Нинка тотчас решила, что их главный враг — Женя.

— У нее такой характер! — объяснила она. — Ей всегда хочется быть главной. Командовать. Чтобы все ее видели…

Однажды Паверман, заблудившись на корабле, налетел на грустивших ребят. Поправив очки и взъерошив дыбом шевелюру, он подступил к Лёне, припоминая, что должен готовить из него ученого.

— Что ты делаешь? — спросил он. — Мне кажется, ты теряешь даром время.

— Нет, мы думаем, — возразил Леня. — Мы соображаем.

— Вот как? Что именно?

— Понимаете, — Леня решил, что профессор Паверман может пригодиться, — нам очень хочется повидать Юру. Мы же старые друзья! Никто из вас, даже академик Андрюхин, еще не знал Юру, а мы уже были знакомы…

— К нему, — торжественно заявил Паверман, — имеют доступ только Женя, Анна Михеевна и академик Андрюхин…

Но, наверное, профессор Паверман все же поделился с кем-нибудь этим разговором, потому что вечером, когда ребята уже укладывались спать, к ним таинственно заглянул сам Иван Дмитриевич.

Прикрыв за собой дверь каюты и засунув руки в карманы широких брюк, он принялся прохаживаться между кроватями, хитро поглядывая на ребят, замиравших от любопытства.

— Спите? — спросил он наконец.

— Ага! — радостно хихикая, хором ответили Бубырь и Нинка.

— Вот и чудесно. Животы, носы, руки-ноги в порядке?

— В порядке! — подтвердили Бубырь и Нинка.

— А может, вы бациллоносители? — подумав, спросил он страшным голосом.

— Нет, нет, нет! — завизжала просвещенная еще с детского сада Нинка.

— Очень хорошо! — сказал Андрюхин, щелкнул Бубыря по носу и ушел.

Ребята тотчас уселись на своих кроватях и вытаращили друг на друга глаза.

— Орлы, не спать! — завопил Бубырь. — Сейчас мы пойдем к Юре.

— Пойдешь ты, как же! — отпарировала Нинка, не спуская глаз с двери и всей душой веря, что Бубырь прав.

Но прошло полчаса, час… Заглянул приставленный к ним матрос и, ворча, выключил свет.

— Спать, воробьи! — хмуро сказал Пашка, демонстративно отвернувшись носом к стене.

На следующее утро их разбудили на рассвете. Женя вывела ребят на палубу, усадила в плетеные кресла, сунула по булке с маслом и велела сидеть.

— А если кто будет гнать, скажите: вам здесь приказал сидеть сам адмирал.

И ушла.

Вскоре пришли во главе с боцманом матросы и принялись натягивать леера, отгораживая именно ту часть палубы, где находились ребята.

— А ну, давай отсюда! — хмуро брякнул боцман. Проиграв Лёне партию в шахматы, он в глубине души твердо решил, что не дело ребятам быть на корабле.

— Нам сам адмирал разрешил! — заявил Бубырь.

— Я тебе покажу адмирала! — И боцман, ухватившись за плетеное кресло, поднял было его вместе с Бубырем, но откуда-то сверху начальственный голос коротко приказал:

— Отставить!

Торопясь поставить кресло, боцман чуть не уронил его.

— Продолжать работу! — изрек тот же голос.

Замкнув ребят, плотно сидевших в своих креслах, в тугую ограду лееров, матросы ушли. Зато вскоре вокруг начали накапливаться пассажиры «Ломоносова» — ученые, писатели, журналисты, официальные представители правительств. И чем дальше, тем больше. Все они собирались с двух сторон отгороженного пространства, оставляя свободной сторону, обращенную внутрь корабля. Ребята начинали чувствовать себя неловко. Было такое ощущение, что их посадили в клетку, а вокруг собираются зрители, правда с очень почтительными, даже радостными лицами, но явно ждущие чего-то.

Вдруг рядом раздались негромкие, осторожные аплодисменты. Взгляды всех присутствующих устремились в глубь корабля, к проходу, по которому между двух шеренг матросов в парадной форме медленно катилось большое кресло.

В нем с растерянным лицом, одновременно встревоженный и радостный, полулежал Юра Сергеев.

Ребята узнали его, конечно, сразу, но сердца их сжались, когда они увидели, какой он стал худой, слабый и бледный до желтизны. Словно охраняя его, ни разу не взглянув по сторонам, не спуская глаз с Юры, шли по бокам Анна Михеевна и Женя, а позади академик Андрюхин.

Ребята давно встали со своих плетеных кресел и, не зная, что делать, то передвигали кресла в угол, то начинали тоже аплодировать, стараясь принять независимый вид. Леера приподняли, кресло проехало к самому борту линкора. И тотчас на всех кораблях эскорта загремела музыка. Заглушая ее, понеслись радостные крики, суда одно за другим стали выбрасывать сигналы: «Да здравствует Человек-луч!», «Мир — миру!..» При виде этого величественного зрелища, при первых звуках музыки и восторженных криках, приветствовавших его появление, Юра, забыв обо всем, хотел встать, но твердые руки Анны Михеевны не дали ему даже пошевельнуться. Тогда он, вспомнив о чем-то, беспокойно зашевелился, крутя во все стороны головой. Но ему уже протянули трепещущий белоснежный комок — голубя. И вот один за другим из его рук несколько голубей взмыли в сияющее небо…

Пока академик, осторожно раздвигая знаменитых гостей, шел к ошеломленным, вытянувшимся в струнку ребятам, первой, выскользнув из рук Бубыря, кинулась к Юре Муха. Захлебываясь от визга и, наверное, впервые горячо сожалея, что собакам не дано разговаривать, она подскочила к Юриному креслу, сделала даже попытку вспрыгнуть к нему на колени, перевернулась, шлепнулась на спину, принялась, вскочив, прыгать на задних лапах и, наконец, нежно повизгивая, замерла в своей классической позе: опрокинувшись на спину и настоятельно требуя внимания и ласки.

Напряжение, выражение торжественности и неловкости словно смыло с бледного лица Юры. И на нем проступила та знакомая, широкая, лукавая улыбка, заметив которую ребята с глубоким вздохом облегчения, узнав прежнего Юру, осторожно приблизились к его креслу.

— Смотри-ка, Павлик! — еще слабым, негромким, но веселым голосом сказал Юра. — О-о, Бубырь, Нинка! Здорово!..

— Здравствуйте! — пробурчал Пашка, впервые называя Юру на «вы» и не зная, куда девать руки и ноги, которых вдруг оказалось очень много.

— А вставать вы еще не можете? — тревожно спросил Бубырь.

Нинка, что-то беззвучно шепча, сердито дергала за штаны то Пашку, то Бубыря, возмущаясь тем, что они все делают совсем не так, говорят совсем не то и вообще оскандалились на глазах всего человечества.

— Не бойся, друг! — с удовольствием глядя на Бубыря, говорил Юра. — Встану — выйду на лед. Все будет по-старому! И «Химик» станет чемпионом мира!

Лучшие радиокомментаторы, крупнейшие писатели вели для всего мира радиопередачу с «Ломоносова», посвященную выздоровлению Человека-луча. На время радиопередачи были приостановлены все работы на земном шаре, движение всего транспорта.

В Париже, в зале Плейель, где собралось межевропейское государственное совещание по выработке плана уничтожения всех запасов ядерного оружия, делегаты совещания стоя выслушали эту передачу.

После этого было оглашено обращение к Советскому Союзу, единогласно принятое делегациями Англии, Франции, Швеции, Италии, Голландии и других держав. В этом обращении говорилось: «Руководствуясь принципами мира между народами, дальнейшего прогресса человечества, не сдерживаемого кошмаром войны, полномочные представители всех европейских стран обращаются от имени своих народов к правительству Советского Союза.

1. Мы просим вас на основе последних достижений науки помочь в уничтожении всех имеющихся на территории Европы запасов ядерного оружия, выбросив его за пределы земной атмосферы, с тем чтобы не допустить опасного заражения воздуха, воды и почвы.

2. Согласиться совместно с Соединенными Штатами на всеобщее уничтожение ядерного оружия, ставшего ныне полностью бесполезным с военной точки зрения. Присоединение Советского Союза и Соединенных Штатов к нашему решению, находящему горячую поддержку всех народов, навсегда развеет мучительный страх перед войной, грозящей истреблением человечеству».

Обращение было благоприятно встречено Советским Союзом. Европа приступила к уничтожению тех арсеналов смерти, которые годами, как гнойные злокачественные язвы, росли на ее теле.