Она ответила без удивления и с усмешкой:

— Я не курю…

Рудольф похолодел. Мгновение он молчал, мучительно раздумывая… Ответ был совершенно неожиданным. Неужели на этом конец всему? Почему она так ответила? Отзыв, которого он ждал: «Теперь я курю „Люкс“», — не был произнесен… Наталья Даниловна не знает пароля! Что же это — западня?

Куун думал с лихорадочной быстротой. Надо что-то решить, сейчас же.

Но могла ли она узнать пароль? Отто погиб внезапно. Может быть, он не успел передать пароль жене? Или (самое страшное) он еще не подготовил жену к той работе, которую ей придется вести здесь. Может быть, и так. Иначе — зачем она уехала в эту глушь?

Но отступать было поздно. Приходилось идти на риск. Сколько сил отняла у него эта нежданная минута!

— Хорошо, Наталья Даниловна, — сказал устало Рудольф, — я представлю вам человека, помнящего меня с детства и знающего мою настоящую фамилию.

— Кто этот человек?

Рудольф несколько успокоился. Такой вопрос могла задать только соучастница Келлера. Он почти благодарно посмотрел на Наталью Даниловну.

— Этот человек — счетовод клуба Воронцова.

— Но это же старая, выжившая из ума старуха! И откуда ей знать ваше прошлое?

— Вы встречались с Воронцовой? Говорили с ней?

— Нет, я не обращала на нее внимания.

— Советую обратить. Это умный, но замкнувшийся в себе человек. В свое время она была близка с моим отцом — фон Кууном. Когда-нибудь я подробнее познакомлю вас с моей родословной. А принять облик свихнувшейся старухи Воронцову заставили обстоятельства…

Наталья Даниловна с интересом слушала Рудольфа. Он проводил ее до дома. Они простились, договорившись о дне встречи с Воронцовой.

Репетировали комедию «Слуга двух господ». Клеопатра Павловна готовила костюмы для спектакля, когда Рудольф и Наталья Даниловна вошли в ее чуланчик.

— Клеопатра Павловна, я привел к вам Наталью Даниловну.

— Прошу вас, милочка. Тут вы в своем кругу. Руди говорил о вас. Отодвиньте там бутафорию и садитесь.

— Дайте мне осмотреться, Клеопатра Павловна, — здесь у вас много интересного.

Костюмерная, она же мастерская реквизита, представляла собой большой чулан без дневного света. Сильная лампа под матовым абажуром освещала все углы. По стенам до потолка шли деревянные простые полки, на которых стояли, сидели, лежали куклы, маски, парики и всевозможные предметы театральной бутафории.

Но среди всего этого пестрого мира глаза посетителя приковывал к себе тряпичный человек в широких красных штанах. Немолодое лицо его выражало живость и усталость одновременно. Талантливой рукой лицу тряпичной куклы было придано выражение бесконечной человеческой усталости и скептицизма. Это был как бы символ обреченности и бессильного любопытства к завтрашнему дню. «Уходящий», — так хотелось назвать эту куклу.

Хозяйка перехватила взгляд Натальи Даниловны.

— Это мой друг Труфальдино. Он нравится вам? Моя работа.

— Талантливо! Он почти живой.

— Скоро он будет выступать в кукольной комедии. Я много говорю с ним. За те годы или месяцы, какие мне еще суждено прожить на белом свете, мы еще больше сроднимся с ним… Наталья Даниловна, Руди говорил мне о вас и о вашем покойном муже. Вам удалось побывать с ним за границей?

— К сожалению, нет, но мой муж много рассказывал о Европе. Отпуск он однажды провел в Париже…

— О, Париж!.. — воскликнула старуха. — И консьержка, конечно, говорила ему каждое утро: «Месье, сегодня день особенно чудесный, и Париж тоже!» Не правда ли? И каждый день был действительно чудесен…

Морщинистое, худое лицо Воронцовой освещалось синими и теперь еще не совсем выцветшими глазами. Она вспоминала людей, давно умерших, и события, давно прошедшие. Она говорила о Париже, городе ее молодости.

— В один из чудесных парижских дней на прогулке за городом я познакомилась с Иоганном фон Куун… О! Он тогда был совсем молодым человеком. Мы подружились. Дружба наша продолжалась несколько десятков лет. Особенно памятны мне встречи с ним уже в России, в Петербурге. Я хорошо знала и жену Иоганна фон Куун — Жюли, урожденную Ланскую. Это были родители нашего Руди… — задумчиво пояснила Воронцова.

— Разве они умерли?

— Умерла мать Рудольфа. Отец вынужден был бежать из России. Сейчас он в Германии… Не правда ли, Руди?

Рудольф кивнул головой. Он сидел молча, иногда усмешка набегала на его крепкие губы.

— Я рада, — говорила старуха, — что Руди дружит с вами. Бедный мальчик! Он так одинок… Руди показывал вам свою новую работу: декорации к «Борису Годунову»? Мы будем ставить одну картину из оперы.

Рудольф засмеялся:

— К сожалению, не удостоился. А заявку на критику Натальи Даниловны я сделал еще зимой.

— Ну право, Руди, покажите полотна! Рудольф поднялся. Они прошли в зрительный зал.

— Эй, Семен! — крикнул Рудольф.

Выскочил растрепанный подросток лет пятнадцати, вымазанный красками и углем.

— А вот верный рыцарь Мельпомены — Сенька. Быть может, он был бы величайшим театральным художником, если бы фортуна не сделала его пламенным поклонником газогенератора. Давай занавес, Сенька! Сцена у фонтана. Помните: «Я здесь не для того, чтоб слушать нежны речи любовника»… А ты, товарищ Семен, мне пока не нужен.

Сенька ушел, обиженно пожав плечами. Воронцова вернулась в свой чулан. Рудольф и Наталья Даниловна остались вдвоем в пустом полутемном зале.

— Ну как?

Трактовка темы была необычной. Фонтан казался не искусственным сооружением, а водопадом в глухом месте. Вместо парка, где встречаются Марина и Самозванец, был изображен заросший лес, мрачный, дикий…

— Я не ценитель живописи, — тихо сказала Наталья Даниловна, — но это я поняла.

— Что вы поняли? — требовательно спросил Рудольф.

— Вы написали то, что близко вам, — здешний лес, здешний пейзаж. Вы перенесли Самозванца в другую обстановку.

— В ту, которую я ненавижу! Да, вы поняли. Хорошо сделано?

— Неплохо, но страшновато.

— В жизни много страшного… Разве не страшно то, что они сделали с Россией?

— Рудольф, вы же очень молоды — вам тридцать лет. Что вы знаете о прежней России?

— Я знаю, что моя жизнь могла бы быть прекрасной, если бы не катастрофа 1917 года. Отец был вынужден бежать отсюда, мать рано умерла. Я мог получить блестящее образование…

— Но вы и так инженер, да еще и художник.

— Здесь я не хочу быть ни инженером, ни художником. Все равно у них всё разрушат…

— Нас могут услышать.

— Никого нет. А с вами я могу говорить откровенно. Только единицы, только сильные духом, те, кто управляют жизнью своей, имеют право управлять жизнью других, — они останутся. Остальные должны погибнуть! Это неизбежно!

Она внимательно слушала его, затем задумчиво обронила:

— Я не думала, что встречу здесь таких людей…

— Каких, Наталья Даниловна?

— Значительных.

Рудольф молча пожал ей руку:

— Ну, а теперь вы верите, что я Рудольф Куун? Верите доказательствам, которые я вам представил? Достаточно ли их?

— Достаточно.

— Вы должны мне верить во всем, — продолжал Куун, стараясь говорить как можно убедительнее. — Отбросьте всякие подозрения. Скажите, вы знаете людей, с которыми встречался Отто Келлер? — спросил Рудольф тихо. — Тех, которые ему помогали… — пояснил он.

— А вы разве их не знаете? — спросила Наталья Даниловна.

На ее лице было удивление.

— В том-то и дело, что не знаю. Черт бы побрал моего шефа.

— За что?

— За чрезмерную конспирацию. Все чрезмерное приводит к идиотизму. Он сорвал меня с насиженного места в Ленинграде, где я жил припеваючи, и погнал в Сибирь, дав единственную явку к вашему мужу… Видите, я откровенен с вами, Наталья Даниловна.

— Иначе я не поняла бы, зачем вы здесь.

— По милости дорогого шефа я топчусь у разбитого корыта! Но если поразмыслить, то и шеф не так уж виноват. Кому могло прийти в голову, что ваш муж глупейшим образом сойдет со сцены? И именно в такое время…