Ее ларец со снадобьями далеко в тюки не увязывали, был под рукой. Вообще, веред вылечить нетрудно. Видно, что-то пошло не так.

Ой да, совсем не так. Парень был плох, без памяти лежал в повозке. Рука в умело наложенной повязке распухла, кожа горела жаром.

— Вы бы еще седмицу подождали, потом звали! — в сердцах бросила Велька.

— Плохо? — горькая морщина легла меж бровей Горибора.

— Плохо. У него уж кровь загорелась, видишь, как сильно?

Она ножом, услужливо поданным кем-то из кариярцев, разрезала повязку, осмотрела руку. Если бы сразу смазать тем бальзамом, ради которого она прогулялась перед Купалой к ливскому купцу, уже и следа бы от вереда не осталось. Бальзаму тому еще постоять бы, дозреть, но и так уже был хорош. Да только ложка дорога к обеду, а лечение — вовремя.

— Кто знал, — вздохнул Горибор, — есть с нами ведун, и мазь накладывал, и заговоры читал, а не сумел. А тебя позвать, боярышня, мне и в голову не приходило, пока ваш воевода не подсказал.

То есть Горыныч посоветовал, значит. Он мог бы, он как-то еще к бабке лечиться приезжал к ним в Синь, давно уже.

Поздно или нет, а делать что-то надо. А там уж на Божью волю…

Велька повязку наложила новую, со своим бальзамом, настойки для очищения крови смешала, напоила больного. Бабка Аленья так бы сделала. Да только не лечила еще Велька больного настолько тяжелого, опыта не было. Со снадобьями она не ошиблась, но тут уже, определенно, не только снадобья требовались. И заговоры ведун дружинный читал. Что за заговоры? И каков ведун?

— Что, поправится Ветрян? — спросил Горибор.

— Как Боги Светлые решат, княжич. Веред не наружу вышел, а вглубь ушел, кровь отравил…

У каждого когда-нибудь да наступает час, когда приходится уповать на волю богов, и хорошо, что не всегда речь идет о жизни и смерти. Но теперь у парня этого, Ветряна, дело обстояло именно так. Глядя на его заострившиеся черты, сухие губы, трогая горячую кожу, Велька вдруг отчетливо поняла, что этот совсем молодой кметь уже скоро готов будет шагнуть на Калинов мост, за которым живым места нет.

Время ворожить, а то ведь и опоздать можно. А как? Попробовать жар оттянуть, чтобы больному полегче было? А потом холодным пламенем выжечь заразу из крови? Или сначала выжечь?

Пламя не только обжигает, оно может ласкать, может лечить. В руках того, кто власть над ним имеет. Плохо, что Велька не знала толком, что именно делать, а жизнь человеческая — хрупкая очень, когда рядом огонь, хоть и холодный. Лихорадку простудную лечила как-то, вместе с бабкой. Но здесь не то.

Еще бабка могла пойти за Калинов мост, ушедшего успеть вернуть. Она так делала. Бывает, что здесь болезнь или рана смертельная уже сгубила почти человека, и не подступишься к болячке, и назад пути нет. А там, на той стороне, на оборотной, болезнь эта — какой-нибудь пустяк вроде колючки, которую вытащить — и только-то.

На ту сторону, в духов мир, надо уметь уйти. Кудес нужен, с ним это проще! Бабка лет за несколько до смерти свой сожгла…

— Да как же так, Огнявушка? — горестно покачал головой Горибор. — Из-за такой безделицы? Что я отцу его скажу? Только восемнадцатое лето парень на свете живет! Из-за такого разве умирают? Я его сам взял, отец отпускать не хотел, да он рвался, хотел чужие земли повидать. Не воевать же!

— Судьба у него такая, по всему видно, княжич мой, — назидательно сказал кто-то рядом, — все от судьбы!

Велька подняла голову, посмотрела. Говорил человек в одежде кметя, незаметно к ним подобрался. Велька его вроде и не замечала прежде, щуплого такого, невысокого, в отличие от других. Это, наверное, ведун и есть, тогда понятно, почему неказистый — ему, главное, не воевать, ему спасать потом вояк от безвременной смерти.

Ведун смотрел на молоденькую девку с недоумением и даже с обидой — дескать, эта-то что тут мешается?

— Своя у каждого судьба, — повторил он, и руку протянул к флакону с бальзамом, — это чтой-то?

Открыл флакон, плеснул на ладонь щедро, без береженья, понюхал, скривился.

— Нет, добрый человек, так не делай, — Велька попыталась забрать флакон, ведун отчего-то не отдавал, вцепившись всей пятерней.

Не успев и задуматься, Велька щелкнула пальцами, быстро пробежали в голове нужные слова, и руки у того безвольно повисли.

— Ты, Хрять, боярышне не перечь! — запоздало вмешался Горибор.

— Да я ж, да что ж… — ведун ошалело тряс руками, которые не слушались.

— Скоро пройдет! — утешила его Велька. — Это не опасно, не сердись.

— Волхвовка, значит, с нами тут… — теперь Хрять смотрел на Вельку по-иному, с уважением и некоторой опаской, — а я тоже вот… заговаривал, а никак…

— Волхва я слабенькая, — пояснила Велька, — а нам бы сильную где взять.

Какая ни слабенькая она, а поняла уже, почувствовала, что в Хряте этом силы нет, точнее, не больше ее, чем во многих людях. И заговоры его, конечно, не совсем бесполезны, но и не сильно действенны.

— Я заговаривал болячку-то, — настойчиво повторял знахарь.

А Велька чувствовала уже, что сила пришла. Без зова, без ее желания, сама. Хотя почему без желания? Хотела она лечить, и сила пришла, и легко как никогда, и было ее непривычно много, билась сила в кончиках пальцев, заполнила Вельку, как молодой пенистый мед заполняет корчагу по самое горлышко — не удержишь…

Это потому что дорога. На дороге больше силы, и волхвы сильнее, так говорят. А неумелые девки вроде нее, да еще просватанные — и уязвимее…

Но Велька увидела… что-то. На руке Ветряна, под повязкой. И быстро повязку сняла, провела по руке пальцами и почувствовала на воспаленной коже…

Шрам, старый, не слишком и заметный из-за воспаления и всех наложенных снадобий. Не простой шрам, а заклятый.

— Что это, ты знаешь? — подняла она взгляд на Хрятя.

— А клятва… это у всех, — пояснил тот и сделал попытку закатать рукав своей рубахи, но руки его пока не вполне слушались, — у всех княжьих ближних. Волхв в святилище клятву принимает и ножом раскаленным прижигает, значит, крест-накрест…

Другой кметь, сидящий в ногах у больного, тут же закатал свой рукав и показал Вельке такой же знак — на руке возле локтевого сгиба.

— Да, у всех, боярышня.

— А какая клятва?

— Да князю на верность. Как водится, послухами огонь, вода да ветер, и другое, как волхв скажет. Что он говорит, то мы повторяем.

— Ладно, я поняла, — кивнула Велька, расплетая косу, — веред со знаком рядом, видишь? Потому заговоры твои и не помогли, наверное. Буду я кровь ему огнем чистить, и помогай мне Матушка Макошь, в ее руках судьбы человеческие.

А сама стала мысленно читать старую, тайную мольбу к богу огненному, которую, а особенно имя того бога, даже волхвы вслух не произносили.

Волхва она огненная или кто? А предела себе не узнаешь, коли не попробуешь.

И вдруг Велька чуть не задохнулась от неожиданности, когда ей прямо в лицо полетела пригоршня воды. Да чего там пригоршня, ведро целое!

Моргая и вытирая мокрое лицо, она удивленно смотрела на взъерошенную Воевну, стоящую с пустым ведром в руках.

— Думать не смей, — припечатала боярыня, — не могу я тебе такое позволить, властью батюшкой твоим данной! И Даруна запретила! Нельзя! Ох ты, забота моя слезная, точно с тобой до Карияра не доживу! Это тебе не резами забавляться, это не дам…

А Вельке казалось, что дунь она сейчас на боярыню, и та упадет и не скоро встанет. Мешать вошедшей в силу волхве, той же Даруне во время справления обрядов, мало кто осмелится, но Воевне и в голову не пришло, что молоденькая княжеская дочь может быть так же опасна.

Мало того, и сама Велька до сих пор об том не подозревала. Ее дар, вроде всеми и признанный, в то же время не считался настолько настоящим…

Но сила стала опадать, как квашня, которую стряпуха помешала деревянной веселкой.[36] И зачем помешали?..

— Судьба так судьба, — твердила старшая боярыня, — что ему напряли, то и будет! Кому жить суждено, не помирает!