Все, хватит тянуть резину! Так и целый час у порога простоять можно!

Сцепив челюсти, приоткрываю дверь и захожу внутрь. Палата четырехместная, но, походу, пациент в ней только один. Шульц лежит на койке у окна и кажется спящим. Солнечные лучи путаются в его русых прядях, и от этого волосы кажутся неестественно сияющими.

Делаю несколько шагов, приближаясь, и не к месту подмечаю, что веснушки на его носу сделались более выразительными. Должно быть, сказывается приближение лета. Смотрится это чертовски красиво, так и хочется провести по ним пальцем – проверить, неужели настоящие?

Но, невзирая на веснушки, выглядит Андрей, мягко говоря, не очень: весь какой-то бледный, изможденный, в губах – ни кровинки. На коже, которая виднеется из-под футболки, я замечаю кровоподтеки и ссадины, на ноге – гипс. Да уж, досталось ему неслабо, даже ухо, вон, разодрано.

Медленно подхожу к нему, а сердце в груди трепещет пойманным мотыльком…

Боже, Шульц, до чего мы докатились? Как до этого дошли? Я не хотела враждовать… Веришь? Другом твоим быть хотела… Или даже больше, чем другом. А ты не хотел. Из-за этого я все испоганила.

Внезапно Андрей распахивает веки, и зеленые глаза тотчас концентрируются на мне. На лице парня нет никаких эмоций, оно абсолютно не читаемо, только взгляд режет, как нож. Такой же острый и опасный.

- Привет… - хрипло начинаю я, но слова прилипают к небу. Господи, как сложно говорить с ним просто так, без упреков и стремления уколоть побольнее. Оказывается, манеры чокнутой истерички за несколько лет прилипли ко мне намертво. – Как… Как дела?

Как дела?! Ну, что за бред?! Человек лежит с переломанными костями, а я спрашиваю, как у него дела! Ну это просто верх тупости!

- Хреново, - хмуро отзывается Шульц, не переставая жечь меня взглядом. – Ты очень этому рада?

- Н-нет, я не… Слушай, Андрей, все вышло из-под контроля, и…

- Неужели? – перебивает он с вызовом. – А я думал, ты именно этого и добивалась.

- Я не знала, что Донские будут тебя бить! -  заламывая пальцы, пытаюсь оправдаться.

- Но разве не ты напела Черепу байку о том, какой я изверг?! – он повышает голос, но тут же морщится. Видимо, от боли, которая из-за перенапряжения сделалась чересчур сильной.

- Да, но я просто… Из-за тех сигарет подброшенных от отца ремня получила… Вот и хотела отомстить… Но точно не таким способом.

Шульц глухо матерится и отворачивается к окну, а я стою посреди его палаты и не знаю, куда деть дрожащие руки. Чувствую себя до омерзения жалкой. Да и голос мой звучит неубедительно. Я бы даже сама себе не поверила.

- Знаешь, Крис, раньше я думал, что ты не такая… Что нет в тебе этой чернухи и жестокости. Думал, просто дуркуешь, характер показываешь. Строптивая типа. А теперь понимаю, что ошибался. Внутри ты насквозь гнилая. Фальшивая. Коварная. Смотрю на тебя – и жалею, что столько дерьма тебе спускал… Надо было давно гонор твой усмирить, глядишь, сейчас не лежал бы тут весь переломанный.

Его слова подобно крошечным пулям вонзаются мне в тело. Разрывают кожу, прорезают мясо, царапают кости и задевают нервы. Больно слышать от него такое, но еще больнее видеть разочарование в зеленых глазах, которые вновь обращены ко мне. Раньше от так на меня никогда не смотрел. С ненавистью и отвращением.

Да, я ему и впрямь противна. И нет, он меня не простит.

Сглатываю ком, подступающий к горлу и, собрав волю в кулак, говорю:

- Извини, что так вышло. Мне правда жаль. Как ты и сказал, вина полностью на мне. Ребята здесь не при чем, они просто поверили в мою ложь и захотели меня защитить. Не развязывай войну, Шульц, оно того не стоит. Из стаи меня все равно выперли, так что…

- Это Череп тебя прислал? – резко приподнимаясь на локтях, спрашивает Андрей. – Попросил уговорить меня не предпринимать ответных действий?

- Да, он… То есть нет. Я пришла сама. Просто он сказал, что…

- Какая же ты сука, Кавьяр! – в сердцах восклицает Шульц и вдруг заливается хриплым, но совсем не веселым смехом. – Я-то идиот решил, что ты в больничку ради меня явилась, самочувствием моим захотела поинтересоваться… Но нет! Ты, оказывается, по поручению своего парня прискакала!

Потрясенно хлопаю глазами, силясь осознать смысл его слов. Как же он мог все так неправильно, извращенно понять?!

- Я ради тебя и явилась, Андрей! – возражаю я. – И никакой он мне не парень!

- Да похер! Мне вообще плевать и на тебя, и на этого ублюдка! – он обессиленно откидывается обратно на подушку и уже тише продолжает. – Но просто так я этого не оставлю, даже не надейся. Нужно отвечать за свои крысиные поступки.

Голос Андрея полон такой лютой злобы, такой неприкрытой ненависти, что у меня не остается ни единого сомнения: он непременно претворит свои угрозы в жизнь. Впервые за все время нашего знакомства он реально хочет меня сокрушить. И почему-то я уверена, что у него это получится. Ведь это Шульц. У него всегда все получается.

Мне вдруг становится очевидно, что сегодня, а точнее в тот день, когда его избивали Донские, последняя ниточка, связывающая нас, оборвалась. Мы пересекли черту, вышли в точку невозврата, и за нашими спинами ничего не осталось – все сожжено дотла, и лишь обугленные руины напоминают о том, что когда-то мы были лучшими друзьями.

- Я отвечу, Шульц. Сама отвечу. Не впутывай сюда никого.

Несколько мучительно долгих мгновений Андрей буравит меня презрительным взглядом. Смотрит так, будто душу из меня хочет вынуть и наизнанку ее вывернуть. Не выдержав напора, опускаю глаза в пол, а он мрачно изрекает:

- А за меня ты так никогда не вступалась.

Не говори так, Андрей. Неправда это. Я бы за тебя любого порвала. Я бы до крови дралась, тебя защищая. Я бы сердце вытащила и перед тобой положила, на, мол, бери, оно твое - что хочешь делай. Я бы на все ради тебя пошла…

Если бы ты тогда в лагере вступился за меня.

- Так мы договорились? – до боли в ладонях сжимаю кулаки, чтобы не разреветься.

- Договорились, - устало кивает он, снова отворачиваясь. – А теперь пошла вон отсюда.

Кристина

Последующие недели я жила как в тумане. На автомате ходила в школу и на тренировки по волейболу, без подключения сознания совершала утренние пробежки с Верой, вполуха слушая ее беззаботную болтовню, а по вечерам закрывалась в комнате и погибала от тоски, которая голодной гиеной пожирала мою душу.

Так плохо, как в те дни, мне не было еще никогда. Я корила себя за совершенные ошибки, жалела Шульца, который, по словам класснухи, пробудет на больничном не меньше месяца, скучала по приятелям из стаи и оплакивала свою, как мне казалось, похороненную юность.

Ну почему мы не ценим то, что имеем? Почему нам непременно нужно искромсать свое счастье на мелкие кусочки, чтобы понять каким абсолютным и окрыляющим оно было?

Валяясь в обнимку с подушкой и завывая под грустный рок, я размышляла о своем прошлом и дивилась собственной глупости. Ну, что мне стоило поговорить с Андреем тогда в лагере, когда мы были еще друзьями? Объяснить, как меня задел его смех над моим дневником, попытаться поделиться своими переживаниями? Он бы наверняка понял. Это же Шульц. Умный, как стая математиков, и догадливый, как сыщик.

Но я труханула. Малодушно набросилась на него с обвинениями, даже не потрудившись выяснить отношения и, возможно, выслушать его версию случившегося. А вдруг в глазах Андрея все выглядело иначе? Вдруг он бы смог объяснить свое поведение, и нам не пришлось бы закапывать в землю многолетнюю дружбу?

Эх, если бы да кабы. К сожалению, правильные мысли в настоящем не способны изменить изуродованного прошлого. Настоящие вершится здесь и сейчас, в эту секунду. И каждое неверно принятое решение, каждая невысказанная обида и затаенная злость вонзают крошечные кинжалы нам в сердце. Именно поэтому концу жизни оно все сплошь в шрамах, болит и иногда кровоточит. О прошлом напоминает.