— Что ты имеешь в виду? В трубке раздается детский смех.

— Пожалуйста, сделай мне одолжение, подними правую руку.

— Зачем?

— Просто сделай это. Меня дети научили такой игре, — хихикает она.

— Хорошо, — вздыхаю я и поднимаю руку.

Слышно, как дети заходятся от хохота.

— Скажи, чтобы она покачала правой ногой! — кричит Джейда в трубку.

— Хорошо, — улыбаюсь я. Мое настроение стремительно улучшается. Я покачиваю правой ногой, слушая, как они смеются. Я расслышала даже, как муж Кейт завывает где-то в отдалении, отчего мне снова вдруг становится неловко. — Кейт, зачем тебе все это?

От смеха Кейт не может ответить.

— Скажи ей, чтобы она подпрыгнула на месте! — кричит Эрик.

— Нет. — Я начинаю раздражаться.

— Джейда попросила, она сделала! — И я улавливаю в его голосе приближающиеся слезы.

Я соглашаюсь и подпрыгиваю на месте. Они снова хохочут.

— У тебя там случайно, — хрипит Кейт сквозь смех, — нет кого-нибудь, кто мог бы сказать, который час?

— О чем ты вообще? — Я хмурюсь и оглядываюсь по сторонам. Вижу за собой Биг-Бен, все еще не до конца понимая ее шутку, и тут замечаю вдалеке съемочную группу. Тут же опускаю руку и перестаю подпрыгивать.

***

— Что, черт возьми, делает эта женщина? — Доктор Монтгомери подходит ближе к телевизору. — Танцует?

— Ыы ее ии иии еее? — спрашивает Джастин, чувствуя онемение во рту.

— Конечно, я ее вижу, — отвечает дантист. — Думаю, она танцует хоки-поки. Видите? Прыг-скок, с пятки на носок, — поет он. — Нет. Вы посмотрите: правая нога вперед-назад, вперед-назад. — Он начинает пританцовывать. Рита закатывает глаза.

Джастин, испытывая облегчение оттого, что Джойс не плод его воображения, начинает нетерпеливо подпрыгивать в кресле. Быстрее! Я должен к ней поехать.

Доктор Монтгомери смотрит на него с любопытством, толкает Джастина обратно в кресло и снова засовывает ему в рот инструменты. Джастин булькает и покряхтывает.

— Не стоит пытаться мне ничего объяснять, Джастин, вы никуда не пойдете, пока я не поставлю пломбу. Вам придется полечиться антибиотиками, и, когда вы придете ко мне еще раз, я либо вскрою абсцесс, либо применю эндодонтологическое лечение. Зависит от моего настроения. — Испугав Джастина страшным словом, он хихикает как девочка. — И кем бы эта Джойс ни была, можете поблагодарить ее за то, что она избавила вас от боязни иголок. Вы даже не почувствовали укола.

— Яя ааа ааа ооо.

— Да вы, дружище, молодец. А я тоже раньше сдавал кровь. Повышает самооценку, правда?

— Яя ооо ууу ааа ууу ааа оооо ааа ооо яяя ооо. Доктор Монтгомери запрокидывает голову и хохочет:

— Не выйдет. Они никогда не скажут, кто получил вашу кровь. Кроме того, ее разделили на составляющие: тромбоциты, эритроциты и так далее.

Джастин булькает снова. Дантист смеется в ответ:

— Проголодались? На кексики потянуло? Какие маффины вы предпочитаете?

— Ааоы.

— Банановый. — Он задумывается. — А я шоколадные. Рита, воздух, пожалуйста.

Ничего не понимающая Рита засовывает трубку Джастину в рот.

Мне удается остановить такси, и я указываю водителю на проворного старика, которого трудно не заметить: он раскачивается как пьяный моряк на тротуаре, и его кепка то появляется, то исчезает над головами спешащих людей. Как лосось, плывущий вверх по течению, папа раздвигает поток пешеходов, идущих в противоположном направлении. Он поступает так не ради самого действия, не для того чтобы выделиться, просто идет своей дорогой, не замечая, что он мешает, он тут лишний.

Глядя на него, я вспоминаю историю, которую он рассказал мне, когда я была такой маленькой, что папа казался мне огромным, как соседский дуб, возвышавшийся над забором и усыпавший желудями наш газон. Рассказал в тот месяц, когда игры на улице прерывались днями, которые я проводила, глядя из окна на серый мир. Завывающий ветер раскачивал ветки огромного дуба из стороны в сторону, они со свистом рассекали воздух — слева направо — совсем как мой папа или как кегля, шатающаяся в конце дорожки в боулинге. Но ни одна ветка не сломалась от сильных порывов ветра, только желуди соскакивали с веток, как напуганные парашютисты, которых неожиданно вытолкнули из кабины.

Когда мой папа был таким же крепким, как дуб, и когда меня дразнили в школе за то, что я сосала большой палец, он вспомнил ирландский миф: обычный лосось съел лесные орехи, упавшие в фонтан мудрости, и приобрел все знание мира, превратившись в Лосося мудрости. Тот, кто первым отведал мяса этого лосося, тоже получил бы это знание. Поэт-друид Финегас потратил семь долгих лет, пытаясь его выловить, а когда наконец поймал, поручил своему юному ученику Финну приготовить ему рыбу. На руку Финну брызнул горячий жир готовящегося лосося, он засунул в рот обожженный большой палец, чтобы облегчить боль, и тут же приобрел необыкновенные знания и мудрость. Остаток своей жизни, когда он не знал, что делать, ему нужно было всего лишь пососать большой палец, и необходимое знание приходило к нему.

Он рассказал мне эту историю давным-давно, когда меня дразнили за вредную привычку, а папа был большим, как дуб.

Когда была жива мама. Мы все были вместе, и я подумать не могла, что наступит такое время, когда мы перестанем быть вместе. Когда мы болтали в саду под плакучей ивой, где я часто пряталась и где папа всегда находил меня. Когда не было ничего невозможного и мы, все трое, навсегда были данностью.

Теперь я улыбаюсь, наблюдая за тем, как мой Лосось мудрости плывет вверх по течению, уклоняясь от идущих ему навстречу пешеходов.

Папа поднимает голову, видит меня, поднимает вверх два пальца, обозначающие победу, и продолжает идти дальше.

— Папа! — кричу я в открытое окно. — Садись в машину.

Он не обращает на меня внимания и подносит сигарету ко рту, так сильно затягиваясь, что у него вваливаются щеки.

— Папа, ну перестань дуться. Поедем в отель. Он продолжает идти, глядя прямо перед собой, упрямый, как не знаю кто. Я столько раз видела это выражение лица раньше, когда он ругался с мамой из-за того, что слишком часто допоздна засиживается в пабе, во время споров с компанией из клуба по понедельникам о политической ситуации в стране, в ресторане, когда ему приносят мясо, не напоминающее кусок угля, как он того хочет. Это выражение «я прав, а вы нет», когда его подбородок выступает вперед, как неровная береговая линия графств Корк и Керри выдается в море. Подбородок, бросающий вызов всему миру.

— Слушай, мы даже можем не разговаривать. В машине ты тоже можешь не обращать на меня внимания. И в отеле. Не разговаривай со мной весь вечер, если тебе от этого станет лучше.

— Тебе бы этого хотелось? — раздраженно спрашивает он.

— Честно?

Он смотрит на меня.

— Да.

Он пытается сдержать улыбку. Почесывает уголок рта пальцами с желтыми никотиновыми пятнами, чтобы не показать, что он смягчился. Он щурится от дыма сигареты, и я думаю о его потускневших глазах, вспоминаю, какими пронзительно-голубыми они были, когда я в детстве наблюдала за ним, сидя за кухонным столом, — ноги болтаются, подбородок упирается в сложенные руки, — пока он разбирал радиоприемник, часы или розетку. Яркие голубые глаза, внимательные, пытливые, как томограф при поиске опухоли. Сигарета зажата между зубами в углу рта — похож на моряка Попая^[9], дым поднимается к глазам, придавая им желтоватый оттенок, оттенок возраста, цвет старых газет, вымоченных во времени.

Я смотрела на него, не шевелясь, боясь заговорить, даже вздохнуть, страшась разрушить чары, которые он насылал на все, что чинил. Рукава рубашки засучены до локтей, мускулы на руках, загорелых от работы в саду, напрягались и играли, пока пальцы устраняли все неисправности. Под ногтями всегда полоска грязи. Указательный и средний пальцы на правой руке — желтые от никотина. Желтые, но крепкие.