— Не скажу никому, — пообещала Велька. — Пойду я. Спасибо тебе, княжич.

— И тебе того же, Огнявушка.

Она на него больше не смотрела, хотя точно знала, что он улыбается. И ей было легко, спокойно, оттого, что все оказалось именно так, как оказалось, что она открылась Иринею и он объяснил. А то, что ее так напугало, для кариярцев «не мало, а вовсе ничего».

В горнице уже проснулись. Воевна была готова, Чаяна сидела еще в нижней рубахе, ей как раз плели косу, а Любица, тоже непричесанная и без повоя, перебирала что-то в своем коробе.

— Утра всем доброго! — весело сказала Велька.

— Доброго, Огнявушка, — ласково отозвалась Воевна, и Любица ей поддакнула, и остальные нестройным хором отозвались.

Чаяна только не ответила. Велька пригляделась: сестра сидела с мокрыми от слез глазами.

— Сестрица, что такое? — удивилась княженка и, чего там, испугалась.

Только что она радовалась, все хорошо стало, а теперь как же?

— Ничего не случилось, — ответила Воевна бодро, — а девичьи слезы что роса. К будущему счастью, — и рукой украдкой махнула, дескать, молчи, не говори ничего.

Чаяна и вовсе отвернулась от Вельки. Ладно, там видно будет, случилось что или просто так сестрице взгрустнулось. Такая уж Чаяна, из-за пустяков огорчается, хоть и старшая.

Велька подошла к окошку, заглянула, стараясь разглядеть что-то за мутными пластинами слюды. Увидела крыльцо, на нем Ириней стоял и с боярином Мирятой разговаривал.

Вот и Дубава позади остается. Больше не ночевать им так, удобно и ладно, в своем, считай, доме. Теперь ночлеги будут по незнакомым городкам да по весям, если не в поле у дороги.

Велька с Чаяной выехали из ворот рядом. Дворовая челядь вся высыпала обоз проводить, а подале, за воротами, чуть не все весчане собрались. Когда еще людям поглядеть придется на княжеский свадебный обоз и угоститься пирогами, что ключница уже велела выставлять на столы для всех, кто пожелает, чтобы хорошая дорога была у княжьих дочек и богатая жизнь. Бочонок пива строгая ключница тоже велела выкатить ради такого дела, но один, самый маленький — сенокос в разгаре, после Купалы-то, людям еще работать нужно…

А дорога, она дорога и есть, хорошая, накатанная, то лесом, то полем, то снова лесом и лесом. Пока хороша дорога, и ехать можно быстро, а вот как дальше пойдет? Ну да ездят же купцы через весь, почитай, мир людской, из любого конца да в любой конец. Хотя что купцы? Купец — нитка шелковая, в любое игольное ушко проскользнет ради того, чтобы торговать и мошну набить. Да мало кто по-настоящему богатеет из торговых гостей, потому что жизнь трудная, вся из долгих дорог, и опасностей много. Подумалось Вельке про купцов, и сразу Венко, конечно, вспомнился. И он, должно быть, тут ехал, и не раз, и на тот же лес смотрел по сторонам и вон тот пень-великан видел…

Да что ты будешь делать! Все Венко да Венко, не идет из головы, и вспоминать не надо — сам вспоминается. Хорошо так от этих воспоминаний, светло. И чувство вины царапает: нельзя ведь, чужой он, для нее никем и останется. И если его то и дело так настойчиво вспоминать, он тоже маяться станет, тревожиться, о ней думать, а им жить надо теперь порознь и долю свою, какую ни на есть, порознь искать…

Так бабка Аленья говорила когда-то. Как будто знала, что эта самая напасть с внучкой и случится — чтобы влюбиться ненароком в кого не надобно.

Говорят, в Вериложье не такие леса, как в Лесовани да в Карияре, там иные сосны, якобы и втроем не обнимешь, и растут они под самое небо. Может быть. Скоро уже придется им самим убедиться. Но и тут леса обширные, глухие, и кажется, что конца им нет. У Званки ход ровный всегда, не тряский, и седло княжий шорник в Верилоге, хороший мастер, нарочно для Вельки строил, так что ехать можно и ехать, не уставая. Вот только сестрица после Дубавы так и слова не сказала, все поглядывала иногда в сторону Вельки и молчала. Наконец не выдержала:

— Ты говорила нынче с княжичем Иринеем.

— Говорила, — согласилась княженка, — а что?

— О чем же вы говорили?

— Да глупости все. Он насмехаться стал, что мы Волкобоя на оборотня испытывали. Подслушал вчера, как Воевна о том говорила, ну и… Ему бы только посмеяться.

— Еще бы не посмеяться! — дернула плечом Чаяна. — Учудили вы так учудили. Думаете, что батюшка все не проверил? У него посильнее вас с Любицей умельцы есть!

— Есть так есть, — мирно согласилась Велька, — захотелось нам, и пусть.

— Насмешили весь свет.

— Ничего. Жалко, что ли?

— Ты же не скоморох, а дочь княжеская. Не твое дело людей веселить! Вот батюшка узнал бы!

Не о том сестра говорила, не это ее волновало. А говорить с ней про Иринея Велька не хотела, чтобы не проболтаться ненароком. Хотя сказать, что Ириней не старший княжич, и она это наверняка знает, — что такого? Велька искренне не понимала, зачем это скрывать, да и зачем вообще что-то скрывать? Почему сразу не объяснить им про женихов, кто есть кто?

А Чаяна раздраженно морщила лоб, как будто раздумывала, что еще сказать.

— Уж такая я, — вздохнула Велька, и насмешки в ее голосе была самая капелька. — Батюшка велел с тебя пример брать. Может, совет какой дашь хороший? Научишь? Что теперь делать надлежит дочери князя Велеслава?

Сестра глянула искоса и промолчала.

— Не волновалась бы ты, сестрица, — со вздохом попросила Велька, — правду говорю, что никто из них пока не люб мне и даже не мил. Выбирай первая, кого хочешь. А я с тобой соперничать не стану, незачем мне.

И впрямь незачем. Венко ведь не было среди них. А кабы был?..

— Как же мне выбирать, если я не всем мила? — губы княжны сложились в горькую улыбку, и ответить на это было нечего.

Может, и не глядел бы княжич Ириней мимо Чаяны, если бы ему каким-то дивным образом не понравилась Велька. Правда что дивным, куда неказистую княженку против княжны-красавицы ставить? Она ведь и считала всегда про себя, что неказистая, такая, каких множество. Не всем ведь красавицами писаными быть. И бабка так говорила, что не в матушку девка уродилась, ох не в матушку! Зато добавляла: «Зато сильна не в матушку, горюшко мое!»

Велька понимала это так, что у ее матушки силы волхвовской не было вовсе, и это бабку не огорчало, а скорее радовало. А внешне матушка ей помнилась смутно, но красавицей та была, это без сомнения. И на отцовском дворе в Верилоге про это приходилось слышать, как, дескать, хороша была Зарина, княжья меньшица, которая почему-то в мужниных хоромах так и не появилась ни разу. Но бывало, что меньшиц отдельно селили, не отец с матерью это придумали. Может, и была причина.

А причина скорее — гордость бабкина. Уж этого-то хватало у старой Аленьи. То, что дочь взял в жены князь, ей нравилось, пожалуй, а вот с тем, что не главной хозяйкой та станет в его доме, а лишь второй, а точнее, вообще не хозяйкой, она не могла согласиться.

Княжич Ириней… Может, лицом он не лучше братьев и самым могучим не кажется. Он всех веселей, живее, в его глазах столько ласкового тепла, и еще грусти, когда глядит он на Вельку. А ведь Вельку Ириней увидел уже после Чаяны, сначала Чаяну, а потом, да в потемках, — Вельку. Еще говорил, что на Чаяну глядеть больно — значит, не понравилась?..

Это странно и, в общем, плохо. Соперничать с сестрой Вельке не хотелось. К чему им пустые раздоры?

— А ты не торопись, — улыбнулась она Чаяне. — Не сегодня ведь тебе суженого выбирать. Через день-другой все по-другому покажется.

— Я же не слепая, — дернула плечом сестра. — Когда он рядом, то все на тебя смотрит.

— Надоест ему скоро. Я-то ведь на него не смотрю, — сказала Велька, сама себе не очень веря.

— Ой ли? — не поверила и Чаяна.

— Может, мне снова невестиной пеленой покрыться? — бросила Велька в сердцах. — Так ведь с ума сойду в повозке трястись под этой завеской, уж прости, сестрица. Сама под покров не хочешь?