Пять лет заключения, пять лет, начиная с 1951 года… Значит ли это, что только в 1956 году откроются перед Мартэном ворота старой островной тюрьмы Мелан?

Сторонники мира становятся сильнее, чем поджигатели войны. Сторонники мира ни на один день не прекращают борьбу за освобождение Анри Мартэна. И победа остается за ними.

Не в 1956 году, а на два года раньше открываются перед Мартэном ворота старой тюрьмы. Он идет по деревянному мосту. Его встречает весь Мелан от мала до велика. В этот час город Мелан представляет всю Францию — и Розьер, и Париж, и Брест, и Тулон. Всюду ждали этого дня. Ждали и в далеком Вьетнаме. Сообщение о том, что честные люди добились свободы для заключенного № 2078, приняли и на борту старого посыльного судна «Косуля» и на борту нового авианосца «Диксмюд».

А с борта рыбачьего судна, где три года назад появился первый комитет зашиты Анри Мартэна, передали сообщение, что комитет считает свою задачу выполненной, шлет освобожденному привет и всем объявляет о том, что сегодня комитет прекращает свою деятельность.

Как дальше жить Мартэну? Остаться в тихом Розьере, постараться забыть томительные годы в островной тюрьме?

Нет, он не уйдет в себя. Он будет продолжать борьбу за мир.

Лето 1954 года. Съезд Коммунистической партии Франции. Председатель от имени делегатов поручает Мартэну огласить приветствие, полученное из Вьетнама. Он не был коммунистом в тот день, когда переступил порог морской тюрьмы в Тулоне. Теперь он коммунист, делегат партийного съезда.

И с трибуны съезда партии матрос посыльного судна «Косуля», свидетель зверств в Хайфоне, поднявший свой голос протеста против бесчеловечных преступлений милитаристов, узник тюрем в Тулоне, Бресте, Ме-лане, говорит, что лучшим ответом на привет вьетнамского народа будет последовательная и стойкая борьба патриотов Франции против грязной войны в Индокитае.

Спустя два месяца в Индокитае прогремел последний выстрел грязной войны, длившейся восемь лет.

…Поезд приближается к венгерской границе.

— Кто же наградил вас этим орденом, Анри? — спрашивает седой спутник.

— Это было тогда, когда я находился в Мелане, — заканчивает Анри свой рассказ. — В Розьер из другого города приехала неизвестная женщина. На собрании она подошла к моему отцу и сказала: «Мой сын погиб во Вьетнаме. После его смерти я получила вот эту награду. Но я не хочу хранить ее у себя. Если в этой войне кто-нибудь и заслужил французский орден, то это ваш сын, потому что он боролся против войны». И она передала отцу вот этот орден — «Военный крест».

— Впервые военным орденом награжден человек, который защищал мир. Да, это можно считать решением всего народа. Вы заслужили высокую награду, заключенный № 2078.

Поезд у границы. Седой спутник жмет руку Мартэну:

— Анри, я хочу сказать вам на прощание: у тех, кто бросил вас в тюрьму, есть еще много сил, есть еще умение обманывать простодушных. Но что бы ни случилось завтра, — прямая дорога у нас, а не у них. У них только зигзаги. Мир для человечества мы отстоим. Мать пятерых детей, которая встречала этот поезд для того, чтобы взглянуть на Мартэна, может быть уверена в этом.

— Как и все мы! — отвечает Мартэн. — Да, у нас прямая дорога к цели. В истории побеждает именно это.

Седой спутник выходит из вагона. Поезд идет дальше.

Рассвет угадывался лишь по тускнеющим звездам да по слабому, похожему на случайный сквознячок, ветерку. На юго-западе, за деревьями, гасло зарево зашедшей луны. В саду, где стояли павильоны Полтавской гравиметрической обсерватории, было тихо и сонно. Степан Георгиевич Дрозд, младший научный сотрудник обсерватории, человек уже в летах, даже задремал на крыльце своего павильона.

Сыроватый предрассветный ветерок смахнул дремоту. Стенай Георгиевич зябко повел плечами, закурил и посмотрел на часы. Сегодня ему предстояло измерить точную широту обсерватории, — это было необходимо для изучения годичных качаний земной оси, которыми Степан Георгиевич занимался уже три года.

Зенит-телескоп был приготовлен и направлен в ту точку темно-синего неба, где под утро в 5.51 должна появиться маленькая, невидимая простым глазом звездочка из созвездия Андромеды; по ее положению измерялось угловое отклонение широты. До урочного часа оставалось еще двадцать минут, можно было не спеша покурить, поразмышлять.

Павильон отстроили недавно — большой, настоящий астрономический павильон с каменными стенами и раздвижной вращающейся крышей.

До этого наблюдения проводились в двух деревянных павильонах, похожих на ларьки для мелкой торговли. Молодые сотрудники так и называли их пренебрежительно: «ларьки». Степан Георгиевич посмотрел в ту сторону, где среди деревьев смутно виднелись силуэты «ларьков». Работать в них было плоховато, особенно зимой — закоченеешь! Да и рефракторы в них маленькие, слабосильные… Не то что этот.

Степан Георгиевич был склонен гордиться новым мощным телескопом, установленным в каменном павильоне: ведь он сам собирал его почти целый год, рассчитывал и заказывал линзы. «Конечно, не как в Пулкове — всего двухсоткратное увеличение, но для наших измерений больше и не нужно. Зато не искажает».

Уже рассветало: на востоке серело небо; силуэтом, еще не приобревшим дневные краски, стояло двухэтажное, в восточном стиле, здание обсерватории; в саду и дальше — вдоль опускающейся в город булыжной мостовой — плавал прозрачный туман. Дрозд поглядел на часы: 5.45. Пора начинать. Он потер озябшие руки и вошел в павильон.

Несмотря на рассвет, небольшой круг неба в телескопе был таким же черным, как и ночью. Заветная звездочка голубой точкой медленно подбиралась слева к перекрестию окуляра, к зениту.

Степан Георгиевич, приложившийся к окуляру только так, порядка ради, хотел было уже отвести глаза, но внезапно через объектив быстро промелькнуло что-то темное, большое, продолговатое. Оно заслонило звездочку и исчезло. Степан Георгиевич не сразу сообразил: птица или померещилось напряженным глазам? Но звездочки в окуляре больше не было — на ее месте возник размытый светящийся след. «Метеор? Но почему же он не светился?»

Раздумье заняло несколько мгновений. Степан Георгиевич поднял голову и увидел в щели купола тонкий светящийся след: он наращивался к северу и медленно угасал к югу.

Такой след бывает у больших метеоров, но в начале этого следа не было ярко светящегося метеора. «С юга на север, по меридиану», — быстро определил Дрозд и включил мотор. Труба телескопа стала быстро поворачиваться за следом.

Руки действовали умело и привычно: когда объектив телескопа дошел до начала следа, они быстро выключили мотор и начали крутить рукоятку ручной подачи. Небо уже посветлело, и Дрозд смог рассмотреть вплывшее в объектив черное продолговатое тело.

Было трудно координировать движения: перевернутое изображение тела в телескопе неслось в ту сторону, куда двигалась труба. Вот труба дошла до упора и остановилась. Тело исчезло…

Степан Георгиевич был немолодым, рядовым сотрудником скромной обсерватории. Он давно, еще до окончания университета, убедился, что в астрономии гораздо больше черновой работы — ремонтной и вычислительной, — чем наблюдений, и несравненно больше наблюдений, чем открытий. Он имел неподалеку от обсерватории домик, сад, имел большую семью, не любил выпячиваться впереди других и даже в глубине души был уверен, что, хотя он и астроном, но звезды с неба хватать ему не суждено.

Поэтому сейчас это неожиданное наблюдение ошеломило и взбудоражило его до сердцебиения. Механически поворачивая рукоятку обратно, чтобы вернуть телескоп в зенитное положение, по привычке приглаживая свободной рукой редкие волосы на макушке, Степан Георгиевич напряженно размышлял: «Что бы это могло быть? Тело не собиралось падать, не было раскалено, хотя летело с огромной скоростью — воздух светился… Спутники Международного геофизического года? Но ведь они уже давно отлетали свое, упали в атмосферу и сгорели. Да и были они совсем не той формы…»