— Что? — Чаяна не сводила с нее глаз. — Ничего ему не наобещала? А задаточка не дала, случаем, раз он — еще до озера?..

— Нет! — отрезала Велька. — А ты, сестрица, не скучала? Небось все четверо женихов проходу не давали?

— Да меня столько нянек пасли, как с озера вернулись, что куда там женихам! — хихикнула Чаяна. — Будто сама не знаешь, как бывает. Через костер прыгнула, правда. С каждым.

— И что?

— А ничего! — отчего-то княжна вдруг разозлилась. — Прыгнула, и все! Знаешь, я так спать хочу, что себя не помню. Давай-ка, что ли, отдохнем малость?..

Ушла она. Велька вытянулась на лежанке, подбив поудобнее подушки.

Завидует, что ли, сестрица? Ее сторожили. Кто бы ей наговорил сладких слов о любви, от которых у нее, у Вельки, до сих пор голова кружится? Княжичи, конечно, могли бы. А лучше, если тот, старший-проклятый, кому ее сватают. Да хоть бы и все сразу! Никто бы не сказал, что это неправильно…

Вспомнилось ей, как Венко-купец спросил, сколько княжон в Верилоге, и помянул, кто есть княженка. А ну как не просто так говорил? Знал ли он, что она и есть княженка?

Да нет, откуда?!

Он сказал, что на ярмарке ее видел. А про княженку ему кто угодно мог рассказать. Никакая не тайна, что у князя есть меньшая дочь, которая живет не в отцовском доме, а в дальней веси и которая княгине Дарице падчерица. Потому и не стоит спрашивать, сколько в Верилоге княжон, если хочешь узнать, сколько дочерей у вериложского князя.

А спрашивать, сколько княжичей в Карияре, — это можно?..

Так и заснула Велька, ни до чего путного не додумавшись. И сон ей снился чудной, птицы золотые, и много-много было их, целая стая, и будто рвались они ввысь, рвались, кричали, крыльями били, а улететь не могли. И жалко было Вельке этих птиц, так жалко, что словами и не расскажешь! Она даже заплакала от жалости к диковинным птицам, которым ни за что на волю не улететь. А когда проснулась, и наяву глаза были мокрые.

Ну что это за сон такой, к чему?..

Не торопясь, пробуждался княжий двор после Купалы. Столы пировальные стали накрывать, когда полдень уже миновал и красно солнышко покатилось вниз. Все столы — во дворе, и княжеский тоже, чтобы князя с княгиней всем издалека видно было. Которые столы для князя и самых почетных его гостей, те скатертями застелили праздничными, браными,[15] дальние не застилали вовсе — ну, это как водится, где же столько скатертей напасти и как их отмывать потом, после пира, это одной ключнице княгининой ведомо. На княжеском месте на скамью ковер постелили с дивными птицами. Сперва пироги всякие поставили, да пиво и меды в корчагах, да душистый взвар, чтобы всякий пришедший сразу мог отведать, чего душа запросит.

Девичий терем,[16] само собой, позади всех стоял, так что главного крыльца и площади перед стольной палатой из его окошек не увидеть. Потому Велька, наскоро умывшись и приодевшись, пробралась в сени возле кухни, отодвинула заслонку на окошке, выглянула — вот отсюда видно было все.

Народ на дворе уже собирался, бояре с женами, и нарочитые горожане,[17] и старосты всех концов городских. А за воротами вовсе толпа стояла, из купцов, мастеровых, люда проезжего. Купцам, недавно прибывшим, перед завтрашним торгом положено было князю поклониться подарками, а иным и дело какое разобрать, и о нужде своей попросить. А после и про то, что дочь отдает в Карияр, князь сударю-Верилогу, городу своему стольному, и объявит. Вон сколько дел, только и названия, что пир. А Вельки там, сказано уже, опять не будет. Но теперь это ее, скорее, радовало. И купцов-оборотней она боялась, могут ведь явиться с подарками, увидят — и куда глаза девать? И что Венко рассказал про оборотней и про арьев, ей совсем не нравилось. Лучше уж больше ни с какими оборотнями не встречаться, недаром и бабка Аленья их не жаловала. Другая тревога — Венко. А ну как все же он сюда заглянет нынче?

Сон не сон, леший не леший, кто бы ни был он, а только не сомневалась княженка Велья, что не будет в ближние дни у нее дум желанней, чем об этом молодом купце. И в то же время она не сомневалась, что видеться им больше не нужно. Чаяна верно тогда говорила: дочери у князя рождаются не для своего счастья, а для долга. Замуж им выходить за кого отец велит, а уж чтобы за купца — никогда. Так пусть лучше и не узнает парень, что за русалку поймал он на нынешнюю Купалу. А потом, со временем, все и забудется.

— Княженка, — окликнули ее негромко.

Велька отпрянула от окошка, обернулась. На нее смотрела высокая худощавая старуха в темном платке, опершаяся на длинный, выше ее роста, резной посох, — Даруна, старшая волхва из Ладиного святилища. Видно, только что вышла из кухни.

— Матушка Даруна, — Велька поклонилась.

Волхва протянула сухую, как ветка, руку, погладила Вельку по плечу. Глаза ее, несмотря на старость, смотрели, как всегда, светло и ясно, и — горестно, и впервые Велька поежилась под этим взглядом.

Волхва качала головой.

— Смотрела, девонька, я на воду для сестрицы твоей, и для тебя тоже. Непростая у тебя дорога. Ты поосторожничай, милая.

У Вельки холодок пробежал по коже.

— Мне в дорогу отправиться предстоит, матушка? А куда же?

Тонкие губы старухи дрогнули в еле заметной улыбке.

— Может, и предстоит. Я не про то. Я про судьбу твою говорю. И год, и два назад не видела я злого, а теперь вижу. Может, время пришло, вот и открылось. Ты в возраст вошла. Судьба ведь, она как река, редко сворачивает с того, что положено.

— И что же будет? — осторожно спросила Велька, не очень рассчитывая услышать определенный ответ.

Так и вышло.

— Может, помогут тебе, — вздохнула волхва, — так ты не отказывайся. А не то к нам приходи, в святилище, поживешь до будущей весны, а там, глядишь, что-то и изменится. У нас безопасно, никакая злая судьба не достанет, — она посмотрела пристально, повторила: — Никакая не достанет. Подумай.

Жить год с Даруной и другими волхвами, их там три сейчас, в избушке при капище, за высоким тыном, она самой молодой была бы. Как птичкой в клетке, взаперти. Будто не жизнь жить, а быть около жизни. Ничего не случится, ни плохого, ни хорошего. Да и то, кто знает?..

Не хотелось такого Вельке.

— Спасибо, матушка Даруна, — сказала она, — да только ведь от судьбы и на коне не ускачешь.

— Это верно, — закивала волхва, — тебе ведь может и по силам все оказаться. Если помогут, — опять добавила она, глядя на Вельку со значением. — Так ты всякую помощь принимай, не отказывайся.

— Хорошо, матушка, — пообещала Велька.

Да уж, небось не станет она отказываться от помощи-то.

— Ты жар-птиц бойся, — добавила волхва тихо, — чтобы не разорвали и не заклевали. Они такие, девонька. Ненасытные бывают, злые.

Велька так и застыла.

Живо вспомнились золотые птицы из сна и как их жаль было. А они ее — разорвут?..

— Ну, гляди, — Даруна кивнула, — надумаешь, так приходи, не прогоним, — и повернулась, пошла к выходу.

— Матушка, — не удержалась Велька, — а эти птицы, я где их встречу? Неужто тут, наяву? Они — что?

— Не знаю, милая, — волхва обернулась, качнула головой.

И ушла.

А Вельке безумно захотелось к себе в горницу, забиться там в самый темный угол и сидеть долго. Да за что же ей это? И любимого изволь забыть, и оборотни что-то от нее хотят, и судьба впереди злая, и птицы прожорливые…

Любимого — забыть? Вот так, само сказалось, само назвалось. Венко, значит, ее любимый. Хотя это еще посмотреть, если забудется через пару дней, как морок дурной, так оно и ладно. А прятаться в горнице она не станет, не дело это. Тут, за окошком, столько всего интересного случиться может, нельзя ведь пропустить.

А волхва Даруна чего приходила-то? Конечно, удивительного в этом нет, и почет Даруне полагается всегда и всюду в Верилоге, и лучшее место, само собой, — с княгининой стороны, поперед боярынь. Только нечасто приходила она раньше за княжеский стол, если только по обряду не полагалось, а нынче пришла. Значит, княгиня звала? Или сама Даруна захотела — поговорить, упредить?