Нет, она не боялась. Венко рядом был, ее обнимал, а он для нее всегда только радостью был, счастьем невозможным, о котором лишь вздыхать было украдкой. И вот… вместе они, и будь что будет…

И узнает она сейчас, как это бывает, когда муж любит… когда не девка она больше.

— Велюшка… Велеславна моя… со мной не бойся, ничего не бойся…

— Не боюсь…

Голова ее уже кружилась, и жар по телу расплескался, и чудились ей отчего-то те же кони огненные, копытами били и гривами размахивали… вот они-то зачем? Она и их не боялась, наоборот, казалось, что по ее воле помчатся сейчас эти кони.

Прошелся Венко поцелуями по ее шее, до груди, бусинку соска губами прихватил — выгнулась Велька, дрожа, словно судорога по телу прошла. Ощущая боком прижатую к ней жесткую плоть, медленно руку опустила, коснулась, погладила пальцами…

Глянуть бы не решилась.

Застонал Венко сквозь зубы, прижав сильно ее к себе, потом отстранился, на руки ее поднял и на постель уложил. Сам задержался ненадолго, дергая непослушные завязки на штанах…

Мягко приподнял и развел в стороны ее колени, лег меж них, навис над ней, опираясь на руки, снова стал целовать, щекой о ее щеку потерся… не спешил.

А боль… короткая, резкая, и как будто вовсе это была не боль, а просто рванул прочь куда-то огненный ее конь…

Свободен он был теперь… скачи не хочу…

Проснулась Велька оттого, что ее по щеке погладили. Улыбнулась она, потянулась, потерлась об ласковую эту руку, окончательно просыпаясь, обняла Венко и зарылась пальцами в его волосы.

— Венко? Венко…

— Я тут, моя сладкая, — он целовал ее легко, едва касаясь. — Ты будешь меня любить, обещаю. Ни о чем не жалей. Я тебя сильнее люблю, чем и подумать мог, не знал, что можно так. Я дышу для тебя.

— Венко? — она удивилась, села на постели.

Венко не лежал рядом, а сидел на краю лавки, уже одетый в штаны и рубаху.

Света бы…

В окошке уже слабо засерело — рассвет близился. Но в избе еще было темно, и Венко она больше ощущала, чем видела.

Замотала головой, вникая в его слова.

— Венко, что ты говоришь? Почему — буду любить? Ты считаешь, что я теперь не люблю тебя?

— Может, пока меньше, чем мне хотелось бы? Это ничего, все у нас с тобой впереди, люба моя.

— Венко! — возмутилась она, отпрянула, но он не позволил, притянул к себе, обнял, покачивая, как маленькую.

— Тихо, Велюшка. Мы с тобой сейчас попрощаться должны, пора мне. Время терять не будем…

— Венко! Куда?.. — она обхватила его за шею с намерением не пускать. — Не надо тебе никуда уходить, пожалуйста, Венко! Давай вернемся к нашим. Или… не вернемся, просто весточку им отправим, что живы. А сами… в твой Озерск или еще подале. Венко!

— Тихо, говорю! — Он поцеловал ее в губы. — Дай сказать, не мешай, это важно. Уйти мне нужно, тут и спорить не о чем. Касмета я должен догнать, забрать у него кое-что мое… сама понимаешь. Он ведь в Степь собрался, как его там ловить? Мне надо тебя достойно в дом и в свой род привести, а без этого никак. Ты не бойся. Все хорошо будет.

— Венко… — она его поняла и заплакала — и не хотелось, а слезы сам из глаз побежали.

Он собрался догонять оборотней. У них, у Касмета точнее, ее коса и обручье.

— Не ходи, — попросила она. — Пусть будет как есть. Кому какое дело в том Озерске, где моя коса?

— Не дело говоришь! — он улыбнулся. — Не надо мне быть Сараватам родичем, на их женщине женатым. Не бойся ничего. Я ведь не всегда дурень, до сих пор у меня вроде получалось иногда кое-что. Ты слушай, не перебивай больше.

— Венко… — прошептала она, уткнувшись лбом в его плечо.

— Слушай. Тебе надо к своим вернуться, ягушка обещалась, что проводит. Туда, к мосту, откуда тебя и увезли. Они еще там, не сомневаюсь. Увидимся в Карияре, а может, по дороге догоню. Не говори им, что мы… что ты моя, поняла? Это потом… подожди.

Она едва не спросила — почему? Вовремя удержалась. И так ведь понятно почему. Так она жертва оборотней, а признайся, что добровольно женой стала тому, кому не должно, — сразу виноватой станет. Да, успеется правду сказать, лучше до Карияра спокойно доехать.

— Меня дождись, — он взял в ладони ее лицо. — Я успею. Впрочем, боярину Миряте Веденичу скажи, он, если что, и поможет тебе. Поняла?

Велька кивнула. Вцепилась в рукава его рубахи, и руки разжать не хотелось. Он мягко высвободился, опять ее поцеловал и ушел. Дверь легонько хлопнула. Голоса донеслись снаружи, Венко и Синявы, они о чем-то словами перекинулись.

Когда Синява вошла в избу, Велька уже нашла свою рубаху, накануне небрежно отброшенную Венко, надела ее и сидела на лавке, растрепанная и с мокрым от слез лицом. Волхва села рядом, обняла.

— Ну что, не оплошал сокол твой, справился? — она усмехнулась. — А то ведь, считай, неживой был, да и вода живая и мертвая тоже попервой вроде мужскую силу не умножают. Справился, да? Что ж, силен. Зато ты больше не огневка, не бойся посыльных от Огневой Матери, не нужна ты им теперь.

Она посмеивалась, а Велька стала всхлипывать, не таясь.

— Да брось, — Синява погладила ее по волосам, — ложись поспи еще, самый сонный час теперь. Чего без толку слезы лить? Все хорошо, его хотела, с ним и будешь. Радоваться надо.

— Он ушел…

— Ну да, ушел. Привыкай, не последний раз. Он, как я понимаю, и не мыслит всю жизнь твой подол караулить.

— Но вот так, сразу!

— Рассвет близится. Не захотел перед тобой перекидываться — значит не захотел, то его дело, а может, и причина есть. Да и зачем ему время терять? Ты своими слезами ему не поможешь. Ложись, говорю, силы еще понадобятся.

Впрочем, настаивать она не стала, взяла что-то из сундука и ушла. А Вельке уже спать не хотелось. Она набросила на плечи платок Синявы и тоже вышла из избы, присела на крылечке, прислонясь спиной к дверному косяку. Небо посветлело самую малость, но лес стоял кругом черный, ночной, притихший — как бывает перед рассветом. Филин где-то прокричал…

Велька не боялась ночного леса, совсем. Привыкла его не бояться, выученная бабкой обороняться при нужде от возможных лесных опасностей. Она знала заговоры от встречного медведя или волков…

От оборотней вот не знала ничего, а лишь от них и ждала ее, выходит, опасность.

А Венко… совсем с ним нехорошо все, неправильно. Он считает, что она его не любит, и верит, что полюбит потом. Это обидно очень. Но почему же так? Потому что она сомневалась и выбирала, он ей нужен или огненные крылья, потому что хотела попробовать огневкой побыть, отведать хотя бы своей силы, понять ее? А то говорят вот, что сила та огромная, а Велька не понимает — в чем она? Все только слова. Да, полетала на огненных крыльях — понравилось. Еще танцевала в огне с другими девами, творя волшбу, которая должна вроде снять то самое неведомое проклятье с кариярского князя…

Нет, не снять, потому что снять его нельзя. Она заклинала обручье свое с рысями, надев которое князь от проклятья избавится, — но лишь пока то обручье на нем. Да, так и было…

А Венко, значит, были обидны ее колебания и сомнения. И то сказать, она согласилась, только узнав, что огневкой ей придется лишь несколько лет прожить, а потом она сгорит и станет являться в Явь лишь призрачной жар-птицей, которую не всякий и увидит, только такие, как Синява. И Вирута вот тоже птиц видела…

Да, так он и решил, что не его она выбрала, а просто ранней смерти побоялась, что хочется ей подольше человеческой жизнью пожить — а разве не всем этого хочется? А значит, любой бы на его месте сгодился — так он сказал…

Нет, неправда, не нужен ей любой! А как докажешь, если не было тут никакого любого, только Венко! И он это принял, смирился, значит, согласился, но обида легла на душу ему — потому что большего хотелось. Хотелось ее любви, а не выбора по необходимости. И теперь хоть пальцы искусай, а что было — не поправишь. Потом, может, и поверит Венко, что любит она его…