и вижу столпотворение у входа в театр «Гэйети»: нарядные люди спешат на спектакль Национальной Ирландской оперы. Я никогда раньше не была в опере, только видела записи по телевизору, и от волнения, предвкушения чуда и надежды на успешное осуществление моего плана меня трясет как в лихорадке. Я боюсь, что Джастин, увидев меня, рассердится, хотя сама не знаю, с чего я взяла, что он должен рассердиться.

Я останавливаюсь посреди улицы между отелем «Шелбурн» и театром «Гэйети», смотрю то на отель, то на театр, потом закрываю глаза, нимало не беспокоясь о том, какое впечатление произвожу на окружающих. Я хочу ощутить толчок. Куда идти? Направо в «Шелбурн»? Налево в «Гэйети»? Сердце бухает у меня в груди. Куда пойти? Куда пойти?

Я поворачиваюсь и уверенно шагаю к театру. Покупаю в шумном фойе программку и направляюсь к своему месту. В буфет забегать некогда: если он меня опередит, я себе никогда этого не прощу. Я заказала самые дорогие билеты, и у меня первый ряд партера — неслыханная удача!

Я сажусь в красное бархатное кресло — подол моего красного платья драпируется красивыми складками, сумочка на коленях, одолженные у Кейт туфельки изящно поблескивают. Прямо передо мной оркестровая яма, откуда доносятся звуки настраивающихся инструментов — самая прекрасная из существующих на земле дисгармоний.

Вокруг меня зрители суетливо рассаживаются, кто-то переговаривается, кто-то посмеивается, кто-то перелистывает программку, ярусы заполняются. Все движется и гудит, как в улье. Ряды балконов напоминают живые пчелиные соты, воздух насыщен медовыми ароматами духов.

Я бросаю взгляд на соседнее пустое кресло, и меня пробирает дрожь возбуждения.

В микрофон объявляют, что представление начнется через пять минут и опоздавшим придется все первое действие провести за дверями зала, слушая оперу через трансляторы.

Скорее, Джастин, скорее, молю я, ерзая как на иголках.

***

Джастин быстрым шагом выходит из своего отеля на Килдэр-стрит. Он только что из душа, но рубашка уже липнет к телу, а по лбу сбегают струйки пота. Внезапно он останавливается. У него за спиной отель «Шелбурн», впереди театр «Гэйети».

Он закрывает глаза и делает глубокий вдох, набирая полные легкие холодного октябрьского воздуха.

Куда пойти? Куда пойти?

***

Представление началось, а я кошу глазом на дверь справа. Рядом со мной пустое кресло, от одного вида которого у меня сжимается горло. На сцене страстно заливается сопрано, но я, к раздражению соседей, поворачиваюсь лицом к двери.

Несмотря на строгое объявление, нескольких человек все же впустили и провели на их места. Если Джастин не поторопится, до антракта ему не удастся проникнуть в зал. Мы с певицей дышим сейчас в унисон, потому что тот факт, что между нами теперь только одна дверь, сам по себе опера. Я опять поворачиваюсь к двери и замираю, потому что она открывается.

***

Джастин входит в дверь, и все головы поворачиваются к нему. Жутко нервничая, он ищет взглядом Джойс. К нему уже спешит метрдотель:

— Добро пожаловать, сэр. Чем могу служить?

— Добрый вечер. Я забронировал столик на двоих на имя Хичкока. — Джастин затравленно оглядывается, вынимает платок и промокает им лоб. — Дама уже здесь?

— Нет, сэр. Вы пришли первым. Провести вас к столику или сначала что-нибудь выпьете?

— Я сяду за столик.

Если она меня опередит, я себе этого не прощу. Его проводили к столику в самом центре зала.

— Вам нравится?

— А нет местечка поуютнее? Скажем, поближе к стене?

— К сожалению, сэр, других свободных столиков сейчас нет. Делая заказ, вы оговаривали какие-нибудь условия?

— Нет. Ну ничего, здесь тоже прекрасно.

Он садится на стул, услужливо выдвинутый метрдотелем, и тут же вокруг него начинают кружиться официанты, наливая минералку, раскладывая салфетки, поднося хлеб.

— Хотите взглянуть на меню, сэр, или дождетесь прихода дамы?

— Спасибо, я подожду.

***

Прошел час. Несколько раз открывалась — дверь, и опоздавшие пробирались к своим местам, но Джастина нет как нет.

Соседнее кресло пустует. Сидящая по другую сторону от него женщина ловит мой сумасшедший и алчный взгляд, которым я встречаю каждого входящего, и сочувственно улыбается. Я чуть не плачу от чувства одиночества, охватившего меня в этом набитом людьми зале, наполненном дивными звуками. Наконец занавес падает, зажигается свет, и все зрители вскакивают и устремляются в буфет, в курительную или просто прошвырнуться по фойе.

Я сижу и жду.

Чувство одиночества во мне нарастает, но растет и надежда. Он, может быть, еще придет. Может быть, он поймет, что для него это так же важно, как для меня. Ужин с женщиной, которую он видел всего несколько раз в жизни, или вечер с тем, кого он спас, кто повиновался его желаниям и кто ему бесконечно предан.

Неужели второе не перевесит?

***

— Принести вам меню, сэр?

— Хм!

Он смотрит на часы: половина девятого. Они договаривались на восемь. Сердце у Джастина падает, но, как сорвавшийся в море валун затопляет вода, его затопляет надежда.

— Вы видите, дама задерживается.

— Да-да, сэр.

— Принесите мне карту вин, пожалуйста.

— Сейчас, сэр.

***

Любовника героини вырывают из ее объятий, и она молит его отпустить. Певица душераздирающе причитает и стонет, и моя соседка всхлипывает. Я тоже едва удерживаюсь от слез, вспоминая, какое впечатление я произвела на папу в этом платье.

— Ну, ты его сразишь наповал! — восторженно воскликнул он.

Вот тебе и сразила! Мой мужчина предал меня, предпочтя отужинать со мной. Мне это было ясно как божий день. Я ждала его здесь . Мне хотелось, чтобы нас соединила ощущаемая мною связь, а не случайная встреча несколько часов назад.

Мне казалось, что променять нечто столь важное на женщину — дикое легкомыслие.

Но неужели мне и впрямь стоит расстраиваться из-за того, что он выбрал ужин со мной? Я взглянула на часы.

Возможно, он еще ждет меня. Но что, если я уйду, а он, наоборот, явится сюда? Нет уж, лучше останусь и не буду путать карты.

У меня в голове царит путаница, как и на сцене.

Погоди-погоди. Если он сейчас в ресторане, а я здесь, значит, он один уже больше часа. Почему же он тогда не забежит сюда хотя бы полюбопытствовать, кто назначил ему свидание? Если только уже не полюбопытствовал: заглянул в дверь, увидел меня и ретировался. Я настолько поглощена своими мыслями, что перестаю видеть и слышать. Вопросы, теснящиеся в голове, делают меня безразличной к окружающему.