Стрелка коснулась цифры «90». 90 киловольт!
Якин остановил напряжение, чтобы полюбоваться. Теперь в клетке между электродами, ища выхода, разъяренно металась молния; нити разрядов были голубыми и шипели так громко, будто трещало разрываемое полотно. Могучие электрические силы, подчиняясь легкому повороту регулятора, напряглись и рвались сквозь тонкий слой нуль—вещества. Если бы между электродами лежало обычное вещество, даже в тысячи раз толще этой пластинки, то все было бы уже кончено, материал не выдержал бы: треск, громкий щелчок и пробой — маленькая дырочка с опаленными краями. Но путь электрическому току преграждал нейтрид…
Яков снова стал поднимать напряжение. Когда стрелка доползла до 120 киловольт, нити разрядов, угрожающе шипя и треща, собрались в слепящий голубой жгут, огибая пластинку. Между электродами возникла дуга. Тотчас же перегрузочные реле-ограничители с лязгом отключили трансформатор. Все исчезло.
Яков в задумчивости потер лоб. «Нужно попробовать пробить пластинку в трансформаторном масле; тогда можно повысить напряжение раза в четыре». При мысли об этом Якин вздохнул, он не любил иметь дело с трансформаторным маслом — сизо-коричневой густой жидкостью, которая пачкает халат и от которой руки противно пахнут рыбьим жиром и касторкой. Уже несколько месяцев он пытается пробить нейтрид — и все одно и то же: перекрытие по воздуху. Это, конечно, великолепно, когда нейтрид выдерживает сотни и тысячи миллиардов вольт на сантиметр! Но что же это за исследования, если они будут состоять из одних только отрицательных результатов?
Нужно испытывать еще более тонкие пластинки нейтрида — может быть, пленки тоньше ангстрема. Но каково идти на поклон в 17-ю лабораторию, где Голуб, Сердюк, Оксана? Нет, лучше не показываться на глаза, а просто послать лаборантку с запиской…
Якин снова вздохнул.
После дневника Николая Самойлова у читателей могло сложиться одностороннее и излишне категорическое представление о его бывшем однокурснике и товарище Якове Якине. Дескать, это циник, халтурщик, недалекий рвач и так далее. Словом — нехороший человек. Отрицательный персонаж.
Конечно, это слишком поспешное суждение о Якове Якине.
Иные книги приучают нас очень упрощенно судить о людях: если человек криво усмехается — значит, он сукин сын; если герой улыбается широко и открыто, как голливудский киноактер, — значит, он положительный, хороший. В жизни все не так просто.
Если отбросить разные неприятные черты характера Якова Якина: его позерство, неуместные цинические прибауточки, неустойчивость в поступках, то можно выделить нечто самое главное в его жизни. Это главное — стремление сделать большое открытие или большое изобретение.
«Открывать» он начал еще в детстве. Лет девяти от роду, прочитав первую книжку по астрономии, веснушчатый и лохматый второклассник Яша был потрясен внезапной идеей. Телескопы приближают Луну в несколько сот раз, значит, чтобы быстрее добраться до Луны, нужно выпускать ракеты и снаряды через большие телескопы! Тогда до Луны останется совсем немного — несколько сотен километров…
В седьмом классе, после знакомства с электричеством, у него возникла «спасительная» для человечества мысль: человека, убитого током, можно оживить, пропустив через него ток в обратном направлении! Два месяца юный благодетель человечества собирал высоковольтный выпрямитель. Жертвой этой идеи пал домашний кот Гришка…
Знакомство с химией родило новые мысли. Девятиклассник Якин спорил с товарищами, что сможет безвредно пить плавиковую и серную кислоту. Очень просто: чтобы пить плавиковую кислоту, нужно предварительно выпить расплавленный парафин: он покроет все внутренности, и кислота пройдет безвредно; а серную кислоту нужно запивать едким кали — произойдет нейтрализация, и ничего не будет… Хорошо, что в то время не оказалось под рукой кислот.
Немало искрометных идей возникало в его вихрастой голове, пока он понял, что для того, чтобы изобретать, одних идей мало — нужны знания… И совсем недавно, год назад, он понял, что для того, чтобы изобретать, делать открытия, недостаточно иметь идеи и знания — нужны еще колоссальное упорство и мужество.
Он хотел изобретать — и… отказался от величайшего открытия! Отказался, потому что струсил.
Полтора года прошло с тех пор, но и теперь Яков густо краснел при воспоминаниях о том нелепом скандале. Да, конечно, дело не в том, что тогда Голуб накричал на него и он, Яков, обиделся. Он не обиделся, а струсил…
Из окон высоковольтной лаборатории было хорошо видно левое крыло «аквариума», блестели две полосы стекол: «окно» 17-й лаборатории. По вечерам, когда там зажигали свет, Якин видел длинную фигуру Сердюка, мелькавшую за колоннами и бетонными параллелепипедами мезонатора; размеренно расхаживал Голуб, мелькал белый халатик Оксаны… Были и какие-то новые фигуры — должно быть, пришли новые инженеры вместо него и Кольки Самойлова.
Что-то сейчас там делают? Говорят, Голуб начал новую серию экспериментов с нейтридом. Вот бы и ему к ним? Теперь бы он работал как черт!.. Нет, ничего не выйдет: и он не пойдет к ним проситься, и они не позовут.
Яков отвернулся от окна и взглянул на клетку, в которой стояли электроды на пластинке нейтрида.
«Так. Значит, будем испытывать в трансформаторном масле… Ничего. Я все-таки пробью эти черные пленки!» — И Якин открыл дверь в клетку.
Иван Гаврилович действительно ухватился за осенившую его в ту лунную ночь идею: облучать нейтрид быстрыми мезонами. Как и следовало ожидать, первые недели опытов не дали ничего: нейтрид отказывался взаимодействовать даже с быстрыми мезонами. Что ж, это было в порядке вещей — профессор Голуб не привык к легким победам. Первые опыты, собственно, и нужны для уточнения идеи. Плохо только, что каждый безрезультатный опыт занимает очень много времени…
Осень начиналась с дождей. По стеклам лаборатории хлестали крупные капли, они расплывались, собирались в ручьи и стекали на цементные перекрытия. В зале было сумрачно от туч и серо от бетонных колонн и стен мезонатора.
Сердюк с двумя новыми помощниками возился у мезонатора. Оксана у химического шкафа перетирала посуду. Иван Гаврилович вот уже полчаса стоял у раструба перископа и задумчиво смотрел на тысячи раз виденную картину: острый луч мезонов, направленный на черный квадратик нейтрида, сизо-голубые, в его свете, бетонные стены камеры мезонатора.
«Нет, кажется, и этот опыт обречен… Что-то еще нужно додумать, а что — неясно». Напряжением мысли Иван Гаврилович попытался представить себе: маленькие ничтожные частицы стремительно врезаются в плотный монолит из нейтронов… Нет, не то. «Плохо, что не с кем посоветоваться. Сердюк? Он теперь кандидат наук, но… Конечно, у него золотые руки, он знает мезонатор, как часы, но и только. Сейчас сюда бы Николая Самойлова с его фонтаном идей. — Голуб улыбнулся. — У того есть идеи на все случаи жизни. Однако Самойлов с головой ушел в заводские дела». Иван Гаврилович поморщился и на секунду прикрыл слезящиеся от напряжения глаза: ему показалось, что лучик мезона начал плясать над пластинкой нейтрида…
Однако, когда он открыл глаза, лучик снова ненормально расплывался над самой поверхностью нейтрида. Теперь он стал похож на струйку воды, бьющую в стенку. «Что такое? Мезоны расплываются по нейтриду?»
— Алексей Осипович, ты что — меняешь режим? — крикнул Голуб.
— Нет, — издали ответил Сердюк. — А в чем дело?
— А вот смотри…
Сердюк подошел и, пригнувшись, стал смотреть в раструб. Потом повернул смуглое лицо к Ивану Гавриловичу. Глаза его оживленно блестели:
— А ведь такого мы еще никогда не видели, Иван Гаврилович, — чтобы луч расплывался!..
Когда через час извлекли пластинку нейтрида из мезонатора, ничего не обнаружили. Только точка нейтрида, в которую упирался пучок мезонов, оказалась нагретой до нескольких тысяч градусов.
Это уже было что-то. И оно вселило в душу Ивана Гавриловича новые надежды.
