— Куклёнок, очень соскучился, хочу немедленно видеть и с нетерпением ожидаю будущую встречу, — в тот же вечер напомнил о себе Вадюша телефонным звонком.

Я усмехнулась, как давно не слышала этого его ласкового: «Куклёнок». Так он называл меня в школьные годы, в то время я волосы красила в модный голубой цвет и была похожа на Мальвину из старого художественного фильма. А сейчас крашу в прогрессивный розовый — потому тоже могу оставаться для него Куклёнком.

— Приятно осознавать, что человек, с которым ты знаком некоторую часть жизни, бесконечно рад встрече, — с сарказмом ответила я Доброкотову.

Никогда не забуду, как Вадик впервые пригласил на танец в актовом зале гимназии, в которой мы учились, только я — в девятом классе, а он — в одиннадцатом.

Вообще, это бывает нечасто, когда выпускник проявляет интерес к девочке, младшей по возрасту, хоть и очень миленькой.

Помню, как тогда, на празднике, было весело, наша гимназическая поп-группа уже выбилась из сил, исполняя современные рулады, под каблуками танцующих трещал паркет, а педагоги стояли вдоль стен и делали вид, что всё идёт строго по плану, все их подопечные трезвы, как стёклышки, и до ужаса нравственны.

Я веселилась от души: во-первых, победила в важных конкурсах, во-вторых, проколола уши. Именно за хорошие показатели в учёбе родители подарили мне дорогие золотые серьги с топазом. Когда я смотрела на себя в зеркало, казалось, камешки, играя в лучах света, сливаются с цветом моих глаз и подмигивают мне. Было забавно.

Я по привычке взялась за мочку уха и погладила серьгу. Ну что ж, Вадюша, жди, скоро приду! Макияж, маникюр, эпиляция. Эх! А в раннем детстве, чтобы стать красивой, достаточно было надеть на голову розовый бант или прикольную заколку.

* * *

Бояться было нечего, но я ехала к Доброкотову и тряслась так, что заячий хвост может покурить в сторонке: вдруг не осуществится задуманное, вдруг в последний момент дрогну оттого, что пойму: по-прежнему люблю — не могу — в общем, налицо смятение чувств.

Тут ещё водитель маршрутки тыкал-тыкал по кнопкам приемника и включил на весь салон:

Осенние листья шумят и шумят в саду,

Знакомой тропою я рядом с тобой иду.

И счастлив лишь тот, в ком сердце поет,

С кем рядом любимый идёт.*

Мне нравилась эта песня, но водитель, так сказать, попал под настроение: никто со мной рядом не идёт, никто не любит — от этого стало совсем гадко.

Выйдя на нужной остановке, огляделась: ба, неплохо устроился Доброкотов, просто так на территорию жилого комплекса не войти, везде видеокамеры, шлагбаум — прямо Рублёвка.

— Моя берлога, проходи в гостиную, дорогая. — Я оглядела жилище: ничего необыкновенного, видела и круче. Доброкотов, наверное, ждал моих: «Вау, красота необыкновенная! Выше всяких похвал! Ты — мега-крут!» Я же молчала. — Ну как тебе моё логово?

— Ничего, миленько, — душевно улыбаясь, ответила я и села в кресло у панорамного окна.

— Хочешь, расскажу, как обычно проходит мой день? — Я благосклонно кивнула: ну-ну, Вадик, хвались дальше. — Просыпаюсь от назойливого света солнца, лучи которого заливают квартиру через панорамные окна, мы с женой умышленно не закрываем их портьерами или жалюзи. Потом велопробежка по прохладным аллеям нашего жилого комплекса. Где-то в полдевятого доставка консьерж-сервисом вычищенного костюма и идеально выглаженных сорочек, потом завтрак и быстрая дорога в офис на своей шикарной машине. Можно пройтись и пешком, ведь до центра буквально пять минут, однако я предпочитаю добираться автомобилем. Возвращаюсь домой, оставляю автомобиль в подземном паркинге, а потом смотрю фильмы на новейшем интерактивном проекторе. Вечером под руководством жены клининговая служба приводит нашу квартиру в порядок, это не каждый день, раз-два в неделю.

— Клининговая служба — это интересно, — вставила я.

Доброкотов кивнул и продолжил хвастаться дальше:

— Да, питаемся мы в основном в ресторанах, иногда в открытом лобби готовим барбекю. Вот приблизительно так проходят мои дни.

И Вадюша снова внимательно посмотрел на меня, ища одобрения его жизненного, единственно верного пути, выбранного когда-то. Вот молодец, постарался, представил целую презентацию.

Ничего подобного я бы ему предложить не смогла. Жили бы здесь, в Энске, сначала на съёмной квартире, потом — в доставшемся мне по наследству от бабушки с дедушкой небольшом доме на окраине города. Жили не тужили.

В моих планах тогда было: перевод на заочное отделение университета, а потом устройство на работу по специальности, может, даже в ПДН**, если бы повезло.

Вадик не собирался менять форму обучения, несмотря на то, что по медицинским показаниям армия ему не грозила.

— Почему ты всё время молчишь? Тебе не понравился мой дом? — Он так и сказал: мой. — Как тебе со стороны?

Я, выгибаясь в литературных реверансах, деликатно ответила:

— Ну как, как? Со стороны, конечно, завиднее. — Вадюша снова посмотрел с укором: не этого он от меня ждал. — Понравился, не переживай, ты неплохо устроился, — успокоила я его. — Нет, ну, правда. Молодец.

Примечание

*«Осенние листья» Композитор Борис Мокроусов, слова Марк Лисянский

**ПДН — подразделение по делам несовершеннолетних

Доброкотов смягчился:

— Выпьем? У меня есть мартини «Rosato» — лучший напиток, в его вкусе чувствуются оттенки гвоздики и корицы. Ах, как я люблю корицу, запах из детства: яблочное варенье, открытые пироги.

— Красиво описа́л. Что ж, если нет «Шато д’Икем», жду твой розовый вермут.

Вадик не заметил иронии в моём голосе и на серебряном подносе в высоких фужерах принёс мартини, а потом аккуратно поставил на кофейный столик. В дворянское гнездо попала, не иначе, так и тянет сказать: «Какие чудные погоды стоят, Ваше благородие».

— А где поджаренные тосты с пастой из авокадо, ветчиной или мягкими сырами, канапе с овощами или красной рыбой, фруктовые нарезки, маслины?

Вадик пожал плечами и развёл руками: нет-с.

Вот так всегда. Только приготовишься к гламурной жизни, а тут то колготки порвались, то сахар закончится, то рыбу красную только-только кто-то съел.

Через какое-то время, изрядно захмелев, Вадик продолжил свой спич во славу семейной жизни: де жена хоть и старше, но он ею доволен: во всём слушается, как муж скажет, так и будет, деньгами распоряжается он, в офисе Доброкотов — первое лицо, без этого самого лица всё производство остановится. Дальше — больше: все от него в восторге, все ищут дружбы с ним, с мэром и даже губернатором на короткой ноге. В общем, чем дольше говорил, тем больше походил на известного героя «Ревизора».

Потом, обрадованный тем, что я усердно киваю в такт его словам, аки болванчик, неожиданно сказал:

— Если бы ты знала, как мне тебя не хватает, как я по тебе скучаю, как люблю своего Куклёнка. Веришь, иногда думаю: зачем мне это всё, если нет тебя. — Я по-прежнему молчала. — А помнишь, ту нашу первую ночь, когда это случилось впервые, ну на моём выпускном? — Я кивнула. О, да Вадюша поплыл — пить надо меньше. — Как это было трогательно, нежно, чувственно. — Вадик, Вадик, конечно, всё помню, ведь от того времени только память и осталась. — Именно в ту ночь я понял, как ты сильно меня любишь.

Только я раскрыла уши, чтобы услышать продолжение его спича: «Именно в ту ночь я понял, как сильно тебя люблю», прозвучало неожиданное:

— Знаешь, Куклёнок, всё-таки я поступил правильно, женившись на Ринке. Что бы это за жизнь у нас была? Нищета, а не жизнь. Ты должна оценить мой поступок и быть благодарна за него. Однако любить друг друга мы вполне можем. Тайно.

Когда я шла к Доброкотову в душе лелеяла надежду: а вдруг он понял, как сильно ошибся, оставив меня, вдруг по-прежнему любит?

Или хотя бы попросит прощения за тот поступок. Я бы тогда, честное слово, простила его и ушла, закрыв Ящик Пандоры навсегда.