Решения тех или иных вопросов получались с каждым разом проворнее, быстрее, но толку не было, так как количество мелочных делишек всегда побеждало, и каждый раз он оставлял работу на другой день, уезжая под вечер в сопровождении кареты и охраны домой, в пригород.

   После приезда, ужина, бесед с любимой женой и детьми, он предпочитал слегка прогуляться по своему декоративному саду, за которым, как и за всем остальным, ухаживали его слуги. Особенно он любил прохладным вечером присесть на скамейку возле искусно воссозданного ручейка и игриво плавающих в нём разноцветных рыбок; с улыбкой осматривая их, он умиротворялся и успокаивался, предаваясь мечтательному отдыху перед сном.

    Утром, вновь у себя в кабинете он уселся на своё уютное, но поскрипывающее кресло, глянул на стопку бумаг, глубоко вздохнул и принялся заниматься стандартной рутиной: заполняя бланки, выписывая счета, редактируя указы.

   Молоденькая служанка сообщила на пороге, что к нему сегодня заглянет особенный гость.

   «Посмотрим на эту особу особенную, и уж тем более проверим, что в ней такого особенного». – подумал он томно, не подозревая, что это может быть кто-то действительно значимый.

   Копаясь в бумагах и принимая высокопоставленных особ, он совсем забылся о том, что сегодня явится кто-то особенный.

   Пока Краус подписывал очередной платёж, гость тихо открыл дверь, подкрался и выжидал, когда тот закончит. Он стоял возле резного стола и даже смог тихо закурить трубку, смотря на мастерство и скорость писаря. Тот, ничего не подозревая, носом почувствовал, что пахнет не так, как прежде и оторвал взгляд от бумаг.

   Пред ним стоял высокий наблюдатель, весь в белом, с полосками синего цвета на капюшоне, что означало более высокий ранг, и тут-то Краус понял, задрожав, что настал конец его жизни, и тем более карьере с махинациями. Он был не в силах что-либо сказать, чувствовал, что не в состоянии оторвать взгляд, который впился в него; тем самым наблюдатель закрепил ментальную связь между ними – он был полностью в его власти. Наблюдатель мог простыми словесными приказами управлять им. Из-за того, что Краус ненароком глянул ему именно в разноцветные глаза, он находился в состоянии, приближённом к параличу. Попытка сказать что-нибудь или сделать – не увенчалась успехом.

   Наблюдатель начал первым:

   – Думаю, ты прекрасно понимаешь кто я, а я естественно знаю, кто ты. – проговорил тот, будоража его слух. – Я буду краток. Началась идеологическая война внутри Горбри. Даже наш орден никак не может понять, как заговорщикам удаётся прорываться вперёд, пока мы топчемся на месте. Нет никаких зацепок, но есть наброски наблюдателей, следящих за порядком в каждом квартале. Двое из наших набросали текст и то подозрительное, что мы пришли к выводу, что эти саботажники замыслили переворот. Это понятно по тому, как они пытаются в тавернах заманить разный люд на свою сторону. Одним словом, эти людишки как минимум нежелательны всем нам. Попрошу разобраться с этими документами и дать свой совет.

   – Я... см-м-огу с этим... управиться з-за... Два дня. – проговорил тот с трудом, шепелявя и заикаясь, глядя на объёмные листы, боясь смотреть в мрачные, полные решимости глаза гостя.

   – Нет, максимум день, и сделай всё основательно. Нам нужен глубокий анализ. Забудь об остальных делах. Поверь, это не те бумажки, с которыми ты обычно имеешь дело. – проговорил тот, уходя походкой отточенной, несбивчивой и деловитой.

   Краус в последний раз глянул ему в спину и понял, что в его поступи есть нечто от ворона. Человек в белом хорошенько хлопнул за собой дверь и направился к другим писарям с этим же поручением.

   Наблюдателю думалось:

   «Уж кто-то из них должен быстро разгадать схему их метода получше, чем предыдущие интеллектуалы».

   Наблюдатель мастерски использовал маскировку и то, как крючковатые иероглифы на его мантии воздействовали на просто люд. Им виделся простецкого вида рабочий, но уж точно никак не член ордена белых наблюдателей. Взгляд на иероглифы околдовывал их слабые умы, запутывали, наводили иллюзии, что было очень на руку наблюдателям, выполняющим поручения в Горбри.

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

   Творец слов Краус, сидя у себя в кабинете, пытался одновременно разобраться с новым делом и увиденным. До этого он ещё никогда не видел наблюдателя и не знал, как именно должно к этому отнестись. Текст наблюдателей, а именно их заметки были наскоро набросаны, местами менялся подчерк и дополнялся заметками, намёками на то, на что ему стоит особенно обратить внимание. Одно он понял точно: готовился ещё один переворот, но какими-то странными, с первого взгляда нелепыми методами. Вся эта ситуация была ему непонятна, и он не понимал где найти начало в заметках наблюдателей, чтобы потом дойди до конца. Откинувшись у себя в кресле, поправив очки на носу, он поднял заметки со стола, и подумал:

   «Зачем наблюдатели подчеркнули именно то, что маловажно? Кто их поймёт? Эти новые заговорщические козни ни что иное – как забава. И не факт, что вовсю идёт вербовка против императора и его верноподданных. К чему вообще столько шума? Так и запишем».

   Он чиркал пером по другой бумаге, более аккуратно и утончённо, чем все писари в Горбри. Его подчерк нельзя было забыть, в каждое слово он вкладывал особенный, тонкий смысл; для верхов он писал особенно изящно, а для низов так, как пожелается его настроению. Сейчас же он разбирался с новым делом, которое было гораздо важнее всех остальных, и тут уж он силился изо всех сил писать так, словно пишет самим новым богам.

   Краус читал заметки и одновременно продумывал написанное наблюдателями, размышляя:

   «Подумаешь, вновь столкнулись чьи-то интересы, это не повод, как по мне, для суматохи. В Горбри хоть и относительная, но всё же стабильность чуть более полвека. Народ зажали? Ну и что? Поди пожалуйся. Правлением императора Мистамина с уверенностью можно гордится».

   Один из подчёркнутых пунктов был уж очень лёгок, и ему непонятно было, почему обратились с таким легчайшим вопросом именно к нему. Краус почувствовал лёгкое принижение своего достоинства. В связи с этим он откупорил хрустальный сосуд с крепким напитком и выпил ровно одну рюмку для стабилизации рассудка.

   «Ох, так-то гораздо лучше. Опять, видите ли, кому-то что-то не нравится, а разбираться с этой скукой приходится именно мне».

   – Эх ты. – загрустил он вслух чуть погодя, глядя на листки бумаги и подумал:

   «Написано всё грамотно, даже видна уверенность, но нет ни единой крепкой зацепки, где я мог бы в полную силу показать свой талант и хоть какую-то значительную помощь».

   За всё это время он существенно ничего особо важного не добавил от себя, что начинало его раздражать.

   «Пустяковые заметки и намёки – неужели я не смогу найти тонкую нить среди них? Есть ли хоть она вообще? Вдруг упущу?» – раздумывал он с кислой физиономией, одной рукой почёсывая морщинистый, липкий от пота лоб, пытаясь вновь перечитать текст в надежде найти хоть что-то. К нему одновременно заходил разнообразный люд, но он пытался с их делами разобраться как можно быстрее – наотмашь, лишь бы отстали, и продолжить новое, более важное.

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

   Когда под вечер он вернулся домой на карете, весь не в настроении, вздёрнутый и раздражённый, холодно встретив жену, которая чуть ли не кланялась с довольными детьми, он, будучи неудовлетворённым собой, игнорировал всё и всех, чтобы только поскорее вернуться в свой кабинет для продолжения дела.

   И как военачальник, победивший вражеские войска, он ликовал спустя час нервотрёпки и возни с одними и теми же документами. Хохоча после тяжкого дня попыток, он наконец-то нашёл, что за можно было прочно закрепиться.