— Как и весь народ, что из тех ворот, — хохотнул казачок.

— Ты говори давай, а не шутки шути. Ведь и я могу шуткануть, — и дед тут же ему под нос сунул кулак.

— Богатые одежды, все в шитье серебряном. Не простые и не бедные люди. Копченный смуглый не много, волос темен. Сам невысокого росту, но крепкий. У него, кажись, на указательном пальце еще золотое колечко было, и он все время его крутил. Лях, который высокого роста, уже не молод, но и далеко на стар. Усики такие тонкие и бородка, словно у козла. На правую ногу припадал, а когда долго стоял, кривиться начинал, — тут же как на духу выдал казак.

— Я, кажется, знаю, что за лях это был, — пораженно произнес я.

— А я, кажись, узнал, что за смуглый, — в тон мне произнес Агапка, и мы с ним переглянулись.

Глава 21

Разлилась тишина, и все только и делали, что переглядывались.

— Так что это за копченый-то? — обратился я к Агапке.

— Дьяк Шарафутдинов, подходит описание. Смуглый он и кольцо золотое носит на указательном пальце. Да любит его крутить. Ошибки быть не может, — медленно произнес Агапка, а после сглотнул.

— И чем же примечателен этот дьяк? — хмуро спросил дед.

— Он… Когда в кабаке напился, хвастал, что самолично задушил Федора Годунова, а после мать его снасильничал, — с непонятными эмоциями едва слышно сказал Агапка.

— Вот те раз, — выдал Елисей. — Прям сам, один?

Агапка сначала пожал плечами, но потом, смерив всех взглядом из-под бровей, видимо, прекрасно понимая, во что вляпался и что молчать уже смысла нет, добавил:

— Не один! Обмолвился еще, что с дьяком Молчановым душил и с подьячим Богдановым, да и князья там были, Василий Васильевич Голицын и Василий Михайлович Мосальский по прозвищу Рубец, и прочие людишки, как там уж на самом деле вышло, неизвестно. Сами наверняка слышали, что Федор Борисович да мать его отраву выпили.

«Интересно, надо запомнить эти имена. Федор, конечно, мне не был другом, но он был царем. Не дело, чтобы царевы убийцы просто так жили, да еще и хвастались этим», — мелькнула у меня мысль.

— Ясно, — с каменным лицом кивнул дед и посмотрел на меня. Мол, теперь и ты сказывай, что за лях такой.

— Вторым, похоже, Мацей был, царя охраняет, да и часть полькой шляхты под ним, — попытался объяснить я роль поляка.

Да, он не простая фигура. Этакий безопасник. Да и девок Дмитрию поставлял, как шептались в кремле.

Василий кивал в такт моим словам, Агапка с лица сбледнул, понимая, куда вляпался.

— Ты уверен? — спросил дед Прохор, но за меня ответил Василий.

— Мацей на царской охоте ногу правую повредил. С тех пор прихрамывать начал. Какой же поляк с дьяком еще сговориться смог бы, да еще хромой!

— То верно, конечно. Вот только, а вдруг не он? И я ошибаюсь… — Я повернулся к пленнику, который сидел тише воды ниже травы, дыша через раз.

— Как звать-то тебя, бедолага?

— Фффедотко, — с запинкой ответил он.

— Значит, слушай сюда, Федотко! Ты ляха этого, коль увидишь, признать сможешь?

— А то как же, я хоть и не близко был, но видел. Признаю! — тут же закивал Федотко.

— Это хорошо, послушай, что я тебе скажу, и запомни. Не в те дела ты влез. Как и другие. Не оставили бы вас в живых и к царю не пустили. Всех бы в землю закопали, — медленно произнес я.

— Ясно, — прошептал он дрогнувшим голосом.

— Вот и славно, — кивнул я. — Агапка, — обратился я сотнику, — отойдем пошепчемся, и ты, дедушка, тоже.

Отойдя от остальных на пару десятков метров, я смерил взглядом Агапку, который смотрел на меня исподлобья, ничего хорошего не ожидая после того, о чем он услышал.

— Влез ты в болото, в самую трясину. Услышал и узнал, что тебе и знать не надобно и не твоего ума дела. Ибо пытались убить царского родича, да те, кто при царе в ближниках ходят. А дело это непростое, — проникновенно сказал я.

— Да уж понял, не в разбойный приказ уж точно этих сдавать, — со злостью выплюнул Агапка.

— Я рад, что ты понимаешь. И да, ты прав, не стоит в разбойный приказ этих дураков тащить. Тут дело личное! Семейное! Оттого я сам разберусь и спишусь с царем Дмитрием Иоанновичем, когда надо будет, — краем глазам я заметил, как дед бесшумно вытащил нож, он стоял сбоку от Агапки. И если сотник сейчас не согласится с моим предложением, он здесь останется. Жаль будет этого воина, очень жаль, и этого бы хотелось избежать.

— Понимаю все, княже, предательство. Тут не просто все. Молчать о произошедшем буду, пока в видаки не позовешь, а там все обскажу, что видел и слышал, по твоему слову. Для всех остальных буду говорить, что люд разбойный напал. Хотел ограбить тебя, Андрей Володимирович, прознав про казну твою.

— Вот и славно, — искренне улыбнулся я. — Люди это не простые. Оттого слова наши должны быть вовремя сказаны и весомы. Ведь и отбрехаться могут, — пока я говорил, Агапка кивал.

Дед же с невозмутимым лицом спрятал нож, и мы вернулись обратно.

— Чего с этими делать будем? — задал я вопрос, ни к кому не обращаясь. Если Федотко мне нужен был живым, то вот остальные нет. Они напали на меня, убили моих людей.

— По деревьям татей развесит, и все дела, — высказался Олег.

— Ну да пусть повесят, птиц покормят, — хмыкнул Елисей.

— Княже, пощади, — тут взмолился Федотко и попытался кинуться мне в ноги, вот только его сразу перехватили и прижали к земле.

— Голову ему поднимите, — и Василий тут же, схватив Федотко за волосы, задрал его голову, а дядька Олег приставил к его шее нож.

— Пощадить, говоришь? Ты уж точно будешь жить. Заслужил, а вот как хорошо и долго, мы посмотрим, — угрюмо сказал я, чеканя каждое слово.

— Княже, не за себя прошу, за друзей своих. Молю, смилуйся над ними, — с надрывом проорал Федотко, смотря мне прямо в глаза.

— А на кой мне их щадить? Они людей моих убили, на меня покусились? В предательстве веры обвинили, — тихо ответил я, отвернувшись в сторону.

«Я не святой и им никогда не был», — промелькнула у меня мысль. Губы сжались в тонкую полоску.

— Не со злобы, княже, обманули нас. Мы отслужим, верными псами твоим станем. Любому глотку за тебя перегрызем али в монастырь уйдем. Пощади, княже. Не губи души православные, — надрывался Федотко.

— Хах, — донеслось от Агапки. — Сами-то не посмотрели, что мы православные, напали, — без всякой жалости произнес сотник.

— От глупости да заблуждения, княже. Замолим, не губи! — вновь донеслось от пленника.

Сорвав с березы еще зеленый лист, начал растирать его в руках, а сам размышлял.

«Заслужили ли они смерти? Несомненно! Каждого бы лично повесил. Вот только в предстоящих событиях даже соломинка может все решить. И отказываться от бойцов или трудовых резервов глупо будет. Вот только наверняка уже мои люди могут меня не понять. Да и как получить полную преданность этих казаков, тот еще вопросец. Что так хрень, что так хрен. Эх…» — мелькали у меня в голове мысли одна за одной. Тяжко вздохнув, я развернулся и уставился на Федотко.

— Ты твердишь, что верны мне аки псы будете. Вот только говоришь за всех, они такого не обещали. Да лаялись, словно псы шелудивые, — горько усмехнулся я, все больше склоняясь к тому, чтобы повесить казачков и забыть.

— Княже, я найду слова, — тут же взвыл Федотка, а в его глазах мелькнула надежда.

— Прям-таки для всех? — присел я на корточки, вглядываясь в его глаза.

— Не знаю, — глухо произнес пленник и отвернул голову в сторону.

— Вот и я о том же. Ты слова уже сказал за всех. Дам я тебе возможность убедить остальных, крест мне целовать и псами моими стать. Тех же, кто откажется, сам лично живота лишишь, — поднялся я.

— Как скажешь, князь! Я согласен, — махнул гривой грязных волос Федотко.

— Отпустите его, — приказал я, и пленника тут же освободили.

Федотко поднялся и, немного размявшись, тут же сделал шаг вперед и бухнулся передо мной на колени, достав крест из-под рубахи, размашисто перекрестился и поцеловал мне руку.