Вдали, на западе, ажурные стартовые вышки, снег и тучи осветились алыми вспышками. Я увидел, как пламя поползло вверх по башням; маленькие веретенообразные тела несколько долей секунды противоестественно висели в воздухе, опираясь на столбы огня, потом метнулись к тучам. Секундой позже накатился рокочущий грохот стартовых взрывов. Еще через секунду ракеты исчезли за тучами.
Когда стартовые раскаты стихли, стало слышно тоненькое пение моторчиков — это на будках радаров вслед за ракетами поворачивались, будто уши насторожившегося зверя, параболические антенны. Я увидел, как зеленые линии на экранах радаров изломились двумя всплесками: радиоволны, отразившиеся от ракет, летели к антеннам. Всплески постепенно раздвигались.
— Высота тридцать километров! — выкрикивал озябшим голосом оператор в полушубке. — Тридцать пять!.. Сорок!.. Пятьдесят километров! Шестьдесят пять!
И вот параболические антенны радаров замерли на мгновение и начали медленно поворачиваться налево: это там, за тучами, в разреженном синем пространстве, изменили курс четыре ракеты с атомными зарядами, почувствовав тепловое излучение приближающегося спутника.
— Ракеты легли на горизонтальный курс!
Несколько секунд прошло в молчании. Профессор смотрел то на хронометры, то на экраны радаров. Внезапно оператор локатора, антенны которого были направлены на юго-запад, крикнул:
— Есть спутник!
Все повернулись к нему. Антенна этого локатора тоже ожила и начала заметно поворачиваться направо. Маленький штрих, пересекавший светящуюся линию пучка электронов на экране, постепенно вырастал. Вот навстречу этому штриху, обозначавшему снаряд-спутник, с другого края экрана поползли четыре тоненьких зеленых черточки — ракеты. Они сближались медленно, как букашки…
Тучи, проклятые тучи! За их завесой с космическими скоростями неслись навстречу друг другу смертоносные снаряды, начиненные атомной взрывчаткой, а здесь все это выглядело крайне невыразительно: медленно ползут по экрану зеленые черточки: четыре справа и одна слева. Вот они почти сошлись, и… в ту тысячную долю секунды, которую осталось пройти ракетам до встречи со спутником, автоматически сработали электронные взрыватели урановых зарядов — вспыхнул атомный взрыв. Перед снарядом встала стена энергии, стена света и газов…
На экране локатора все это выразилось так: всплески и светящаяся линия разбились на множество тонких зубчатых кривых, которые на несколько секунд заполнили весь экран, а потом исчезли. Из светящегося хаоса возник один всплеск и стал быстро перемещаться по экрану. Этого никто не ожидал.
— Черная звезда падает! — воскликнул оператор. — Она не взорвалась, она падает!
— Странно… — негромко сказал Голуб. — Почему же снаряд не взорвался?
Профессор пожал плечами:
— Возможно, это была просто испытательная болванка, а не боевой атомный снаряд…
— Товарищ профессор, — раздался голос в динамике, — спутник падает в квадрат „40–12“.
— Ага! Ну, пусть приземляется… — Профессор снял папаху и подставил разгоряченную лысину морозному ветерку, потом подозвал связного инженера: — Скомандуйте, пожалуйста, „отбой“. Я покурю…
— Слушаюсь! — Инженер подошел к радиоустановке и весело пропел: — Группа, слуша-ай! Отбо-ой!
Мы смотрели на запад: там посеревшие к сумеркам тучи быстро таяли, очищая огромный круг синего неба, на котором уже загорались звезды. Атомная вспышка, распространяясь к земле, испарила тучи. Вдруг почва под ногами упруго дрогнула.
— Товарищ профессор, спутник упал в квадрате „40–12“! — доложил тот же наблюдатель.
Профессор повернулся к нам:
— Ну, Иван Гаврилович и… э-э… — он посмотрел на меня, пытаясь вспомнить мое имя и отчество, но не вспомнил, — и товарищ Самойлов, теперь выполняйте вашу задачу…
Однако пора и спать — первый час ночи. Завтра надо подняться с рассветом. Эк, я расписался сегодня! Впрочем, допишу уж до конца.
На нашу долю пришлось немного: посмотреть на упавший снаряд вблизи и с возможной достоверностью установить: нейтрид это или нет? Сперва мы пролетели над местом падения на вертолете, но ничего не рассмотрели: в квадрате „40–12“ горела земля. Нагревшийся до десятков тысяч градусов от многодневного движения в атмосфере, да к тому же еще и подогретый вспышкой четырех урановых ракет снаряд грохнулся в тундру, и вечная мерзлота вместе с мохом и снегом вспыхнула, как нефть, не успев растаять. Уже наступила ночь. И в темноте этот гигантский костер огня, дыма и пара освещал равнину на километры во все стороны; даже сквозь шум винтов был слышен треск горячей почвы и взрывы пара.
Потом мы немножко поспорили с Иваном Гавриловичем, но я все-таки убедил его, что идти нужно сейчас — ведь снаряд может проплавить почву на десятки метров в глубину, ищи его потом! Словом, мы приземлились, я одел скафандр и направился к „костру“.
Идти было нелегко: в скафандре было душно, его тяжесть давила, баллончики с кислородом колотили по спине, в перископические очки было видно не так уж много. Словом, конструкцию скафандра, наверное, придется еще дорабатывать… Сперва навстречу бежали ручьи растаявшего снега; потом они прекратились, из черной почвы валил пар. Некоторое время я брел, ничего не видя в этом тумане, и внезапно вырвался из него прямо в огонь.
Странно: я не боялся, только где-то вертелась неприятная мысль, что скафандр не испытан. В сущности, жизнь не так уж и часто награждает опасностями работу инженера. Мне просто было интересно… Передо мной лежало озерцо расплавившейся земли: темно-красное у краев, оно накалялось к середине до желто-белого цвета.
Жар пробивался сквозь призмы перископической приставки. Я уменьшил диафрагму. Теперь среди раскаленных паров было видно темное цилиндрическое тело, до половины окунувшееся в лаву. „Значит, неглубоко!“ И я шагнул в озерцо. Странное было ощущение: ноги чувствовали, как у самых колен содрогается и бурлит розовая огненная жидкость, но не ощущали ни малейшего тепла! До снаряда оставалось несколько метров — белая лава кипела вокруг него, черный цилиндр дрожал в ее парах. Было трудно рассмотреть детали: я видел лишь тыльную часть снаряда, напоминавшую дно огромной бутылки, — остальное было погружено в лаву.
На выступавшем из лавы боку снаряда я еще заметил два скошенных жерла-отверстия. Они, оказывается, корректировали движение снаряда дополнительными ракетными взрывами — чтоб точнее было. И все равно ничего не вышло!..
Скоро призмы помутнели, от жара начала плавиться оптика. Я повернул назад. Да, несомненно, снаряд был из нейтрида… На следующий день снаряд ушел глубоко в землю; над ним кипело только озерцо лавы.
Второй спутник сбили в тот же день, часа на два позже.
10 ноября. Сейчас в правительстве решается вопрос о заводе нейтрида. Мы втроем: Иван Гаврилович, Сердюк и я — все дни сидим и составляем примерную смету и технологический проект.
25 ноября. Итак, решено: завод будут строить в Днепровске, в Новом поселке. Это на окраине. Сейчас там уже воздвигают корпуса для цехов, подводят высоковольтную линию передачи. Целое конструкторское бюро трудится, разрабатывает по нашим наметкам мезонаторы-станки. Эти мезонаторы будут делаться из нейтрида: тонкие листы покрытой нейтридом стали вместо бетонных и свинцовых стен; небольшие компактные установки, размером с токарный станок, внутри которых в космической пустоте будут действовать электрические поля в сотни миллионов вольт; мощные магнитные вихри; громадные излучения и световые скорости частиц… Великолепные мезонаторы! Меня, очевидно, направят на этот завод. Пока я еще в лаборатории, потому что здесь делаются пластины для первых мезонаторов-станков. Но постепенно мне приходится все дальше и дальше отходить от дел 17-й лаборатории: езжу в Новый поселок, наблюдаю за строительством, консультирую конструкторов. В лаборатории на меня уже смотрят как на чужого. Иван Гаврилович поглядывает из-под очков хмуро, неодобрительно. Вчера он не выдержал:
— Напрасно вы это затеяли, Николай Николаевич, — перебираться на завод! Да! Вы уже нашли свое призвание — вы экспериментатор, а не технолог. Стоит ли искать другого?
