— Вот и вышло то, что вышло. Стал Годунов царем! Вперед всех вылез, а тут и ему божья кара явилась, ответил он за дела свои, — и я перекрестился.

— Может, и так, только Федор сын его не виноват был ни в чем, а его удавили, — тут же окрысился Иов. — Воренок Гришка.

— Может, и не виноват, только тебе напомнить, кто дед его был? Малюта, не мало он крови пролил, вот, видать, и ответил за грехи родичей своих.

— Чего ты хочешь? — проскрипел Иов.

— Чтобы царство божие на земле наступило. Но мы просто поговорим, о другом, — ответил я.

— Странный ты, отрок. Молодой, а говоришь и ведешь себя будто умудренный жизнью, — покосился он на меня с подозрением.

«Мда уж, выбился я из роли юноши, понесло меня. Да и Иов тот еще жук, расслабился я что-то или в себя поверил. Ладно, играем как есть», — тут же пронеслось у меня в голове.

— Отца моего ты не видел еще, вот уж кто разумен был. А я так, — махнул я рукой. — Ты не раз упоминал Гришку, кто это? — спросил я, решив перевести тем.

— Много ты мне сегодня поведал, а об этом и не знаешь, — попытался меня поддеть Иов.

— Да мало ли чего говорят, вон сказки сказывают, на востоке есть люди с собачьими головами. Вот только не верю я в это, и тут так. Хочу от тебя услышать, — сложил я руки на груди.

— Гришка Отрепьев, воренок беспутный, без совести. Нынче он зовет себя царем Дмитрием Иоанновичем, сыном Иоанна Васильевича, что погиб, — произнес Иов, а после поджал губы, внимательно глядя на меня.

«Как же тебя такого не прибили-то? — вгляделся и в морщинистое лицо Иова. — Может, посчитали неопасным. Да нее, тут, скорее, некогда было, да раздолбайство наше. А может, и прикрыл кто, посчитав, что можешь еще пригодиться. Все-таки первый патриарх наш».

— Я смотрю, ты не удивлен, — медленно произнес Иов.

— Слышал, далеко я тогда был и многого не знаю, но слышал о том.

— И что? Сам хочешь царем стать? — вкрадчиво спросил Иов.

Мое лицо враз окаменело, и я медленно заговорил:

— Глуп я и молод, отче, чтобы и думать о таком, да и не ко времени. Я о другом мыслю, не пройдет и года, как царя Дмитрия убьют, и в толк я не могу взять, что будет хуже, его жизнь или его смерть, — тихо проговорил я.

— Собаке собачья смерть, — с внутренним жаром произнес Иов.

— А ты не можешь ошибаться, вдруг и в правду он царевич Дмитрий? — резко спросил я.

— Да как же я ошибусь да Гришку не признаю. Коли он у меня писцом был, умен он, да почерк красив, оттого и пригрел змею эту. Не раз его в царские палаты брал, — с болью ответил Иов.

— Вот, значит, как, — покивал я. — Так его же мать признала, Мария Нагая, — выдал я, очень уж интересно было, что на это ответит Иов.

— Еще бы не признала, ненавидела она Годуновых, что, по ее мнению, Дмитрия убили, ее в монахини постригли, а Нагих по углам разогнали, где им самое место. Ишь, царевы родичи, Иоанна Васильевич с Марией даже не обвенчаны были, а теперь царица она, — в словах Иова слышалась злость и боль.

— Так разве не Годунов позаботился о Дмитрии? — решил я уточнить.

— Не знаю уже, но не думаю. Борис так не действовал, слишком открыто. Вот коли бы Дмитрий от болезни какой помер или яду, то да, мог, — ответил мне Иов и спустя пару мгновений продолжил: — Думается мне, если не сам Борис, то родичи его вполне могли, да хоть жена его Мария. Да и вести с Углича дошли, как царевич Дмитрий с Бориской поступит когда царем станет, а там он и зарезался. Федор Иоаннович сам хотел в Углич ехать да все прознать, только Борис его не пустил. По Москве пожары пошли. Да и Нагие многих убили, подняв горожан, тех, кто мог рассказать. Да и Василий Шуйский, что поиск вел, не проглядел бы, не любил он Бориса. Не знаю я как было, — и Иов вздохнул.

— Вот оно как, — пробормотал я себе под нос и начал обдумывать услышанное, в келье же разлилась тишина.

— Убьют воренка да тебя на царство посадят, коли действительно ты истинный Старицкий, — неожиданно задумчиво сказал он вслух.

Я же со скепсисом на него покосился и заговорил:

— Ты умом-то не повредился? Нужен я им как собаке пятая нога, коли и сами могут попытаться на престол усесться, вон те же Шуйские или еще кто, — с возмущением ответил я.

— Так их же отослали далеко, — удивленно воскликнул Иов.

— Сегодня отослали, завтра вернули, — буркнул я. — Убьют меня следом за ним, и всего делов, а желающие усесться на царский трон найдутся. Вот только не это страшно, а то, что кровь по всей земле прольётся.

— Отравят его и все, — задумчивым голосом произнес Иов.

— А ежели нет и, дабы себя обелить, объявят, что он никакой не Дмитрий Иоаннович, а вор и разбойник Гришка Отрепьев, и польется кровушка. Ляхи наверняка снова полезут, найдут похожего да скажут, что Дмитрий спасся, или еще какой вор объявится, скажет, что он сын царя Федора, — поднялся я с лавки и сделал пару шагов по келье, разминаясь.

— Ерунду говоришь, у Федора не было сына. Лишь дочку Ирина ему родила, да и та недолго прожила, — уверенно сказал Иов, сверкая глазами.

— А многие об этом знают? — приподнял я бровь, покосившись на Иова. — Многие и поверят в это, как поверили Гришке, да и пойдут за таким воренком или еще за кем и будут биться друг с другом, потечет кровь наша на потеху соседям и врагам. Думаешь, крымчаки не наведаются али ляхи усидят, али шведы, коли такой разлад пойдёт?

— Свят, свят! Упаси господи от такого, — вздрогнул Иов, видать, представил картину да понял, что такое вполне может произойти, ведь Отрепьев фактически открыл дорогу в ад.

— Вот и я боюсь, что так может случиться, потому и сказал, что неизвестно, что хуже, смерть царя Дмитрия или жизнь его, — я вновь опустился на скамейку рядом с Иовом, который начал шептать молитву и креститься. Мне пришлось вслед за ним начать молиться.

— Спаси нас господи и избавь нас от лукавого. Аминь! — закончил Иов. — Я уж думал грешным по-другому ты явился, а тут вот как. Придумал ты поди чего, раз ко мне пришел с этим?

— Есть задумка одна. Дмитрия судить надо и обличить в том, что он вор и на самом деле ни какой не царевич Дмитрий, а вор и отступник Гришка, да так, чтобы он выкрутиться не смог, при всем честном народе, дабы знали о том и видели, — озвучил я один из планов. В том помощь нужна твоя, патриарх, как обставить дело это.

— А не боишься, что народ тогда самого тебя на кол потащит? — усмехнулся он.

— Коли я своей жизнью смогу спасти многие, то не боюсь, — серьезно ответил я, ведь один раз уже умер. Так чего бояться второго, если за дело?

— Эх, устал я уже. Стар совсем стал. Тут думать надо и крепко думать, я подумаю, а ты заходи позже. Интересный ты, князь, и не зови меня более патриархом, я простой монах, — негромко произнес Иов.

— Э, нет, — покачал я головой. — Тебя не расстригли и сана по всем правилам не лишили. Патриарх может быть только один, и это твоя ноша, должно тебе заботиться о людях и вере православной! — И я, поднявшись, покинул келью.

Дед и дядюшка стояли чуть в стороне, опершись о стену, дверь же в келью была толстая, да и говорили мы с патриархом негромко, а значит, нас могли и не услышать, и это меня радовало. Не хотел я деда пока в курс дела вводить.

— Все, наговорились? — отмер дед.

— Да, можем обратно отправляться, — кивнул я и пошел на выход. Окликнув на улице своих, мы двинулись к воротам.

— Андрей Володимирович, — окликнули нас трое монахов возле ворот, и я повернулся к ним. У монахов в руках были небольшие бочонки.

— Вот игумен передал вам гостинец, медок с монастырской пасеки. Самый лучший и сладкий.

— Поблагодари игумена от меня за подарок, — кивнул я. Василий с Олегом и Вишка тут же приняли бочонки, и мы наконец покинули монастырь, а там и через Волгу переправились.

— Василий, найди Елисея, Ждана и Илью, пуст ко мне идут. Поговорить с ними хочу, — приказал я, когда мы подошли к княжескому дворцу.

— Понял, — кивнул Василий, передавая бочонок одному из холопов.