Мир испытывал необычайное потрясение. Злодейское нападение на Сергеева, которого уже газеты всех континентов называли «Человек-луч» и «Герой человечества», вооруженная агрессия седьмого флота против беззащитной Биссы и научного судна, не имевших никакого вооружения, и, наконец, чудесное и загадочное поражение седьмого флота, выброшенного на людные пляжи Флориды, за много тысяч километров от берегов Биссы, — все это повергло мир в необычайное волнение.
В газетах промелькнуло интервью с академиком Андрюхиным, которого все эти события застали в самолете, на пути к Биссе, куда он вылетел, получив сообщение об исчезновении Сергеева. Академик Андрюхин заявил: «Мир сейчас неуязвим. Война бесцельна. Вы можете бросить весь флот, всю авиацию к берегам Биссы, но ни один снаряд и ни один солдат не достигнут этих берегов Король Биссы не нападает. Он защищается».
В специальных выпусках газет, посвященных этому заявлению, ядовито намекали, что некоторые воинствующие правительства претендовали на мировое господство, но не могут справиться с игрушечным королевством, где постоянно проживает всего двести человек белых, весь флот состоит из нескольких туземных лодок, авиация — из двух спортивных самолетов, а артиллерия — из фейерверков; ими, как говорят, премьер-министр Хеджес любит отмечать всякое знаменательное происшествие…
Все эти тревожные часы Юра находился между жизнью и смертью. События развивались с такой стремительностью, что невозможно было поверить, будто с момента появления Юры над океаном и до настоящего времени прошло менее четырех часов.
В лазарет на «Ильиче», где лежал Юра, не доносилось ничего из бурного потока событий, потрясших весь мир. Юра все еще не приходил в сознание. Ни врачебные советы, которые шли теперь со всех концов мира, ни молитвы простых людей — итальянцев и индийцев, англичан и тибетцев — кажется, уже не могли его спасти.
Лицо врача становилось все более мрачным; он опасался даже того, что не сумеет еще хоть на час-два поддержать едва тлевшую в Юре жизнь.
— Вы можете умереть сами, убить любого из нас, — заявил профессор Паверман, сверкая глазами и колотя при каждом слове сухоньким кулачком по столу, — но Сергеев должен жить до приезда Андрюхина!
И теперь врач через каждые полчаса, с лицом все более откровенно тревожным, докладывал Паверману, что пока его приказ выполняется.
— Не мной, — прибавлял врач, — я бессилен… Самим Сергеевым. Как он живет, чем — не знаю… Но положение — безнадежно…
Бубырь и Нинка сидели безвыходно в тесной клетушке у Пашки Алеева, в его, как он говорил, персональной каюте. Они больше молчали, то и дело по очереди принимаясь тискать Муху. Но она, словно что-то понимая и чувствуя, что эти ласки предназначаются не ей, не прыгала, не лаяла, а только тихонько повизгивала, глядя на них удивительно умными глазами.
— А может, им нужна кровь? — вдруг зашевелился Бубырь. — У меня знаете ее сколько!
Но Пашка, сердито отмахнувшись, заявил, что он сразу же предлагал, но крови не нужно.
— Изобретают эти ученые, изобретают, — зло пробурчал Пашка, — а того не могут, чтобы за нужного человека другой бы пусть помер, ненужный!..
— А может, этот другой, — с испугом пробормотала Нинка, смотря на Пашку сквозь слезы, — может, он тоже когда-нибудь станет очень нужный!..
После поражения седьмого флота премьер-министр Хеджес явился к своему королю в явно ненормальном состоянии Нет, он был трезв, великолепно одет и даже пытался вести себя с достоинством, но руки его лихорадочно вздрагивали, глаза были воспалены — все выдавало, что Хеджес находится во власти новой аферы.
— Что еще? — простонал Крэгс. Менее чем кого-нибудь ему хотелось видеть Хед-жеса в момент, когда горе от надвигающейся на Юру смерти вместе с неотвязной мыслью о последствиях столкновения с седьмым флотом сливались в какой-то кошмар. — Что вам нужно?
— Если около вас не будет Хеджеса, — заявил его премьер-министр, — вы умрете таким же невинным ребенком, каким были всю жизнь! Кто вам сказал: держитесь Эндрюхи? Я! Вы послушались — и вот результат! Теперь слушайтесь дальше. Хватит этой мышиной возни в каком-то забытом богом и людьми ничтожном углу Южных морей! Пора выходить на авансцену. Черт возьми! Пора от обороны переходить к наступлению. Мы завоюем весь мир!
— Что?! — крикнул Крэгс, не веря своим ушам.
— Да, да! — продолжал бесноваться Хеджес. — Но это только начало. Планета признает вас своим властителем! Вы властелин мира, а я…
— Вон! — заорал Крэгс, не в силах далее переносить бред своего премьер-министра. — Вон! Я снимаю вас с поста премьер-министра! Вы назначаетесь… назначаетесь… — Он никак не мог подобрать ничего подходящего, но наконец его осенило: — Я назначаю вас заведующим королевской бильярдной! А теперь оставьте меня в покое…
На крупнейших биржах началась паника. Обычно неколебимо стоявшие на бирже ценности, прежде всего акции многочисленных и наиболее могущественных компаний, связанных с производством военных материалов, неудержимо катились вниз. На улицах Нью-Йорка и Чикаго появились войска и танки. Но солдаты охотно обнимались с демонстрантами, требующими мира, — прежде всего мира! — и не возражали, когда группы девушек с цветами в руках забирались на танки… И танки, и солдаты, и толпы демонстрантов безмолвно стояли у репродукторов, передававших последние бюллетени о состоянии здоровья Юрия Сергеева… Человек-луч умирал.
В палате госпиталя врач и его ассистенты уже ни на секунду не отлучались от него.
В 16 часов 45 минут судорога прошла по большому телу Юры. Медленно, словно отлипая, раскрылись стекленевшие глаза. Дрогнули крупные запекшиеся губы. Врач прильнул к нему, пытаясь разобрать, что он хочет сказать.
— Ко-онец? — вздохнули черные губы. Врач подумал, что Юра говорит о себе.
— Очнулся? Великолепно! — заговорил он поспешно тем нарочито веселым, бодрым голосом, который пускает в ход врач, когда исчерпаны уже все средства для спасения больного. — Теперь будешь жить! Теперь, брат…
— Ко-онец войне? — с невыразимой мукой упрямо выдохнули губы.
И врач, позабыв все, чему его учили, позабыв, что он врач, неожиданно став смирно перед этим умирающим, хотел что-то сказать, но, чувствуя, что злое, ненужное рыдание прерывает его голос, только строго и выразительно принялся кивать головой.
Ассистенты врача, профессор Паверман и вошедший в палату Крэгс, не шевелясь, замерли там, где их застала эта неожиданная сцена.
В глазах Юры на мгновение словно проскочила искра. Рука его дрогнула. Врачу показалось, что Юра тянется куда-то. Шагнув вперед, врач хотел помочь, но не успел. Тяжелая рука Юры безвольно проползла по простыне и повисла вдоль кровати.
Прошло, наверное, не более минуты, самой мучительной минуты в жизни всех присутствующих.
Старый врач, стоя в ногах постели, выпрямившись, как часовой, сказал, глядя прямо в лица товарищей:
— Все… Наступила клиническая смерть…
Было так тихо, что все они услышали осторожные, почти бесшумные шаги профессора Павермана, услышали, как он взял телефонную трубку и, что-то выслушав, неожиданно резко сказал:
— Всем слушать мою команду! Немедленно доставить Сергеева в фотонную камеру линкора… Великий хирург Синг Чандр предлагает свои услуги…
Обернувшись к радисту, Паверман коротко приказал ему:
— Свяжитесь с самолетом Андрюхина. Сообщите ему и Шумило, пусть возьмут курс на Калькутту.
В сверкающей серебром металла и белизной калькуттской хирургической клинике, у пустого операционного стола, рядом с Синг Чандром, стояла в напряженной позе Анна Михеевна Шумило. Оба были в белых хирургических масках, в их руках тускло поблескивали инструменты. Окружившие их ассистенты держали наготове перевязочный материал и шприцы.
Лишь один посторонний был допущен в эту хирургическую, где еще не было больного, но он мог возникнуть ежесекундно… Этим посторонним был Иван Дмитриевич Андрюхин. Сидя в стороне, под бесшумным вентилятором, он считал:
