Шульц со своей стаей чуть не похоронили меня заживо. Подонки.

Запоздалая обида, подобно урагану, захватывает меня целиком. Повинуясь внутреннему порыву, размахиваюсь и с силой бью Шульца по лицу. Его щека от соприкосновения с моей ладонью становится багрово-красной, а губы превращаются в тонкую нить.

Но вот в глазах нет ни намека на гнев. Он смотрит на меня как-то обреченно и пронзительно-тоскливо, будто внутри он тоже надломлен. Будто тоже страдает и мучается.

Но от этого его пронизывающего взгляда внутри меня больше ничего не шевелится. Нет ни прежнего трепета, ни острой ненависти… Даже желания отомстить уже нет. Я выпотрошена до предела. Опустошена и раздавлена.

 - Это конец, - одними губами говорю я и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, на ватных ногах шагаю прочь.

Прочь от него. От самого сильного чувства и самого большого разочарования.

Не пиши "The End". Я придумаю Happy End. Поверну всё так, Чтоб два сердца вновь бились в такт. Всё ведь как в кино, Разреши лишь доснять его. Не пиши "The End". Я придумаю Happy End.

«Happy End» Пара Нормальных

Андрей

Повсюду шум, гам, праздничная суета и засилье белого цвета: белые банты, белые рубашки, белые гольфы, белые гладиолусы и белые как мел лица первоклашек. Интересно, бедняги уже смекнули, что вся эта канитель продлится долгих одиннадцать лет или, как и я, просто не выспались?

- Мать моя женщина, какая шикарная цыпочка! – восторженно тянет Гуляев.

Это он про нашу новенькую, Карину Морозову. Сегодня мы узнали, что она переводится к нам в класс, и у всех пацанов просто башню сорвало: пялятся на нее так, что глаза из орбит вот-вот повылезают.

- Слюни подбери, а то капают, - хмыкаю я, по привычке взлахмачивая волосы.

Леха – тот еще котяра, и на дворе у него вечный март. Друг находится в постоянном поиске любовных приключений и отличается крайне неутомимостью. Пыл этого Дон Жуана не охлаждают даже удары с колена по яйцам, которые он периодически получает от оскорбленных его ветреностью девчонок.

- Вот зараза, ей, походу, ты приглянулся, - недовольно шипит Гуляев, тыча мне локтем в бок. – Уже сотый раз за линейку на тебя зыркает.

Отпихиваю от себя чересчур взбудораженного друга и, не удержавшись, перевожу взгляд на новенькую, которая стоит рядом с Инессой Григорьевной и вежливо кивает, делая вид, что ей интересны разглагольствования класснухи. Заметив мое внимание, Морозова и впрямь немного приосанивается, а ее улыбка становится чуть шире.

В меру высокая, фигуристая, с горделивым профилем и идеально матовой кожей – Карина определенно относится к категории девушек, в которых чувствуется «порода». Все в ней как-то правильно, лаконично и к месту. Губы пухлые, но не лепешки, глаза большие, но не на выкате, груди пышные, но не бидоны. Одним словом, роскошная девчонка.

Кто знает, может, я даже за ней приударю, если не будет много о себе воображать. Обычно такие красавицы жуть какие требовательные и заморочные, а я, в отличие от Гуляева, ради женского внимания на стенку лезть не готов. Все эти романтические подвиги и красивые ухаживания – не моя история. Я парень простой и прямолинейный: нравлюсь – пошли целоваться, не нравлюсь – так до свидания, времена завоевателей давно прошли.

- Твою ж дивизию, Дрон, глянь туда! Это Верка, что ли, Мартынова стоит? Охренеть! Реально она! – взволнованно тараторит Гуляев, тыча пальцем в сторону 11 «Б». – Вот это она модель стала!

Поворачиваю голову и от увиденного живот сжимается в непроизвольном спазме. Так бывает во время свободного падения или когда едешь на машине и спускаешься с крутой горки. Желудок будто подскакивает, и на долю секунды замирает в странном щекотливом положении, а потом также внезапно ухает вниз.

Однако все эти ощущения ни коем образом не связаны с Верой, которая и впрямь здорово похудела и преобразилась. Мое внимание, словно железо, притянутое магнитом, мгновенно прилипает к ее подруге – черноглазой бестии с вечно насмешливым выражением лица.

Я не видел Кавьяр все лето, и за это время она довольно сильно изменилась: ее немного угловатые формы сгладились, сделались более женственными и мягкими. Бюст потяжелел, а волосы, которые она обычно отстригала под каре, теперь смоляными перьями лежат на плечах.

А еще Крис в юбке. В самой настоящей короткой юбке в складку, подол которой слегка подрагивает на теплом сентябрьском ветру, заставляя мое воображение усиленно работать. Любопытно, какого цвета сейчас на Крис трусики? Красные, черные? А, может быть, белые, символизирующие невинность и чистоту?

Ну вот, опять началось. Стоит мне увидеть Кавьяр, как мысли сами собой переходят в эротическую плоскость, будто у меня недотрах какой-то. Эх, а я-то думал, что наконец излечился от своей дурной зависимости… Ведь мы с Крис весь прошлый год не общались, ни единым словом не перекинулись. Это было несложно, так как после девятого мы стали учиться в разных классах. А потом она и вовсе пропала из поля моего зрения на три долгих летних месяца – то я из города уеду, то она.

Все это время я упорно убеждал себя, что мне нужно ее забыть, что восстановить отношения после того кромешного ада, в котором мы жарили друг друга заживо, просто невозможно. И у меня это вроде как получилось, потому что добиваться «невозможного» я не привык.

Поначалу, конечно, ломало. Очень хотелось плюнуть на принципы и уязвленную гордость, заявиться к Кавьярам домой и ползать перед ней на коленях, умоляя простить. Ведь тогда, в конце девятого, вернувшись в школу после затяжного больничного, я переступил черту. Разрушил наши отношения до основания: загнал ее в лес и сделал то, о чем до сих пор жалею.

Если честно, тот поступок был продиктован отчаянием, которое затопило мою душу до краев и таким вот извращенным способом вылилось наружу. Я чувствовал себя преданным, униженным, оскорбленным. Ведь за весь тот месяц, что я лежал в больнице, Крис пришла ко мне всего однажды. И то, чтобы попросить не трогать ее ненаглядного Черепа.

А я ведь так ждал ее. Думал, осознает свою ошибку, извинится по-человечески, и я ее прощу. И сам прощенья попрошу, конечно, я же тоже далеко не святой. С моей стороны было много дерьма в ее сторону.

Но она больше не пришла. Меня навещали родители, Динка, одноклассники, парни из баскетбольной команды и хулиганы из стаи, но я все равно ощущал себя одиноким. Потому что единственному человеку, которого я реально хотел видеть, не было до меня дела.

Говоря по правде, я ведь только из-за Кристинки спустил Донским их гадкий поступок, строго настрого велел своим пацанам ни ее, ни их не трогать (хотя они очень хотели). Все надеялся, что она проникнется, оценит мой отказ от мести… Но ей было плевать.

И тогда я обозлился. Дал волю самой темной стороне своей личности и придумал план, согласно которому Крис на собственной шкуре должна была испытать весь тот ужас, через который прошел я. Я решил воспользоваться давним секретом, доверенным мне еще в детстве, и уничтожить ее.

Обида ослепляла меня, не давая возможности рационально мыслить, и я почти совершил непоправимое, почти сокрушил ее… Да, в последний миг я, конечно, опомнился, дал заднюю, но было уже поздно: ее доверие ко мне подорвалось на корню.

После того случая между мной и Крис будто выросла толстая звуконепроницаемая стена: наша ненависть сменилась полным безразличием, мы просто перестали замечать друг друга, строя жизни в параллельных реальностях. У нас были разные друзья, разные интересы и даже разные дороги, которыми мы ходили из дома в школу и обратно. Должно быть, мы оба понимали, что дальше усугублять конфликт уже некуда, поэтому, не сговариваясь, приняли решение уйти в игнор.

И вот уже больше года каждый из нас находился в своем панцире. И мне в моем вроде как даже удобно было. Я жил полной жизнью: хорошо учился, занимался баскетболом, встречался с классными девчонками и совсем не чувствовал себя несчастным.