— Так про это ты сможешь просто рассказать, потом… — Самойлов помолчал. — А в лабораторию мне бы нужно кого-нибудь… — запнулся, — понадежнее.
Это слово будто наотмашь хлестнуло по щекам Якова; в них бросилась кровь. Он вскинул голову:
— Слушай, ты! Ты думаешь… только ты такой хороший, да? — Голос его зазвенел. — Неужели ты не понимаешь, что со мной было за эти годы? Думаешь, я и теперь подведу, да? Да я… А, да иди ты к черту!.. — Он отвернулся.
Николай почувствовал, что обидел Яшку сильнее, чем следовало. «Тоже, нашелся моралист! — выругал он себя. — Сам-то немногим лучше…»
— Слушай, Яша! — Он взял Якова за плечо. — Я не подумав сказал. Беру обратно слова! Слышишь? Извини…
Яков помолчал, спросил:
— Меня берешь с собой?
— Беру, беру… Все! Пошли, возьмем снаряжение…
По дороге к машинам Николай внушительно поднес кулак к лицу Якина:
— Ну, только смотри мне!
Яков молча улыбнулся.
Натягивая на себя тяжелый и мягкий скафандр, покрытый нейтридной пленкой, Яков негромко спросил:
— Коля, а от чего он предохраняет?
— От всего: он рассчитан на защиту от огня, от холода, от радиации, от вакуума, от механических разрывов… В прошлом году я в таком скафандре бродил по луже расплавленной лавы. Так что не бойся…
— Да с чего ты взял, что я боюсь? — снова вспылил Якин.
На этом разговор оборвался. На них стали надевать круглые шлемы с перископическими очками. Высокий, плотный инженер из бюро приборов — тот, который недавно удивлялся, что Сердюка, — а он его только вчера видел, — нет больше в живых, — проверил все соединения и стыки, ввинтил в шлемы металлические палочки антенны. Николай включил миниатюрный приемопередатчик — в наушниках послышалось сдержанное дыхание Якина.
— Яша, слышишь меня?
— Слышу. — Якин повернулся, медленно кивнул тяжелым шлемом.
— Перестань сопеть!.. Слышите нас, товарищи?
— Да, слышим, — ответил в микрофон высокий инженер. Он сдержанно кашлянул. — Ни пуха, ни пера вам, хлопцы. Осторожно там…
— К черту! — в один голос суеверно ответили Яков и Николай.
Две странные фигуры с большими черновато блестящими головами, горбатые от кислородных приборов на спине, тяжелой походкой вошли в накренившееся здание главного корпуса.
Они прошли по черному, обгоревшему коридору — угли хрустели под ногами — и вошли в 17-ю лабораторию. Вернее — туда, где совсем недавно была лаборатория. До сих пор Николай как-то глушил в себе ощущение случившегося несчастья — потом, на досуге, можно будет размышлять и жалеть, сейчас надо действовать. И вот гнетущая атмосфера катастрофы навалилась на него.
Знакомый длинный, высокий зал стал темнее и ниже. Внешняя стена — точнее оставшийся от нее двухэтажный стальной каркас — осела и выгнулась наружу. Железобетонные колонны подкосились и согнулись под выпятившимся потолком, с которого на тонких железных прутьях свисали рваные клочья лопнувшего бетона. Ближе к центру зала, к пульту мезонатора, бетон сиял мутно-зелеными стекловидными подтеками, сквозь которые проступали темные жилы каркасов. Под ногами хрустели пересыпанные серой пылью осколки.
В окнах не оставалось ни одного стекла, даже рамы вылетели. И в лабораторию беспрепятственно проникал яркий дневной свет, но в то же время она казалась сумрачнее, чем прежде. Самойлов, осмотревшись, понял, в чем дело: внутренняя стена, выложенная раньше ослепительно белыми кафельными плитками, была теперь желто-коричневой, к середине зала почти черной: ее обожгло, опалило громадной вспышкой тепла и света.
Темно-серая сорокаметровая громада мезонатора, улегшаяся вдоль искореженной стены, обгорелые остатки столов, вывороченные внутренности железобетона, потемневшая ребристая труба ускорителя, уходящая в сгущающуюся серо-коричневую муть…
Якину лаборатория казалась чужой и незнакомой: будто он не только не работал, но и никогда раньше не был здесь. В наушниках слышались шипение и треск. «Наверно, помехи, — подумал он. — Воздух сильно ионизирован радиацией».
— Яша! — позвал его приглушенный треском голос Самойлова.
— Да? — У Якина было такое ощущение, будто он говорит по телефону.
— Давай сейчас осмотрим бегло всю лабораторию, наметим самые главные участки. А в следующий заход придем с приборами… Ты иди по левой стороне, я по правой. Пошли…
Взгляд, ограниченный перископическими очками, захватывал небольшой кусок пространства. Приходилось поворачивать все туловище, стесненное тяжелым скафандром. Они медленно продвигались к центру зала. Самойлов не напрасно решил на первый раз не задерживаться в лаборатории — его, как и Якина, непрестанно зудила мысль: а выдержат ли скафандры обстрел смертельными дозами радиации? Устоит ли неощутимо тонкая пленка нейтрида перед гамма-излучениями, пробивающими бетонные и свинцовые стены? Пока индикаторы радиации ничего не показывают, но… кто знает? Может быть, в недоступные для контроля складки скафандра уже просочились неощутимые губительные частицы, может быть, уже впитываются в тело…
Они подошли к центру лаборатории, к пульту мезонатора. Собственно, пульта уже не было: стоял полукруглый железный каркас с зияющими дырами выгоревших приборов, с оплавившимися обрывками медных проводов. Николай заметил, что все — и горелое железо, и медь, и бетон, и угли — было покрыто зеленовато-пепельным налетом. «Что это такое?» Он поднял голову, поискал Якова. Тот ушел немного вперед и стоял между стеной и остатком железной лесенки, которая поднималась к бетонному мосту у вспомогательной камеры. Верхних ступеней и перил не было, торчали только стальные оплавленные прутья, заломленные назад.
Приземистая черная фигура Якина неторопливо поворачивалась из стороны в сторону, чтобы лучше рассматривать. Внезапно он замер, подняв руку:
— Николай, смотри!
Самойлов повернулся в ту сторону, куда показывала рука Якина, и вздрогнул. Против лесенки, на обожженной темно-коричневой кафельной стене, ясно белел силуэт человека.
Николай, спотыкаясь о что-то, сделал к нему несколько шагов.
Силуэт был большой, во всю двухэтажную высоту стены, без ног — они, должно быть, не уместились на стене, — и слегка размытый полутенями. «Так вот оно что!.. Вот они как!» Это была как бы тень наоборот. Тепловая и световая вспышка затемнила кафель, а заслоненная телом человека часть стены осталась белой. Была различима занесенная к голове рука — видно, человек последним движением хотел прикрыть лицо…
— Вот что от них осталось — негатив… — Голос Якина в наушниках звучал хрипло: — Кто это, по-твоему: Голуб или Сердюк?
— Не знаю. Не разберешь… Нужно потом сфотографировать.
Они вышли через двадцать минут. Разделись, проверили себя и внутренности скафандров щупами индикаторов радиации. Скафандры выдержали: ни излучения, ни радиоактивный воздух лаборатории не проникли в них. Посидели, покурили. После мрачного хаоса лаборатории, комнатка административного корпуса казалась, несмотря на выбитые стекла, очень чистой и уютной.
Николай задумался; перед его глазами стоял белый силуэт на темно-коричневой стене. Что же произошло? Взрыв в мезонаторе? Открыли ли они вчера вечером свой мезоний и погибли вместе с открытием? И что это за мезоний? Голуб, Иван Гаврилович… Самойлов попытался представить себе лицо Голуба — и не смог. Вспоминал, что была лысина с коротким венчиком седых волос; мягкий короткий нос, пересеченный черной дужкой очков; мясистое, грубоватое лицо, взгляд исподлобья. Но подвижный, живой образ ускользал. Это было неприятно: столько видели друг друга, столько поработали вместе!.. «А не потому ли ты не можешь вспомнить его, Николай, что почти все время был занят собой и только собой? — возникла злая мысль. — Своими переживаниями, своими идеями, своей работой — и ничем другим… Поэтому и не понял, о чем говорил тогда Голуб».
Сердюк вспоминался яснее: лицо с хитроватым выражением, смуглое во все месяцы года, с длинным, острым носом, черными глазами…
