Сегодня они оказались в кафе почти одни. Танцующих не было вовсе. Веллер пил коньяк, Наталья Даниловна медленно тянула ликер.

Разговор не налаживался, но это как-то не стесняло их.

Веллер, отдуваясь — он страдал одышкой, — наконец заговорил:

— Я не хотел бы сделать вам неприятность. Нет, меньше всего я бы хотел этого, но должен все же сказать вам, моя дорогая фрау доктор… — Умные глаза Веллера под тяжелыми веками приняли печальное выражение. — Я лично знал покойного инженера Келлера. И во время моего приезда в Москву он познакомил меня со своей женой, Натальей Даниловной Келлер. И это не были вы. Вы похожи на нее, да, но вы не та дама, которую я видел…

Ну, вот и конец! Конец всему: работе, свободе, может быть, жизни…

Наталья Даниловна ответила тотчас:

— Вы стали жертвой шутки. Мой муж любил шутить!

Что еще могла она придумать в эту минуту?

Патрон, вздохнув, небрежно ответил:

— Да-да, возможно…

После этого вечера отношения их остались прежними.

Он, как и раньше, доверял ей. Ничего угрожающего вокруг она не замечала. Но было бесспорно одно: ее разоблачил человек из враждебного лагеря. Зачем ему понадобилось открыть свои карты, предупреждать ее? Для чего?..

Вечером, лежа в мягком кресле парикмахерской фрау Гедвиг, Наталья Даниловна попросила передать Вольфу, что она находится под угрозой и на свидание с ним не придет.

Но через несколько дней фрау Гедвиг, укладывая волосы Натальи Даниловны, шепнула ей, что Вольф будет ждать ее в субботу, в десять часов, в месте прошлой их встречи. Боясь навлечь опасность на Вольфа, Наталья Даниловна передала, что она раскрыта Веллером. И снова она получила предложение быть на свидании в субботу. На этот раз оно было передано «амтлих» — в форме приказа, требующего беспрекословного исполнения.

Встреча должна была состояться в кабаре «Дом Европы». Внизу, в винном погребе, было бомбоубежище, вверху гастролировала модная певица. Чтобы установить, нет ли за ней слежки, Наталья Даниловна пошла пешком через парк. Падал снег, он тут же таял. Пронизывающий ветер шумел в деревьях. Изредка пробегали машины с притушенными фарами. Нищие продавали на углах улиц спички, шнурки для ботинок, камни для зажигалок: неприкрытое нищенство каралось концлагерем. Около Бранденбургских ворот пожилая певица в поношенном манто, известная всему Берлину, протягивая руку, пела романс Шуберта. Ее выгнали из оперы, когда выяснилось, что дед ее мужа был евреем. Оборванный подросток спал на скамье под липой.

Охраняя все это «благополучие», на перекрестке аллей стоял огромный шупо.[11] Было холодно.

Никогда еще Наталья Даниловна не шла с такими опасениями на встречу. Она была раскрыта. И все же ее вынуждают продолжать связь, ставить под удар ценного человека. Она тепло подумала о молчаливом, всегда усталом, уже немолодом Вольфе.

Зал «Дома Европы» был полон. Хохот и хлопки неслись со всех концов. Выступала популярная исполнительница так называемых берлинских песенок. Не на эстраде, а посреди зала, между столиками, стояла женщина лет пятидесяти, нарочито просто одетая, с красным лицом стряпухи. Хриплым голосом, полуречитативом, с вульгарными взвизгами, она не то пела, не то говорила, прерываемая смехом и аплодисментами. Успех вызывался не тем, что она пела двусмысленные куплеты, — это не было ново, — а тем, что исполнительница передавала их с исключительной лихостью, жаргоном берлинского «дна», тем, нигде не записанным диалектом воров и сутенеров, который вошел в моду за последние годы и дополнялся гаммой междометий, ужимок и гримас.

Едва Наталья Даниловна, толкнув вертящуюся входную дверь, очутилась в зале, она увидела Вольфа. Он был не один. Молодой, как ей показалось с первого взгляда, человек, с военной выправкой, с гладкими, «арийского» цвета волосами, сидел с ним за столиком, уставленным бутылками. Левая рука молодого человека была в перчатке.

Вольф познакомил их. «Эрнст Медер», — назвал себя незнакомец. Произношение его было безупречным, наружность также. Все — от нелепого ярко-желтого галстука до ботинок с тщательно спрятанными узлами шнурков — было «ново-немецкое», «арийское».

Вольф объяснил:

— Всякое может случиться. Я, Вольф, например, могу стать жертвой… ну, уличного движения.

Все трое сдержанно улыбнулись шутке.

Кроме того, он подлежит мобилизации — да-да, он еще не так стар. Он в запасе первого призыва, он еще вояка, да-да…

Вольф был в хорошем настроении, шутил. Спутник его слушал почтительно. Наташа заметила, что вместо левой руки у Медера был хорошо сделанный протез.

— Вот наш друг Эрнст. Вы будете с ним связаны, когда меня не станет с вами… Но не раньше.

Наташа вдруг увидела, как сильно постарел Вольф за эти месяцы, какие тусклые у него глаза, как сгорбились плечи.

Но как можно было сейчас говорить о будущем? Лицо-маска Веллера с тяжелыми веками, прикрывшими хитрые глазки, неотступно стояло перед ее глазами.

С досадой она заметила:

— Но положение мое сильно изменилось. Ведь я передавала вам, обо мне знают…

— Потому-то я вас и вызвал. Эрнст получил возможность ознакомиться с одним письмом. Речь в нем идет о вас. Одно учреждение — мы полагаем, что за ним скрывается канцелярия Амадея Кууна, — запросило у доверенных лиц в концерне вашу характеристику. И прокурист Веллер представил вас в самом положительном свете, добавив, что имел случай познакомиться с вами в России еще при жизни вашего супруга и тогда еще убедился в полной вашей благонадежности. Вы удивлены?

— Ошеломлена!

— Я давно думал о Веллере. Это делец. Он умен. Он не хочет идти ко дну с утлым ковчегом фюрера. Веллер не прочь застраховаться. Он ищет дружбы с нами. И поверьте моему жизненному опыту, когда-нибудь он окажет нам большие услуги.

Дождь прошел. Веллер велел вынести столик на террасу. Улица замирала в вечерний час. Постепенно стихали шумы дня, и реже скользили по мокрому асфальту прохожие, складывая зонтики. Они были одни на террасе кафе, не считая дога, положившего большую голову на колени хозяина.

— Вы похудели за последнее время, фрау Натали.

— Моя жизнь не очень спокойна, герр Веллер.

— Догадываюсь.

— Я давно ищу случая выразить вам свою благодарность за помощь. Вы проявили, признаться, неожиданное для меня мужество…

— Но ведь вы проявляете его ежечасно! — прервал Веллер.

— Для меня это долг. А вы следовали умному, далеко идущему расчету.

— Вот как!

— Вас удивляет моя прямота?

— Какими же вы себе представляете мои побуждения?

— Побуждениями здравого рассудка.

— Пожалуйста, подробнее! — Веллер откинулся на спинку кресла с зажатой в зубах сигарой.

— Вы человек с кругозором. Вы видите, что происходит вокруг нас с вами. От политики я отвлекаюсь… Останемся в области экономики. Вы ведь знаете, что уже многие годы Германия проедает свой основной капитал. Даже некоторые нацистские теоретики говорят о невозможности возместить истощение хозяйства страны.

— Теоретики этого толка уже в концлагере, но выводы их, к сожалению, верны, фрау Натали.

— А финансовая система? Пока удается сдерживать инфляцию, но ведь неизбежность финансовой катастрофы ясна каждому, кто видит дальше собственного носа. Правители же райха не заботятся об устойчивости валюты.

— Все верно, фрау Натали. Да, это какой-то экономический авантюризм, пиратство в экономике!..

Пусть фрау Натали поймет его правильно. Он не политик. Но он сторонник здоровой коммерции. Ему не по пути с коричневыми. Нацисты фиглярничают на краю пропасти. Пусть дураки верят в коричневый рай, а ему ясно, что вся Германия пойдет по миру с таким хозяйствованием! Никто больше не в состоянии обеспечить себе спокойную старость. Он не социалист, он, Веллер, коммерсант, но может твердо заявить, что то, что делают в Советском Союзе, — делают солидно. У него бывали деловые связи с Москвой. Он никогда в этом не раскаивался и надеется возобновить их в будущем. Германия идет к хозяйственной катастрофе, и естественно, что у здравомыслящего человека есть стремление к иному порядку вещей…