Воевна кинулась, затеребила Чаяну, сама повела ее к шатру, выспрашивая про науз. Та была в таком смятении, что понимала плохо. Но все же науз наконец принесли, на тряпке, руками не касаясь — просто тонкий кожаный шнурок, узлами хитрыми завязанный. И пряди волос завязаны в последний узел.

Сначала Чара просто сидела и науз рассматривала, и Велька досадовала — ну почему же не развязывает? Время-то идет.

Наконец ведунья выдернула откуда-то из одежды костяную иглу и принялась распутывать шнурок. И скоро понятно стало, что ничего у нее не выходит. Такой на вид простой казалась эта работа, всего-то распутать шнурок, что многим, должно быть, хотелось выдернуть его из рук беловолосой женщины и поскорее сделать все самим. Но нет, никто не осмелился.

— Хочешь попробовать? — Чара кивнула Вельке. — Не бойся, можно.

Велька подошла, взяла иглу, шнурок. Долго ковыряла и дергала так и сяк, ничего не выходило. Тогда осенило ее — а огнем-то? Вызвала огонек между пальцев — сила хоть и схлынула, но было ее еще много, — попыталась зажечь науз. Он не горел, проклятый. Потом в костер его ведунья бросила и вскоре достала, показала, чтобы люди видели, — не горел. Горибор подошел с обнаженным мечом в руке, кинул науз на полешко и со всей силы мечом рубанул — отскочил меч.

Все смотрели. Молчали. Дивились и боялись.

— Так что делать будем, матушка? — взмолился наконец боярин Мирята. — Не может быть, чтоб никакого способа не было! Ты цену скажи и что делать, а уж мы не постоим! Ты скажи…

— Что тебе еще сказать? Все сказано, — усмехнулась Чара, — помрет парень, и ворожбе конец, девки будут жить, как им суждено. Нужен тебе парень в живых — пореши одну из девок, все равно которую, и тоже все кончится.

— Как порешить?.. — еле выговорил боярин.

— Железом, — спокойно пояснила ведунья, — а не хочешь на себя кровь брать, значит, как деды делали: отведи в лес и привяжи, и пусть Велес-батюшка сам решает.

— Боги милостивые! — застонала, сжимая голову руками, старшая боярыня, а Любица крепче обняла Вельку.

— Да, вижу, непросто все, — Чара усмехнулась, — и парень непростой, и девки тоже, была бы из них одна холопкой! Ну, вам решать.

Да, все было непросто. Боярин Мирята поглядывал на дочек вериложского князя уже без прежней доброты, словно решая — которую бы? А то с чего бы ему без вины отвечать перед своим князем за его сына, безо всякой чести загубленного? А сватовство — да какое теперь сватовство, пропало все! В дурной час задумано!

Воевна тоже чувствовала себя так, словно жизнь ее кончена и оправдаться перед княгиней будет никак невозможно, поэтому если бы ее смерть что-то решала сейчас, боярыня не задумалась бы.

Воевода Горыныч заложил большие пальцы рук за свой широкий кожаный пояс и глядел решительно, так, что сразу понятно было — никто никого в лес не поведет, ну разве только самого боярина Миряту, если тому захочется. За Горынычем дружина вчетверо больше кариярской, так что справедливость справедливостью, а он служит вериложскому князю и свой долг помнит. Сердцем материнским, видно, почуяла княгиня Дарица, что не следует отпускать невест без дружины и свиты, отдавая их полностью во власть кариярцев.

Чаяна — та сидела бледная, помертвевшая, смотрела куда-то в сторону и ничего не видела и не слышала. Вот ей точно все стало безразлично. Умереть, и как именно умереть? Разницы для нее не было, она уже была словно мертва от разочарования и горя.

А вообще, брошенная ведуньей мысль призвать в судьи Велеса, оставив жертву в лесу, понравилась многим, насколько она вообще могла понравиться. Хоть Иринею явно полезней была бы быстрая смерть одной из невест, положиться на Велеса в данном случае было стократ проще. Тогда, если князь-батюшка Велеслав разгневается, пусть с Велеса и попробует спросить. Но…

— По справедливости если, ни за что княжич мой страдает, — начал Мирята, — и надо это дело решать. Может, боярышни наши сами… добровольно? — он с надеждой посмотрел на Вельку, которая хотя бы не казалась такой убитой, как ее сестра, и могла что-то решать добровольно.

Ему, конечно, молоденькую княженку было жаль, но не жальче, чем княжича, который рос на его глазах.

И тут Волкобой, который, сам черный, уже потерялся в сгустившейся тьме, рявкнул так, что Мирята пошатнулся от неожиданности.

— Даже не думай, — вслед за Волкобоем рыкнул Горыныч, это он тоже умел. — По справедливости мой князь судить будет. А я двух его дочек увез, двух ему обратно и верну. А тут уж — кому что долей напрядено!

А Велька… она поняла, конечно, на что надеется кариярский старший. А также и то, что положение их по-любому теперь хуже не придумаешь. Их вернут домой, отцу, и кто знает, приедут ли еще когда-нибудь к ним сваты? Их станут считать несчастливыми невестами, и трудно будет такое поправить. И спасти Иринея, жалко его… да неужели совсем ничего больше сделать нельзя?!

А бабка Аленья, она бы что сделала?

И вспомнился Вельке старый бабкин кудес, большой, черный. Когда рокотал под ее пальцами тот большой черный кудес, внучке она рядом быть не позволяла, отправляла куда подальше…

— Это здесь нельзя науз развязать, — сказала Велька Чаре, — а там? Там сможешь?

Ведунья быстро повернула голову, их взгляды встретились.

— А туда мне заповедано ходить, — сказала она. — Когда-то ходила, больше не могу. А ты — можешь. Пойдешь? — и кивнула на кудес.

— Я? — Велька покачала головой, потому что ей пока не верилось, что туда может уйти она. — Я не могу. Не умею.

— Не пробовала еще? Я помогу. Найду дорогу. И здесь за тобой присмотрю. Пойдешь?

Велька колебалась. Потому что бабка не позволяла ей ничего подобного. Но она, пожалуй, и правда смогла бы. Если бы умела.

Хотя бы попробовать…

Никто больше не сможет помочь. И Ириней уйдет… туда, откуда не возвращаются. И у нее, Вельки, больше не будет сестры, потому что Ириней встанет между ними навсегда. И они с бесчестьем вернутся в Верилог.

А что предпримет их отец? А отец Иринея, кариярский князь? Смогут ли они удержаться от большой ссоры? А из больших ссор между князьями часто получаются большие войны.

Прежняя жизнь не вернется.

— Научи меня, что делать, — попросила Велька ведунью, — и дорогу дай.

— Не могу научить, не знаю. Там каждый раз как первый. Вот это возьми, — и Чара вложила ей в руку шерстяной клубок размером с кулак, — там брось на землю, поможет дорогу искать. А прочее все с тобой что имеешь — не потеряешь. И кудес мой слушай, не заблудишься. Ты что, и не пробовала никогда?

— Нет, — покачала Велька головой. — Ничего, первый раз всегда бывает.

— Осторожна будь. Если там умрешь, то и здесь умрешь.

— Я знаю.

Велька оттолкнула руки Любицы, которая порывалась удержать ее и что-то говорила — для пустых прощаний и уговоров не время. И Любица поняла, отступила. Воевна глядела с истовой надеждой и мешать не собиралась. А воеводы препирались и пока не поняли толком, что происходит, да и никто в толпе еще не понял. А спрашивать ничьего благословенья Велька на этот раз и не собиралась.

Чара из горшка, в котором на краю костра грелась вода, зачерпнула немного в чашку и бросила туда горсть мелко натертой травы, немного погодя слила и дала Вельке выпить горьковатый настой. По вкусу та поняла даже, что это похоже было на ее собственное, часто приготовляемое сонное зелье.

— Это поможет встать на тропу, первый раз не всем легко. Ну, дорога тебе скатертью, — волхва сама расстелила рядом с лежащим без памяти Иринеем шерстяную кошму, и Велька села на нее.

Сначала тихо и глухо зарокотал кудес в руках Чары, потом все громче и громче, звонче и звонче, Велька слушала, и непонятные картины мелькали перед глазами: то лес, то звери какие-то, птицы, то небо синее-синее. А голова ее клонилась ниже, и вот уже она упала на кошму, и того, как кто-то подложил ей под голову сложенный плащ, а другим плащом накрыл, она уже не слышала. Слышала только кудес.