— Я тоже успел кое-кому… Навалились, их же много было. Связали.

— Ага. А оборотни там что?

— Встретил их у тропы. Следом скользнул. Успел.

— Ага. Это можно, успеть. А потом? Ты не волк, один на один он с тобой не стал ведь драться?

— Удивились они. Испугались. Считали ведь, что я мертвый давно. Только тогда и поняли, что я не просто пес. Я их вызвал.

— Так, значит. Прикинулся оборотнем, — закивал боярин и аккуратно отложил веник. — Значит, закон тропы, он тебе помог. Нельзя касаться оружия на тропе, иначе оно перестанет служить всему роду. Нельзя не принять вызов, иначе в роду перестанут рождаться мужчины. Такое уже бывало. Касмет не посмел… И что же, они перекинулись? Ты дрался с тремя?

— С двумя. Один без личины… или просто не сумел сменить. Одного волка я убил сразу, повезло. Потом дрался только с Касметом. Убил и его. Он… он был сильный.

У него были шальные глаза — Венко их помнил. И колдовать Касмет пытался, и был изумлен, что не выходит. И так отчаянно он дрался. И когда Венко зубами разодрал ему горло, в глазах у оборотня было столько отчаяния и боли, что Венко отвернулся, не захотел смотреть в эти глаза.

Ему самому, к счастью, досталось немного, царапины, которые скоро затянулись, — на его шкуре вообще быстро все заживало.

Когда Касмет испустил дух, третий лесованец, который остался в человечьем облике и до сих пор не вмешивался, медленно подошел, спросил:

— Ты дух?

Венко тихо рявкнул.

— Ты возьмешь его нож? — спросил лесованец, показывая нож. — Вот он. Перекинься. Я клянусь не быть тебе врагом.

Может, это было хорошее предложение, но Венко не мог перекинуться. Не умел.

Он мотнул головой, подошел к брошенным вещам Касмета и подобрал в траве серебряное обручье. Велькину косу он нашел по запаху в одной из сумок.

— Я понял. Это все из-за той женщины-арьи, да? — сказал лесованец. — Ты был с ней в Верилоге на торгу, я помню. И ты пришел за ней к Каре. Ты не можешь умереть?

Если бы Венко и пожелал поговорить с лесованцем, возможности такой у него не было.

Он вытряхнул из сумки ненужный ему скарб, положил в нее косу и обручье, и найденные тут же сухари в полотняном мешочке, и тонко нарезанное вяленое мясо, тоже в мешочке. Придерживая сумку лапой, он зубами затянул завязки — хорошая сумка, ее нужно было всего лишь затянуть одним движением, а потом, взяв зубами ремень, закинуть за спину, — и рыкнул, предлагая лесованцу идти вперед. Тот потянулся за своим мечом, но Венко рыкнул опять, не позволяя. Потому что ему надо было выйти с тропы в мир Явный, для этого следовало идти за оборотнем, пусть и без личины. Но, выведя его, у лесованца не должно быть искушения схватить меч — дело было сделано, и больше Венко не хотелось рисковать.

Лесованец послушался, вывел его и разговоры вести больше не пытался. Венко сразу скрылся в густом кустарнике, а лесованец, возможно, вернулся обратно, за брошенным оружием и поклажей.

Боярин слушал, кивал одобрительно.

— Так. А колдовать он не мог, да. Хорошо. Колдуя, он, Касмет, с тобой тремя пальцами справился бы. А нож его… Нож взять — его дело на себя взять, за которым он в степи шел. Тебе оно не нужно. Оберег-то не потерял? — боярин нагнулся и, щурясь, присмотрелся, что там висело у Венко на шее, а был это маленький плоский камушек с процарапанным знаком на одной стороне. — Он дорогого стоит. Вернешь?..

— А как же? И поблагодарю.

— Ага. И поцелуешь. Ты, гляди, с женушкой ее не своди, девку озерную. А то, если огневуха с водяницей повздорят, тебе будет мало места…

Венко только засмеялся. Он опасности не видел. К чему его жене с озерной девкой вздорить? Она жена, а озерница ему помогла, жизнь спасла, можно сказать. Поблагодарить ее надо, и поцеловать, раз обещал… хотя как ее целовать-то, она ведь вода водой? Смешно.

Но если придется, он, наверное, Вельке не расскажет, это да. И никто не в убытке.

Тогда, отойдя от заветного дуба, он зализал раны, а потом долго лесами добирался до границы чуровых земель. Иногда охотился — он это хорошо умел и в песьем обличье. Загодя стащил в какой-то веси порты и рубаху. Перекинулся, едва ступил за невидимую глазу границу, в светлом сосновом бору далеко от жилья и дорог, — чтобы успеть, он бежал по безлюдью. Опять скрутило болью, на этот раз так, что сознание ненадолго померкло и он упал на колючую от сосновых игл землю. И все равно, это было счастье — оказаться почти дома…

Почти — оно и есть почти. В человечьем облике, да и без ножа, в лесу куда труднее, чем в песьей шкуре. А назваться кому — многие ли кариярцы на дальней окраине в лицо помнили озерского князя, да еще так, чтобы узнать его в бродяге, в одиночку из леса вышедшем? Тут хорошо, если просто за человека посчитают. Вот на отцовском охотничьем дворе его, не назвавшегося, и не признали — Венко там мальцом еще бывал, кто бы признал, сам он из челяди никого вспомнить не мог. Переночевать в клети во дворе позволили, накормили. И все бы хорошо, да тут и воевода вериложский с полусотней своей пожаловал…

— Эх… ну ладно, княже. Хоть ты и князь мой, кто бы спорил, и поперек лавки давно тебя не положишь. И Боги Светлые к тебе милостивы. И везет тебе, как только дуракам везет. И женился ты вот очень мной, слугой твоим верным, одобряемо… — Мирята Веденич тем временем выбрал подходящий веник и, примерившись, хлестко опустил его вытянувшемуся на лавке и разомлевшему Венко на то место, которое ниже спины.

— Ну, Мирята! — Венко было подскочил, но тут же, захохотав, упал обратно.

Боярин тут же повторил. Рука его, к железу привычная, была тяжелой.

— А не твори таких дел, княже, чтобы без разумения, на одних богов да их милости положившись, живота чудом лишь не потерять! Да без дружины, да без помощи кметей твоих, отроков твоих, твоих людей, которые жизнь за тебя положить должны и в том тебе клялись! Да разве потребно так князю поступать? Да разве в том твой долг, чтобы на себя одного все брать, с умными не переговорив, одной своей головой рискуя бездумно, словно не князь ты?!

Боярин уже довольно распалился, пылая праведным гневом, когда Венко, продолжая смеяться, подцепил ногой его под колено, и тот свалился на пол, роняя веник.

— Довольно, Веденич, понял я все уже, — заверил его, вставая, Венко, — а то не сидеть мне на пиру, а только плясать придется. И потом, я ведь женился теперь, а от этого, говорят, и умнее становятся, и степеннее, и осторожнее еще. Пошли свадьбу мою пировать, раз ты ее одобряешь. А то еще без нас обойдутся!

Боярин поднялся, кряхтя и потирая ушибленное место.

— Пошли уже… княже… пировать!..

Боярин Мирята увел Венко, и сразу в горницу заглянула Вышана.

— Идем, что ли, сестрица, утешим твоих вериложцев. Никак в себя не придут. Тоже мне, беда — княженку за князя замуж отдать. Ну, воеводу вашего князь Вереней велел увести под белы ручки да меду ему налить, а вот боярыни…

Впрочем, некого было утешать — Воевна в себя пришла быстро. Сначала поахала и впрямь всплакнула, потом засуетилась, зараспоряжалась, за Велькиными сундуками послала.

— Что же ты, голубка моя? — всплеснула она руками, когда Вышана привела в палату Вельку. — Пошто сразу не сказала обо всем? Разве ж я бы не поняла? А то… чуть сердце не разорвалось, — она опять расплакалась, — старалась я князю моему дочку сберечь, а вышло все невпопад!

— Не кори себя, Воевна, — сказала Велька, обнимая боярыню, — ты-то не виновата ни в чем, все здешние дела, никто правды не знал. И князь Вереней так делать был вынужден. Ведь предсказанье было, что так проклятье их снимется!

Воевна всхлипывала, кивала, и кто знает, все понимала ли. Да такое сразу и не поймешь!

— Это да! Ради такого чего не сделаешь, — соглашалась она, — и что же, снялось оно, что ли?

— Нет, только на малую часть…

— Ну, хоть на малую. Понятно теперь, отчего князь Вереней мне рубаху последнюю сулил, — она улыбнулась. — Откуда он взялся-то, князь твой суженый? Как с неба упал. Давно вокруг тебя ходит?